- Все в порядке? - спросила Сара.
Я даже не помню, ответил ли я ей, настолько я был поглощен стараниями
не выпасть из седла и одолеть темноту.
Мы остановились на привал в полдень. Не помню, ели мы или нет, хотя
полагаю, что ели. Хорошо помню одно. Мы расположились на участке
бесплодной земли под одним из склонов, и я сидел, прислонившись к земляной
стене, перед моими глазами находилась другая такая же стена, и я заметил,
что она была образована отчетливо проступающими слоями обнаженной породы
различной плотности. Некоторые слои были глубиной не более нескольких
дюймов, другие - не менее четырех-пяти футов, и каждый из них имел свой
неповторимый оттенок. По мере того, как я разглядывал эти слои, я
постепенно начинал осознавать смысл исторических эпох, которые каждый из
них представлял. Я пытался переключиться на что-нибудь другое, так как с
этими мыслями возникало тревожное ощущение причастности к великой тайне.
Казалось, я, подвластный чьей-то посторонней воле, сосредотачиваю все свои
способности, концентрирую свою энергию и духовные силы на глубоком
проникновении в суть времени, которое на моих глазах воскрешает стена. Но
переключиться я не мог: по неведомой причине я должен был это делать,
вынужден был прилагать все старания, чтобы добиться истины. Я мог лишь
надеяться, что где-нибудь на пути познания достигну конечной точки -
точки, за которой уже нет дороги вперед, или рубежа, на котором я пойму
или почувствую все, что я должен понять или ощутить, подталкиваемый к
этому невидимой рукой.
Время стало настолько осязаемым и реальным, что у меня вряд ли
найдутся слова, чтобы описать мое состояние. Вместо абстрактного понятия
оно выступало в материальных формах, которые я мог не только отчетливо
различать (хотя они не были ни видны, ни ощутимы), но также и осознавать.
Причем годы и эпохи не прокручивались перед моими глазами, как в кино.
Наоборот, они представали передо мной в застывшем виде. Словно
хронологическая таблица вдруг ожила и окаменела. Через дрожащую зыбь
временной структуры, как сквозь стекло витрины, плохо отшлифованное
неумелым ремесленником, мне удалось смутно различить планету такой, какой
она была в минувшие века; века, которые очутились не в прошлом, а перешли
в настоящее. Я будто бы находился за пределами времени и был независим от
него, я, как сторонний наблюдатель, мог разглядывать и изучать его, словно
некую материальную форму, находившуюся в одном измерении со мной.
Еще я помню, как проснулся, и несколько секунд мне казалось, что я
пробудился от бредового наваждения, в котором мне пригрезилось ожившее
время. Но потом я понял, что это не так: перед глазами уже не было земли,
я лежал спиной на подстеленных одеялах и был укрыт ими. Мое лицо было
обращено к небу. Надо мной нависал небосвод, подобного которому я никогда
в жизни не видел. Какое-то время я был просто ошарашен и лежал, пытаясь
разгадать открывшуюся мне тайну. Затем, словно кто-то мне подсказал (хотя
никто, конечно, не подсказывал), я понял, что передо мной наша галактика,
раскинувшаяся на небосводе во всей своей красе. Почти над моей головой
сиял ее центр, а вокруг него в водовороте раскручивались щупальца
ответвлений и оторвавшиеся от них сегменты. Повернув голову, я увидел, что
то здесь, то там, чуть выше линии горизонта, сверкали крупные звезды. И
тут до меня дошло - я наблюдаю одно из немногих шаровидных звездных
скоплений или, что менее вероятно, космических соседей той самой звезды,
вокруг которой обращалась эта планета. Это были изгои, века назад
покинувшие галактику и теперь затерявшиеся в бездне космоса на ее
периферии.
Костер догорал всего в нескольких футах от меня, рядом, скрючившись,
лежал кто-то, закутанный в одеяла. Неподалеку, слегка покачиваясь, стояли
навьюченные лошадки. Тусклый свет костра отражался от их лоснящихся боков.
Кто-то сзади тронул меня за плечо. Я перевернулся. Передо мной на
коленях стояла Сара.
- Как ты себя чувствуешь? - спросила она.
- Хорошо, - ответил я. Это действительно было так. Я чувствовал себя
каким-то обновленным и цельным, голова была чиста, и все мысли
пронзительно ясны, словно я был первым человеком, проснувшимся в первый
день новорожденного мира, в первый час мироздания.
