— Нашел что-нибудь?
— Да какое там, мистер Гамильтон! Мало того, что ничего не нашел, так еще и мула своего потерял. Они подъезжали к дому.
— Если у вас выдастся свободная минута, — торопливо сказал Ли, — я хочу вам кое-что показать.
— Что именно. Ли?
— Я пытаюсь перевести на английский кое-что из древней китайской поэзии. Не уверен, возможно ли это вообще. Вы посмотрите?
— С удовольствием, Ли. Для меня это будет настоящий праздник.
3
Белый каркасный дом Бордони застыл в глубокой, почти скорбной тишине, шторы на окнах были опущены. Самюэл спешился у крыльца, отвязал туго набитую переметную суму и передал поводья Ли. Потом постучался и, когда никто не ответил, вошел в дом. После заливавшего двор яркого света гостиная казалась погруженной в сумерки. Он заглянул в кухню, отдраенную китайцем до блеска. Высокий серый керамический кофейник посапывал на заднем бортике плиты. Самюэл легонько побарабанил пальцами в дверь спальни и переступил порог.
В комнату еле пробивался свет: поверх опущенных штор на окнах висели еще плотно подоткнутые по углам одеяла. Кэти лежала под пологом на широкой кровати, Адам сидел рядом с женой, зарывшись лицом в покрывало. Услышав шаги, он поднял голову и посмотрел перед собой невидящими глазами.
— Почему вы сидите в темноте? — мягко спросил Самюэл.
— Она так хочет, — хрипло ответил Адам. — От света у нее глаза болят.
Самюэл двинулся в глубь комнаты, и каждый шаг словно придавал ему уверенности.
— Без света нельзя, — сказал он. — А глаза она может закрыть. Если хочет, я завяжу ей глаза черным платком. — Он подошел к окну, взялся за конец одеяла, но еще не успел потянуть, как Адам бросился на него и схватил сзади за плечи.
— Не трогайте, — зло прохрипел он. — Ей от света плохо.
— Успокойтесь, Адам, я понимаю ваше состояние. Я обещал помочь и помогу: все встанет на свои места. Только не вынуждайте меня ставить на место еще и вас. — Он сдернул с окна одеяло, поднял штору, и в комнату хлынул золотой предвечерний свет.
С кровати раздалось что-то похожее на мяуканье, Адам тотчас подошел к Кэти.
— Закрой глаза, дорогая. Я положу тебе сверху платок.
Самюэл бросил свою суму в кресло и встал возле кровати.
— Адам, — твердо сказал он. — Я прошу вас выйти из спальни и больше сюда не заходить.
— Но я не могу так. Зачем мне выходить?
— Затем, чтобы вы не мешали. По традиции вам следовало бы напиться — самое милое дело.
— Я не могу.
— Меня трудно разозлить, Адам, а вызвать у меня презрение еще труднее, но боюсь, вам это удастся. Вы сейчас же выйдете из комнаты и перестанете мне мешать, иначе я уеду и вы не оберетесь хлопот.
Наконец Адам вышел, и Самюэл, высунувшись в коридор, предупредил:
— Не смейте сюда врываться, даже если услышите крики. Подождите, пока я сам к вам выйду. — Он закрыл дверь и, увидев в замке ключ, повернул его.
— Издергался, весь кипит, — сказал он. — Ваш муж любит вас.
Только сейчас он посмотрел на нее внимательно. И увидел в ее взгляде самую настоящую ненависть, беспощадную, лютую ненависть.
— Потерпите, милая, теперь недолго осталось. Скажите, воды у вас уже отошли?
Обращенные к нему глаза злобно сверкнули, она тихо зарычала и оскалила мелкие зубы. Он глядел на нее в упор.
— Я пришел к вам не по своему желанию, и пришел как друг, — сказал он. — Мне, сударыня, все это не доставляет ни малейшего удовольствия. Я не знаю, в чем ваша беда, и, честно говоря, с каждой минутой меня это волнует все меньше и меньше. Но, может быть, я сумею хоть как-то облегчить ваши страдания — кто знает? Я задам вам еще всего один вопрос. Если вы не ответите, если будете глядеть на меня волком, я немедленно уйду, и вы останетесь валяться здесь одна.
Его слова пробуравили ее сознание, как буравят воду свинцовые дробинки. Она сделала над собой огромное усилие. И Самюэла пробрала дрожь, когда он увидел, как лицо ее меняется, как уходит из глаз стальной блеск, как вытянутые в узкую полоску губы складываются в пухлый бантик и уголки рта ползут вверх. Он заметил, как дрогнули и разжались ее кулаки, превратившись в пальцы с повернутыми кверху розовыми подушечками. Лицо ее стало юным, невинным, на нем проступила мужественно сдерживаемая боль. Это преображение было как смена картинок в волшебном фонаре.
— Воды у меня отошли на рассвете, — тихо сказала она.
— Так-то лучше. Уже были сильные схватки?
— Да.
— С каким промежутком?
— Не знаю.
— А за это время? Я здесь уже пятнадцать минут.
