но Ломпопо заломил за комиссию пять рублей, а Редедя мог дать только три. Так это дело и не состоялось.
Зато в Африке Редеде посчастливилось: он получил несколько ангажементов сряду. Прежде всего, его пригласил эфиопский царь Амонасро (из "Аиды"), который возложил на него орден Аллигатора, и вслед за тем был взят в плен. Из Эфиопии Редедя проехал в страну зулусов, владыка которой, Сетивайо (ныне обучающийся в Лондоне парламентским порядкам), повесил ему на шею яйцо строфокамила и тоже был взят в плен. По пути Редедя не дремал и помогал экваториальным державцам в их взаимных пререканиях, причем аккуратно сдал их друг другу в плен и везде получил прогоны и суточные по расчету от Петербурга. А теперь к нему обратился за помощью Араби-паша, который, по словам Редеди, был его однокашником по дворянскому полку.
Несмотря на то, что Редедя не выиграл ни одного настоящего сражения, слава его, как полководца, установилась очень прочно. Московские купцы были от него в восхищении, а глядя на них, постепенно воспламенялись и петербургские патриоты-концессионеры. В особенности пленял Редедя купеческие сердца тем, что задачу России на Востоке отождествлял с теми блестящими перспективами, которые, при ее осуществлении, должны открыться для плисов и миткалей первейших российских фирм. Когда он развивал эту идею, рисуя при этом бесконечную цепь караванов, тянущихся от Иверских ворот до Мадраса, все мануфактур-советники кричали "ура", он же, под шумок, истреблял такое количество снедей и питий, что этого одного было достаточно, чтоб навсегда закрепить за ним кличку витязя и богатыря. Целых два года он пил и закусывал отчасти на счет потребителей плисов и миткалей, отчасти на счет пассажиров российских железных дорог, так что, быть может, принял косвенное участие и в кукуевской катастрофе, потому что нужные на ремонт насыпи деньги были употреблены на чествование Редеди. В эти два года он изнежил себя до того, что курил сигары не иначе как с золотыми концами, и при этом, вместо иностранных, давал им собственного изобретения названия, патриотические и военные. Например, одному сорту он дал кличку "Забалканские", в честь Забалканского проспекта, где он первоначально квартировал, другому – "Синоп", в честь гостиницы Синоп, в которой он однажды так успешно маневрировал, что ни одного стакана и ни одной тарелки не оставил неразбитыми.
В этот же период привольного житья наружность его приобрела ту овальность, которая так приятно поражала всех, посещавших Фаинушкину обитель. Но, нужно сказать правду, овальность эта более приличествовала метрдотелю, нежели полководцу, потому что последний, как там ни говори, все-таки должен быть готов во всякое время проливать кровь. Поэтому люди, даже искренно расположенные к Редеде, когда узнали о полученном им от Араби-паши приглашении, и те сомнительно покачивали головами, не ожидая в будущем ни побед, ни одолений.
– Разъелся, старик, ленив стал! – говорили они между собой, – посмотрите, вся грудь у него в складках, точно у старого раскормленного тирольского быка!
Некоторые даже пытались уговорить его от поездки, объясняя, что если англичане теперь его возьмут в плен, то уж не выпустят, а продадут с аукциона какому-нибудь выжиге, который станет его возить по ярмаркам, а там мальчишки будут его дразнить; но перспектива получения прогонных денег до Каира и обратно была так соблазнительна, что отяжелевший печенег остался глух ко всем убеждениям. К тому же и Фаинушка явно погрешила в этом случае, не только не отговаривая его от поездки, но, напротив, всемерно разжигая в нем жажду военных подвигов.