Я сел. Прикрывавшее меня одеяло сползло на ноги.
- Где мы? - спросил я.
- На расстоянии одного дня пути от города, - ответила Сара. - Тэкк
хотел остановиться раньше. Он сказал, что ты не в состоянии
путешествовать, но я настояла. Мне казалось, ты бы это одобрил.
Я удивленно покачал головой.
- Ничего такого не помню. Ты уверена, что Тэкк действительно сказал,
что мы должны остановиться?
Она кивнула.
- Ты болтался в седле и совсем ослаб, но отвечал, когда с тобой
заговаривали. И потом, не было места, подходящего для привала.
- Где Свистун?
- Охраняет. Где-то бродит, наверное. Он сказал, что не нуждается в
отдыхе.
Я встал и потянулся. Потянулся так, как тянутся собаки после хорошего
сна. Я чувствовал себя прекрасно. Боже, как мне было хорошо!
- Есть чем перекусить?
Она поднялась и рассмеялась.
- Над чем ты смеешься? - спросил я.
- Ни над чем. Над тобой.
- Почему?
- Теперь ясно, что у тебя все в порядке. Я беспокоилась, все мы
беспокоились.
- А все этот проклятый Свистун, - вздохнул я. - Это он выкачал из
меня кровь.
- Я знаю, - кивнула она, - он мне все объяснил. Ведь он был вынужден
это сделать. Другого выхода не было.
Меня аж передернуло, как только я представил, чем вся эта история
могла закончиться.
- Невероятно, - сказал я.
- Свистун сам по себе невероятен, - ответила Сара.
- Нам повезло, что мы его встретили, - сказал я. - Подумать только, я
ведь почти уже собрался оставить его в дюнах. Хотел было бросить. Мы уже
столько всего натерпелись, что даже не хочется думать, сколько еще
испытаний нас ждет впереди.
Она первой подошла к костру.
- Разведи огонь, - сказала она. - Я приготовлю что-нибудь поесть.
Рядом с костром лежал хворост и кривые ветви, наломанные с
приземистых деревьев пустыни. Я наклонился и подложил несколько ветвей в
костер, пламя вспыхнуло, жадно облизывая сухое дерево.
- Сюда бы лазерное ружье, - сказал я. - Без него мы как будто голые.
- Еще осталась моя винтовка, - заметила Сара. - Это грозное оружие. В
надежных руках...
- Вроде твоих.
- Вроде моих.
Куча одеял рядом с костром оставалась все такой же неподвижной.
Указав на нее, я спросил:
- Как там дела у Тэкка? Никаких признаков избавления от дурных
привычек?
- Ты слишком жесток по отношению к нему, - сказала она. - Тебе бы
следовало быть к нему снисходительным. Он другой, совсем не похож на нас с
тобой... Ведь мы очень похожи друг на друга. Ты не думал об этом?
- Думал.
Она принесла кастрюлю и поставила ее на углу, присев на корточки
рядом со мной.
- Мы оба выпутаемся, - сказала она. - Тэкк - нет. Где-нибудь по
дороге он сломается.
С удивлением я поймал себя на мысли, что думаю о нем. Тэкк, возможно,
утратил часть воли к жизни. С тех пор, как исчез Смит, существование по
меньшей мере наполовину потеряло для него смысл. Не потому ли, размышлял
я, он так привязался к этой кукле? Очевидно, он нуждался в ком-то, кого он
мог бы обнять, к кому он мог бы приникнуть и, наконец, кто, в свою
очередь, тоже нуждался бы в человеческом участии и защите? Правда,
припомнил я, эта кукла появилась у него еще до исчезновения Джорджа. Да он
и не казался особенно удивленным, когда все это произошло.
- Есть еще кое-что, - сказала Сара, - о чем тебе необходимо знать.
Это касается деревьев. Ты сам сможешь увидеть, когда рассветет. Мы
расположились как раз у подножия холма, а с его вершины отлично видны
окрестности, в том числе много деревьев: двадцать, а то и тридцать. Они не
выросли сами по себе. Их посадили. Я уверена в этом.
- Ты хочешь сказать, что они представляют собой нечто наподобие сада?
- Правильно, - ответила она. - Что-то вроде сада. Деревья находятся
на равном расстоянии друг от друга. Все они посажены в шахматном порядке.
У кого-то когда-то здесь был сад.