— Были два раза, но слабые… при вас сильных не было.
— Прекрасно. Где у вас чистое белье?
— Вон там, в корзине.
— Все будет хорошо, не волнуйтесь, — мягко сказал он. Открыв суму, он вынул оттуда толстую, обшитую синим бархатом веревку с петлями на концах. Бархат был расшит узором из множества розовых цветочков.
— Лиза прислала вам свою туженицу, — сказал он. — Она ее сделала, когда мы ждали нашего первенца. И не пересчитать, скольких эта вереска вытянула на свет божий — и нашим детям родиться помогла, и детям наших друзей. Он накинул петли на два столбика в изножье кровати.
Внезапно глаза у Кэти остекленели, спина пружинисто выгнулась дугой, к щекам прилила кровь. Он ждал, что она застонет или закричит, и настороженно косился на запертую дверь. Но Кэти не кричала, лишь визгливо поскуливала. Через несколько секунд тело ее обмякло, и в глазах опять вспыхнула ненависть. Почти тотчас ее выгнуло снова.
— Вот и умница, — ободряюще сказал он. — Это вас один раз скрутило или два? Я не разобрался. Чем чаще принимаешь роды, тем яснее понимаешь, что у всех по-разному. Пожалуй, пора мне вымыть руки. Голова ее металась по подушке.
— Так, так, милая, — ласково успокаивал он. — Теперь, думаю, совсем недолго. — Он положил руку ей на лоб, на темный, налившийся кровью шрам. Где же вы так поранились?
Она резко вздернула голову, и острые зубы впились ему в край ладони, рядом с мизинцем. Он вскрикнул от боли и попытался вырваться, но Кэти, крепко сомкнув зубы, вгрызалась ему в руку все сильнее и мотала головой, как фокстерьер, треплющий старый мешок. Он дал ей пощечину, но это не подействовало. Инстинкт заставил его обойтись с ней, как с разъяренной собакой. Свободной рукой он крепко сдавил ей горло. Она сопротивлялась и дергалась, но, наконец, разжала зубы. Рука у него была разодрана, вся в крови. Он отступил на шаг от кровати и взглянул на искусанную ладонь. Потом со страхом поднял глаза на Кэти. Но лицо у нее было вновь спокойное, юное и невинное.
— Простите, — быстро проговорила она. — Прошу вас, простите.
Самюэла передернуло.
— Это я от боли, — сказала она.
Самюэл коротко рассмеялся.
— Видно, придется надеть на вас намордник. Однажды я принимал роды у колли, так та сучка тоже мне чуть полруки не отхватила.
В глазах у нее опять мелькнула ненависть.
— У вас есть йод или что-нибудь вроде того? Люди — существа более ядовитые, чем змеи.
— Не знаю.
— Может, у вас хотя бы виски найдется?
— В комоде, во втором ящике.
Он плеснул виски на окровавленную руку и потер ее, чтобы не так жгло. Желудок ему сводили спазмы, дурнота заволакивала глаза мутью. Чтобы успокоиться, он глотнул из бутылки. Ему было страшно снова повернуться к кровати.
— Можно считать, на время остался без руки, — пробормотал он.
Впоследствии Самюэл рассказывал Адаму: «Она, должно быть, из железа сделана. Я и моргнуть не успел, как она уже родила. Ребенок из нее прямо вылетел. Я еще и воду не приготовил, чтобы его обмыть, И ведь даже не тужилась, даже за веревку не хваталась. Право слово, железная».
Рванув дверь, Самюэл крикнул Ли, чтобы тот принес теплой воды. В комнату вломился Адам.
— Мальчик! — объявил Самюэл. — У вас родился сын… Успокойтесь, — добавил он, заметив, как позеленело лицо Адама, когда тот увидел кровь на постели. — Пришлите ко мне Ли. А вы, Адам, если вы еще на что-то способны, идите на кухню и сделайте мне кофе. Заодно проверьте, все ли лампы заправлены, а колпаки вычищены.
Тупо глядя перед собой, белый, как мертвец, Адам повернулся и вышел. Через минуту в комнату заглянул Ли. Самюэл показал на бельевую корзину, где шевелился завернутый в пеленку младенец.
— Оботрешь его теплой водой, Ли. И смотри, чтобы малыша сквозняком не продуло. Господи! Жалко, нет здесь Лизы. Не могу я один углядеть за всем сразу.
Он повернулся к кровати.
— Сейчас я вас обмою, милая, и наведу чистоту.
Кэти, снова выгнувшись дугой, рычала от боли.
— Еще немножко, и все будет позади, — сказал он. Надо чуть-чуть потерпеть, пока выйдет послед. Экая вы, оказывается, быстрая. Вам даже не понадобилась Лизина веревка. — Вдруг он что-то заметил, глаза его округлились, и он нагнулся над кроватью. — Боже праведный, еще один!
Он действовал расторопно; так же, как и в первый раз, роды прошли невероятно быстро. И Самюэл вновь перевязал пуповину. Ли принял у него из рук второго младенца, обтер его, запеленал и положил в корзину.