Отношения Фаинушки к странствующему полководцу были очень сбивчивы. Наравне с другими купеческими фирмами, она увлеклась его боевою репутацией и, как уже сказано было выше, не пожалела расходов, чтобы переманить его от Полякова к себе. Но, сошедшись с ним ближе, она скоро убедилась, что из всех прежних доблестей в нем осталась неприкосновенною только страсть к закусыванию. Было бы, однако ж, несправедливо думать, что Редедя сознательно обманул ее. Вероятнее всего, что, постепенно закусывая и изыскивая способы для легчайшего сбыта московских плисов и миткалей, он и сам утратил привычку критически относиться к своим собственным силам. Как бы то ни было, но он сразу до того вошел исключительно в роль метрдотеля, что Фаинушка даже несколько смутилась. Некоторое время она надеялась, что вопрос о выходе замуж за Балалайкина разбудит в нем инстинкт полководца, но, к удивлению, при этом известии он только языком щелкнул и спросил, на сколько персон следует готовить свадебный обед. Тогда она окончательно растерялась. Стала нюхать спирт и ходить к ворожеям. С ужасом видела она себя навсегда осужденною на безрадостную жизнь в обществе менял, и воображение ее все чаще и чаще начал смущать образ черноокого Ломпопо… Не раз она решалась бросить все и бежать в Пале-де-Кристаль, но невидимая рука удерживала ее на стезе благоразумия. И не вотще. В самую критическую минуту к ней неожиданно явился на помощь Араби-паша, вызывавший Редедю на поле брани. В один присест она связала два кошелька: один для Балалайкина, другой, с надписью золотым бисером "от русских дам" – отдала Редеде для передачи знаменитому египетскому патриоту.
Но возвратимся к рассказу.
Балалайкина, наконец, привезли, и мы могли приступить к обеду. Жених и невеста, по обычаю, сели рядом, Глумов поместился подле невесты (он даже изумления не выказая, когда я ему сообщил о желании Фаинушки), я – подле жениха. Против нас сел злополучный меняло, имея по бокам посаженых отцов. Прочие гости разместились как попало, только Редедя отвел себе место на самом конце стола и почти не сидел, а стоял и, распростерши руки, командовал армией менял, прислуживавших за столом.
Балалайкин был одет щегольски и смотрел почти прилично. Даже Иван Тимофеич его похвалил, сказавши: ну вот, ты теперь себя оправдал! А невеста, прежде чем сесть за обед, повела его в будуар и показала шелковый голубой халат и расшитые золотом торжковские туфли, сказав: это – вам! Понятно, что после этого веселое выражение не сходило с лица Балалайкина.
Но даже в эти торжественные минуты Фаинушка не покинула своего "голубя". Как и всегда, она усадила его на место, завесила салфеткой и потрепала по щеке, шепнув на ухо (но так, что все слышали):
– Сиди тут, папаша, и не скучай без меня! а я на тебя, своего голубка, смотреть буду.
За обедом все гости оживились, и это было в особенности лестно для нас с Глумовым, потому что преимущественно мы были предметом общих разговоров и похвал. Иван Тимофеич соловьем разливался, рассказывая подробности нашего чудесного обращения на стезю благонамеренности.
– Вижу я, – повествовал он, – что на Литейной неладное что-то затевается; сидят молодые люди в квартире – ни сами никуда, ни к себе никого… какая есть тому причина? Однако ж, думаю: грех будет, ежели сразу молодых людей в отчаянность привести – подослал, знаете, дипломата нашего, говорю: смотри, ежели что – ты в ответе! И что же! не прошло двух недель, как слышу: помилуйте! да они хоть сейчас на какую угодно стезю готовы! Ну, я немножко подождал-таки, поиспытал, а потом вижу, что медлить нечего – и сам открылся: будьте знакомы, друзья!
– А теперь они нам в письменных делах по кварталу помогают, – подтвердил Прудентов.
– И мне по пожарной части, – отозвался Молодкин.
– А сколько тайных благодеяниев делают! – воскликнул от полноты сердца Очищенный, – одна рука дает, другая – не ведает.
– Ах, голуби, голуби! – воскликнул старый меняло.
Поток похвал был на минуту прерван созерцанием громадной кулебяки, которая оказалась вполне соответствующею только что съеденной ухе. Но когда были проглочены последние куски, Иван Тимофеич вновь и еще с большим рвением возвратился к прерванному разговору.
– На днях это начали мы, по требованию, в квартале "Устав о благопристойном во всех отношениях поведении" сочинять, – сказал он, – бились, бились – ни взад, ни вперед! И вдруг… они! Сейчас же сообразили, вникли, промежду себя поговорили – откуда что взялось! Статья за статьей! Статья за статьей!
– Так вы и законодательными работами занимаетесь? – приветливо обратился ко мне Перекусихин 1-й.
– Я всем занимаюсь-с. И сочинить закон могу, и упразднить могу. Смотря по тому, что в сферах требуется.
– И представьте, вашество, какую они, в видах благопристойности, штуку придумали! – продолжал рекомендовать нас Иван Тимофеич, – чтобы при каждой квартире беспременно иметь два ключа, и один из них хранить в квартале!