11
Мы продвигались все дальше, дальше и дальше. День за днем мы шли с
рассвета до заката. Погода не менялась. Не было ни дождей, ни ветра.
Местные природные особенности указывали на то, что дожди здесь редкость.
Временами изменялся пейзаж. Случалось, мы поднимались и опускались по
склонам холмов, шли по изрезанной оврагами местности. А бывали дни, когда
мы пересекали равнины такие плоские, что словно оказывались в центре
гигантской вогнутой чаши, а точнее - просторного неглубокого блюда, где
нас со всех сторон окружали восходящие края горизонта. То, что
первоначально представлялось багряным облаком, покоящимся на его северном
ободе, теперь, без всяких сомнений, оформилось в отдаленную горную цепь,
которая на расстоянии все еще казалась окрашенной в багряные тона.
Теперь нам стала встречаться, хотя и достаточно редко, кое-какая
живность. На вершинах окрестных холмов появлялись крикливые существа,
которые, завидев нас, давали стрекача, прячась в лощины, и верещали на
ходу от восторга. Попадались также животные, которых мы прозвали
скороходами. Они встречались не часто и всегда держались на приличном
расстоянии, во всяком случае, достаточно далеко, так что даже при помощи
бинокля мы были не в состоянии их как следует рассмотреть. Но даже то, что
нам удалось разглядеть, представляло собой весьма оригинальный образец
природной фантазии: передвигаясь на длинных конечностях, как на ходулях,
они ковыляли вразвалочку с удивительной скоростью, причем не столько за
счет частоты шага, сколько благодаря его длине.
На безводных равнинах водились пискуны, животные (если, конечно, это
были животные) размером с волка, передвигавшиеся столь стремительно, что
мы так и не поняли, как же они выглядят и каким образом бегают. Сначала
они представали пятном, надвигавшимся на нас, затем что-то с писком
проносилось мимо, и наконец они моментально превращались в другое пятно,
но уже удалявшееся. Но, даже приближаясь, они не причиняли нам никакого
вреда. Впрочем, как и крикуны со скороходами.
Растительность по мере смены ландшафта также изменялась. В некоторых
долинах росли странные вьющиеся травы, а в гористой местности какие-то
уродливые деревца жались к скалистым склонам или, скрючившись, прятались в
лощинах. По виду они больше напоминали пальмы, нежели сосны, хотя,
разумеется, это были не пальмы. Их древесина была невероятно жесткой и
маслянистой, и, пересекая области, в которых они росли, мы старались
собрать столько упавших с них ветвей, сколько могли унести наши лошадки.
Это было идеальное топливо для костра.
И всегда нас окружали деревья - гигантские пирамиды, уходящие на мили
в небеса. Сейчас уже не было и тени сомнения в том, что они некогда
выращивались на хорошо ухоженной земле и представляли собой сады,
покрывавшие геометрически безупречной сетью поверхность планеты. Мы не
рисковали подойти ни к одному из них ближе, чем на милю. И тропа,
очевидно, была проложена с таким расчетом, чтобы избежать соседства с
деревьями. И когда периодически деревья отстреливали стручки с семенами,
мы замечали, что они уже никогда не направляют их в нашу сторону.
- Похоже, урок пошел им впрок, - заметила Сара. - Кажется, они
поняли, что им грозит, если они попробуют выстрелить в нас.
- Только теперь нам уже нечем ответить, - напомнил я, еще раз
пожалев, что оставил корабль, поленившись зайти в зал управления и взять
еще одно лазерное ружье и комплект запасных частей к нему.
- Но им-то об этом не известно, - возразила Сара.
Однако я был далек от искушения разделить ее оптимизм.
Иногда в бинокль мы замечали стаи похожих на крыс зверьков, проворно
выскакивавших из своих нор, расположенных в некотором удалении от
деревьев, и собиравших семена разбросанных стручков. У нас уже не было
сомнений, что они переносили семена в укрытия, предназначенные для их
хранения. Мы никогда не пытались заглянуть хотя бы в один из этих складов:
слишком уж они были близко к деревьям. Коль уж деревья решили оставить нас
в покое, мы были рады ответить им взаимностью.
Тропа уходила все дальше, временами становясь едва заметной, иногда
расширяясь и отчетливо проступая на местности. Видимо, было время, когда
некоторые ее участки чаще использовались для передвижения, чем другие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34