Самюэл обмыл роженицу и осторожно передвинул ее, чтобы сменить белье. Он поймал себя на том, что не хочет видеть ее лицо. Укушенная рука начинала неметь, и он спешил, как только мог. Накрыв Кэти чистой белой простыней, он приподнял ей голову, чтобы поменять подушку. Наконец, все было сделано, и ему пришлось взглянуть на нее,
Золотистые волосы Кэти намокли от пота, но боль уже ушла с ее лица. Оно застыло, как каменное, и ничего не выражало. Было видно, как на шее у нее пульсирует жилка.
— У вас двойня, — сообщил Самюэл. — Два чудесных мальчика. Но между собой они не похожи. Родились каждый в своей, отдельной рубашке.
Ее глаза смотрели на него холодно, без интереса.
— Сейчас я вам их покажу, — сказал Самюэл.
— Не надо, — бесстрастно ответила она.
— Но как же, милая, разве вам не хочется взглянуть на ваших деток?
— Нет. Они мне не нужны.
— Ну, это у вас пройдет. Вы сейчас устали, но скоро все наладится. Должен вам сказать, я никогда не видел таких легких и быстрых родов. Она отвела глаза в сторону:
— Эти дети мне не нужны. Занавесьте окна, я хочу, чтобы было темно.
— Это в вас усталость говорит. Через несколько дней станете совсем другой и забудете то, что сейчас сказали.
— Не забуду. Уходите. Заберите их из комнаты. Пришлите сюда Адама.
Самюэла поразил ее тон. В голосе у нее не было ни слабости, ни усталости, ни мягкости. И то, что сказал Самюэл, вырвалось у него невольно.
— Вы мне неприятны, — сказал он и тотчас пожалел, что не может проглотить эти слова, загнать их обратно, в свое сознание.
Но Кэти будто и не слышала.
— Пришлите сюда Адама, — повторила она, В маленькой гостиной Адам мельком взглянул на сыновей, потом быстро прошел в спальню и захлопнул дверь. Через мгновение раздался стук молотка. Адам снова прибивал над окнами одеяла. Ли принес Самюэлу кофе.
— Рука-то у вас сильно повреждена, нехорошо это.
— Да, знаю. Боюсь, еще намучаюсь.
— Почему она вас укусила?
— Не знаю. Она — странная.
— Давайте-ка, мистер Гамильтон, я вас полечу. А то без руки останетесь.
Самюэл сидел подавленный.
— Делай что хочешь. Ли. До чего же мне тяжко на душе, тяжко и тревожно! Жаль, я не ребенок, а то бы заплакал. И нельзя мне от страха терять голову, я для этого слишком стар. Но такой тоски не знал я с тех пор, как в руках у меня умерла птаха: помню, сидел я тогда у ручья и горевал — ох, как же давно это было!
Ли вышел из комнаты и вскоре вернулся с маленькой шкатулкой из эбенового дерева, на которой были вырезаны изогнувшиеся драконы. Сев рядом с Самюэлом, Ли достал из шкатулки треугольную китайскую бритву.
— Будет больно, — мягко предупредил он.
— Постараюсь вытерпеть.
Кусая губы, сам чувствуя, какую он причиняет боль, китаец вдавил бритву в руку Самюэлу, вспорол следы укусов, срезал лохмотья кожи и долго скоблил ладонь с обеих сторон, пока из ранок не потекла здоровая, алая кровь. Встряхнув бутылочку с этикеткой «Бальзам Холла», он полил изрезанную ладонь желтой мазью. Потом пропитал бальзамом носовой платок, наложил его на руку и туго завязал. Лицо у Самюэла перекосилось, он ухватился левой рукой за подлокотник кресла,
— Это в общем-то просто карболовая кислота, — сказал Ли. — Чувствуете по запаху?
— Спасибо, Ли. Извини, что я так скрючился — веду себя, как дитя малое.
— Вы даже не вскрикнули ни разу. Я бы наверняка так не смог. Сейчас принесу вам еще кофе.
Из кухни он вернулся с двумя чашками и сел рядом с Самюэлом.
— Пожалуй, уйду я отсюда, — сказал он. — Нет у меня желания смотреть, как губят жизнь.
— Ты о чем, Ли? — вздрогнув, спросил Самюэл.
— Не знаю. Случайно вырвалось.
Самюэл поежился.
— Люди — глупцы, Ли. И хотя раньше я сомневался, теперь вижу, что китайцы ничуть не умнее других.
— А почему вы в этом сомневались?
— Нам кажется, будто чужеземцы всегда сильнее и умнее нас.
— Что вы хотите этим сказать?
— Возможно, глупость даже необходима человеку: все эти поединки с демонами, бахвальство, малодушная храбрость, с которой мы неустанно стремимся развенчать Бога, детская трусливость, что дает о себе знать в сумерках на пустынной дороге, когда в любом высохшем дереве нам мерещится привидение… Может быть, это прекрасно и необходимо, но…
— Что вы хотите этим сказать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99