При этом известии даже Перекусихины рты разинули, несмотря на то, что оба достаточно-таки понаторели в законодательных трудах.
– Чтоб, значит, во всякое время: пришел гость, что надобно взял и ушел! – пояснил Очищенный.
– Гм… это… Это, я вам доложу… Это все равно, что без мыла в душу влезть! – молвил Перекусихин 1-й.
– Позвольте, однако ж! – обеспокоился Перекусихин 2-й, – а ежели у кого… например, деньги?
Опять все разинули рты, ибо слово Перекусихина 2-го было веское и на всех нагнало тоску. Но тут уж Иван Тимофеич вступился.
– Ах, вашество! – сказал он с чувством, – что же такое деньги? Деньги – наживное дело! У вас есть деньги, а ват у меня или у них (он указал на Прудентова и Молодкина) и совсем их нет! Да и что за сласть в этих деньгах – только соблазн один!
– Однако!
– Нет, я вам доложу, – отозвался Перекусихин 1-й, – у нас, как я на службе состоял, один отставной фельдъегерь такой проект подал: чтобы весь город на отряды разделить. Что ни дом, то отряд, со старшим дворником во главе. А, кроме того, еще летучие отряды… вроде как воспособление!
– Вот это бесподобно! – откликнулись со всех сторон.
– А я так иначе бы распорядился, – сказал Редедя, – двойные ключи, отряды – это все прекрасно; а я бы по пушечке против каждого дома поставил. В случае чего: дворник! выполняй свою обязанность!
– Бесподобно! бесподобно!
– И на случай войны не без пользы, – согласился Перекусихин 1-й, – там, какова пора ни мера, а мы – готовы! Милости просим в гости, честные господа!
Словом сказать, в какие-нибудь полчаса выплыло наружу столько оздоровительных проектов, что злополучный меняло слушал-слушал, да и пришел в умиление.
– Ах, голуби, голуби! – вздохнул он, – все-то вы отягощаетесь! все-то придумываете, как бы для нас лучше, да как бы удобнее… Легко ли дело из пушек палить, а вы и того нестрашитесь, лишь бы польза была!
Но упоминовение о пушках и возможности войны не могло и на разговор не повлиять соответствующим образом. На сцену выступил вопрос о боевой готовности.
– А как вы полагаете, Полкан Оамсоныч, – спросил Перекусихин 1-й, – ежели теперича немец или турок… готова ли была бы Россия дать отпор?
– То есть, ежели сейчас… сию минуту… пиши пропало! – отчеканил Редедя.
– Что уж это так… очень уж как будто решительно! – испугался Перекусихин 1-й.
– Да как вам сказать… Что боевая сила у нас в исправности – это верно; и оружие есть… средственное, но есть – допустим и это; и даже порох найдется, коли поискать… Но чего нет, так нет – это полководцев-с! нет, нет и нет!
– Уж будто…
– Несомненно-с. И не только у нас – нигде полководцев нет! И не будет-с.
– Однако же, если есть потребность в полководцах, то должны же отыскаться и средства для удовлетворения этой потребности?
– И средства есть. И предлагали-с.
Редедя, видимо, ожесточился и начал с такою быстротой посылать ножом в рот соус с тарелки, что тарелка скрежетала, а сталь ножа, сверкая, отражалась на стене в виде мелких зайчиков.
– И штука совсем простая, – продолжал Редедя, – учредите международную корпорацию странствующих полководцев – и дело в шляпе. Ограничьте число – человек пять-шесть, не больше, – но только, чтоб они всегда были готовы. Понадобился кому полководец – выбирай любого. А не выбрал, понадеялся на своего доморощенного – не прогневайся!
– Но кого же в эту корпорацию назначать будут? и кто будет назначать?
– Охотники найдутся-с. Уж ежели кто в себе эту силу чувствует, тот зевать не будет. Сам придет и сам себя объявит…
– Гм…
Проект был удивительно странный, а с первого взгляда даже глупый. Но когда стали обсуждать и рассматривать, то и он оказался не без пользы. Главное, что соблазняло – это легкость добывания полководцев. Понадобилось воевать: господин полководец Непобедимый! вот вам войско, а сухари "верный человек" поставит – извольте вести к победам! И поведет. Идея эта до того увлекла Перекусихина 2-го, что он сейчас же начал фантазировать и отыскивать для нее применения в других ведомствах. Оказалось, что точь-в-точь такие же корпорации было бы вполне удобно устроить по ведомствам:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
Зато в Африке Редеде посчастливилось: он получил несколько ангажементов сряду. Прежде всего, его пригласил эфиопский царь Амонасро (из "Аиды"), который возложил на него орден Аллигатора, и вслед за тем был взят в плен. Из Эфиопии Редедя проехал в страну зулусов, владыка которой, Сетивайо (ныне обучающийся в Лондоне парламентским порядкам), повесил ему на шею яйцо строфокамила и тоже был взят в плен. По пути Редедя не дремал и помогал экваториальным державцам в их взаимных пререканиях, причем аккуратно сдал их друг другу в плен и везде получил прогоны и суточные по расчету от Петербурга. А теперь к нему обратился за помощью Араби-паша, который, по словам Редеди, был его однокашником по дворянскому полку.
Несмотря на то, что Редедя не выиграл ни одного настоящего сражения, слава его, как полководца, установилась очень прочно. Московские купцы были от него в восхищении, а глядя на них, постепенно воспламенялись и петербургские патриоты-концессионеры. В особенности пленял Редедя купеческие сердца тем, что задачу России на Востоке отождествлял с теми блестящими перспективами, которые, при ее осуществлении, должны открыться для плисов и миткалей первейших российских фирм. Когда он развивал эту идею, рисуя при этом бесконечную цепь караванов, тянущихся от Иверских ворот до Мадраса, все мануфактур-советники кричали "ура", он же, под шумок, истреблял такое количество снедей и питий, что этого одного было достаточно, чтоб навсегда закрепить за ним кличку витязя и богатыря. Целых два года он пил и закусывал отчасти на счет потребителей плисов и миткалей, отчасти на счет пассажиров российских железных дорог, так что, быть может, принял косвенное участие и в кукуевской катастрофе, потому что нужные на ремонт насыпи деньги были употреблены на чествование Редеди. В эти два года он изнежил себя до того, что курил сигары не иначе как с золотыми концами, и при этом, вместо иностранных, давал им собственного изобретения названия, патриотические и военные. Например, одному сорту он дал кличку "Забалканские", в честь Забалканского проспекта, где он первоначально квартировал, другому – "Синоп", в честь гостиницы Синоп, в которой он однажды так успешно маневрировал, что ни одного стакана и ни одной тарелки не оставил неразбитыми.
В этот же период привольного житья наружность его приобрела ту овальность, которая так приятно поражала всех, посещавших Фаинушкину обитель. Но, нужно сказать правду, овальность эта более приличествовала метрдотелю, нежели полководцу, потому что последний, как там ни говори, все-таки должен быть готов во всякое время проливать кровь. Поэтому люди, даже искренно расположенные к Редеде, когда узнали о полученном им от Араби-паши приглашении, и те сомнительно покачивали головами, не ожидая в будущем ни побед, ни одолений.
– Разъелся, старик, ленив стал! – говорили они между собой, – посмотрите, вся грудь у него в складках, точно у старого раскормленного тирольского быка!
Некоторые даже пытались уговорить его от поездки, объясняя, что если англичане теперь его возьмут в плен, то уж не выпустят, а продадут с аукциона какому-нибудь выжиге, который станет его возить по ярмаркам, а там мальчишки будут его дразнить; но перспектива получения прогонных денег до Каира и обратно была так соблазнительна, что отяжелевший печенег остался глух ко всем убеждениям. К тому же и Фаинушка явно погрешила в этом случае, не только не отговаривая его от поездки, но, напротив, всемерно разжигая в нем жажду военных подвигов.
Отношения Фаинушки к странствующему полководцу были очень сбивчивы. Наравне с другими купеческими фирмами, она увлеклась его боевою репутацией и, как уже сказано было выше, не пожалела расходов, чтобы переманить его от Полякова к себе. Но, сошедшись с ним ближе, она скоро убедилась, что из всех прежних доблестей в нем осталась неприкосновенною только страсть к закусыванию. Было бы, однако ж, несправедливо думать, что Редедя сознательно обманул ее. Вероятнее всего, что, постепенно закусывая и изыскивая способы для легчайшего сбыта московских плисов и миткалей, он и сам утратил привычку критически относиться к своим собственным силам. Как бы то ни было, но он сразу до того вошел исключительно в роль метрдотеля, что Фаинушка даже несколько смутилась. Некоторое время она надеялась, что вопрос о выходе замуж за Балалайкина разбудит в нем инстинкт полководца, но, к удивлению, при этом известии он только языком щелкнул и спросил, на сколько персон следует готовить свадебный обед. Тогда она окончательно растерялась. Стала нюхать спирт и ходить к ворожеям. С ужасом видела она себя навсегда осужденною на безрадостную жизнь в обществе менял, и воображение ее все чаще и чаще начал смущать образ черноокого Ломпопо… Не раз она решалась бросить все и бежать в Пале-де-Кристаль, но невидимая рука удерживала ее на стезе благоразумия. И не вотще. В самую критическую минуту к ней неожиданно явился на помощь Араби-паша, вызывавший Редедю на поле брани. В один присест она связала два кошелька: один для Балалайкина, другой, с надписью золотым бисером "от русских дам" – отдала Редеде для передачи знаменитому египетскому патриоту.
Но возвратимся к рассказу.
Балалайкина, наконец, привезли, и мы могли приступить к обеду. Жених и невеста, по обычаю, сели рядом, Глумов поместился подле невесты (он даже изумления не выказая, когда я ему сообщил о желании Фаинушки), я – подле жениха. Против нас сел злополучный меняло, имея по бокам посаженых отцов. Прочие гости разместились как попало, только Редедя отвел себе место на самом конце стола и почти не сидел, а стоял и, распростерши руки, командовал армией менял, прислуживавших за столом.
Балалайкин был одет щегольски и смотрел почти прилично. Даже Иван Тимофеич его похвалил, сказавши: ну вот, ты теперь себя оправдал! А невеста, прежде чем сесть за обед, повела его в будуар и показала шелковый голубой халат и расшитые золотом торжковские туфли, сказав: это – вам! Понятно, что после этого веселое выражение не сходило с лица Балалайкина.
Но даже в эти торжественные минуты Фаинушка не покинула своего "голубя". Как и всегда, она усадила его на место, завесила салфеткой и потрепала по щеке, шепнув на ухо (но так, что все слышали):
– Сиди тут, папаша, и не скучай без меня! а я на тебя, своего голубка, смотреть буду.
За обедом все гости оживились, и это было в особенности лестно для нас с Глумовым, потому что преимущественно мы были предметом общих разговоров и похвал. Иван Тимофеич соловьем разливался, рассказывая подробности нашего чудесного обращения на стезю благонамеренности.
– Вижу я, – повествовал он, – что на Литейной неладное что-то затевается; сидят молодые люди в квартире – ни сами никуда, ни к себе никого… какая есть тому причина? Однако ж, думаю: грех будет, ежели сразу молодых людей в отчаянность привести – подослал, знаете, дипломата нашего, говорю: смотри, ежели что – ты в ответе! И что же! не прошло двух недель, как слышу: помилуйте! да они хоть сейчас на какую угодно стезю готовы! Ну, я немножко подождал-таки, поиспытал, а потом вижу, что медлить нечего – и сам открылся: будьте знакомы, друзья!
– А теперь они нам в письменных делах по кварталу помогают, – подтвердил Прудентов.
– И мне по пожарной части, – отозвался Молодкин.
– А сколько тайных благодеяниев делают! – воскликнул от полноты сердца Очищенный, – одна рука дает, другая – не ведает.
– Ах, голуби, голуби! – воскликнул старый меняло.
Поток похвал был на минуту прерван созерцанием громадной кулебяки, которая оказалась вполне соответствующею только что съеденной ухе. Но когда были проглочены последние куски, Иван Тимофеич вновь и еще с большим рвением возвратился к прерванному разговору.
– На днях это начали мы, по требованию, в квартале "Устав о благопристойном во всех отношениях поведении" сочинять, – сказал он, – бились, бились – ни взад, ни вперед! И вдруг… они! Сейчас же сообразили, вникли, промежду себя поговорили – откуда что взялось! Статья за статьей! Статья за статьей!
– Так вы и законодательными работами занимаетесь? – приветливо обратился ко мне Перекусихин 1-й.
– Я всем занимаюсь-с. И сочинить закон могу, и упразднить могу. Смотря по тому, что в сферах требуется.
– И представьте, вашество, какую они, в видах благопристойности, штуку придумали! – продолжал рекомендовать нас Иван Тимофеич, – чтобы при каждой квартире беспременно иметь два ключа, и один из них хранить в квартале!
При этом известии даже Перекусихины рты разинули, несмотря на то, что оба достаточно-таки понаторели в законодательных трудах.
– Чтоб, значит, во всякое время: пришел гость, что надобно взял и ушел! – пояснил Очищенный.
– Гм… это… Это, я вам доложу… Это все равно, что без мыла в душу влезть! – молвил Перекусихин 1-й.
– Позвольте, однако ж! – обеспокоился Перекусихин 2-й, – а ежели у кого… например, деньги?
Опять все разинули рты, ибо слово Перекусихина 2-го было веское и на всех нагнало тоску. Но тут уж Иван Тимофеич вступился.
– Ах, вашество! – сказал он с чувством, – что же такое деньги? Деньги – наживное дело! У вас есть деньги, а ват у меня или у них (он указал на Прудентова и Молодкина) и совсем их нет! Да и что за сласть в этих деньгах – только соблазн один!
– Однако!
– Нет, я вам доложу, – отозвался Перекусихин 1-й, – у нас, как я на службе состоял, один отставной фельдъегерь такой проект подал: чтобы весь город на отряды разделить. Что ни дом, то отряд, со старшим дворником во главе. А, кроме того, еще летучие отряды… вроде как воспособление!
– Вот это бесподобно! – откликнулись со всех сторон.
– А я так иначе бы распорядился, – сказал Редедя, – двойные ключи, отряды – это все прекрасно; а я бы по пушечке против каждого дома поставил. В случае чего: дворник! выполняй свою обязанность!
– Бесподобно! бесподобно!
– И на случай войны не без пользы, – согласился Перекусихин 1-й, – там, какова пора ни мера, а мы – готовы! Милости просим в гости, честные господа!
Словом сказать, в какие-нибудь полчаса выплыло наружу столько оздоровительных проектов, что злополучный меняло слушал-слушал, да и пришел в умиление.
– Ах, голуби, голуби! – вздохнул он, – все-то вы отягощаетесь! все-то придумываете, как бы для нас лучше, да как бы удобнее… Легко ли дело из пушек палить, а вы и того нестрашитесь, лишь бы польза была!
Но упоминовение о пушках и возможности войны не могло и на разговор не повлиять соответствующим образом. На сцену выступил вопрос о боевой готовности.
– А как вы полагаете, Полкан Оамсоныч, – спросил Перекусихин 1-й, – ежели теперича немец или турок… готова ли была бы Россия дать отпор?
– То есть, ежели сейчас… сию минуту… пиши пропало! – отчеканил Редедя.
– Что уж это так… очень уж как будто решительно! – испугался Перекусихин 1-й.
– Да как вам сказать… Что боевая сила у нас в исправности – это верно; и оружие есть… средственное, но есть – допустим и это; и даже порох найдется, коли поискать… Но чего нет, так нет – это полководцев-с! нет, нет и нет!
– Уж будто…
– Несомненно-с. И не только у нас – нигде полководцев нет! И не будет-с.
– Однако же, если есть потребность в полководцах, то должны же отыскаться и средства для удовлетворения этой потребности?
– И средства есть. И предлагали-с.
Редедя, видимо, ожесточился и начал с такою быстротой посылать ножом в рот соус с тарелки, что тарелка скрежетала, а сталь ножа, сверкая, отражалась на стене в виде мелких зайчиков.
– И штука совсем простая, – продолжал Редедя, – учредите международную корпорацию странствующих полководцев – и дело в шляпе. Ограничьте число – человек пять-шесть, не больше, – но только, чтоб они всегда были готовы. Понадобился кому полководец – выбирай любого. А не выбрал, понадеялся на своего доморощенного – не прогневайся!
– Но кого же в эту корпорацию назначать будут? и кто будет назначать?
– Охотники найдутся-с. Уж ежели кто в себе эту силу чувствует, тот зевать не будет. Сам придет и сам себя объявит…
– Гм…
Проект был удивительно странный, а с первого взгляда даже глупый. Но когда стали обсуждать и рассматривать, то и он оказался не без пользы. Главное, что соблазняло – это легкость добывания полководцев. Понадобилось воевать: господин полководец Непобедимый! вот вам войско, а сухари "верный человек" поставит – извольте вести к победам! И поведет. Идея эта до того увлекла Перекусихина 2-го, что он сейчас же начал фантазировать и отыскивать для нее применения в других ведомствах. Оказалось, что точь-в-точь такие же корпорации было бы вполне удобно устроить по ведомствам:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68