А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Значит договорились. Also gut.
– Во многом очень уверен, да? Просто потому, что я хранила верность подростком, даже когда ты влюблялся.
– Не слишком много шансов у тебя было делать что-то другое. Ты была толстая, как плюшевая собачка. Должен сказать, ты стала намного лучше. – Боковой взгляд, очень братский, судьи на собачьих выставках смотрят более сексуально. – Ты, вообще-то, довольно роскошная, и платье мне нравится. Ну что же, разбей мои надежды, если нужно. Кто-то есть?
Я хихикнула.
– Следи за своими словами, любовь моя, а то это окажется правдой, и придется продать машину, чтобы купить мне обручальное кольцо.
– Договорились. А мы уже приехали.
«Порш» замедлил ход и резко повернул в маленький неаппетитный двор, солнце слепо билось об пыль, две кошки спали на пустых бензиновых канистрах. Мы аккуратно закатились под синий навес в углу.
– Парадный вход в Дамасском стиле. Заходи.
Как-то не было похоже, что из этого двора можно куда-то войти. Стены без окон, запах кур и мочи. Но сбоку под аркой обнаружилась почти заваленная роскошная дверь с массивной ручкой. За ней – темный коридор со светящейся аркой в конце, туда мы и направились.
Следующий двор, продолговатый, величиной примерно с теннисный корт. С трех сторон арки с проходами, с четвертой – поднятая платформа под тройной аркой, что-то вроде сцены или маленькой внутренней комнаты. У стен скамейки. Это, значит, «диван» – место, где встречаются и разговаривают восточные мужчины. И на западе часто гостиные устраиваются в таком традиционном стиле, когда диваны и стулья прижимаются спинками к трем стенам. Низкие столы. В середине двора – фонтан. Пол голубой и белый. На стенах сине-зелено-золотая мозаика. Где-то пропела горлица. Апельсиновые деревья в кадках. В фонтане плеснулась рыба. Прохладно и пахнет цветами.
– Правда, красиво? – сказал Чарльз. – Что-то есть очень благодатное в арабской архитектуре. Поэзия, страсть, романтика, но и элегантность тоже. Она приводит в состояние душевного, а до некоторой степени и физического удовлетворения, как и их литература. Но ты должна увидеть мебель, моя спальня уставлена предметами из комнаты Синей Бороды.
– Представляю, видела во дворце Азем, все уложено жемчужинами, как в бородавках, или чисто викторианское, но сделано из больного артритом бамбука. Но ковры… Этот, и голубой на скамейке… Что, правда разрешают на них сидеть?
– Приступай. Думаю, Бен скоро придет, но он и так повторяет беспрерывно, что его дом – мой дом. Чего хочешь? Чаю?
– Думаю, предпочла бы кофе. Что надо сделать, хлопнуть в ладоши и повелеть евнухам?
– Более или менее.
На огромном инкрустированном столе передо мной лежал медный колокольчик. Чарльз поднял его, зазвонил, потом нетерпеливо вскочил и бросился к фонтану, ждать. Я сидела на красивом голубом ковре, прислонившись к подушкам, и смотрела на него.
Ничуть не изменился. Когда мы были детьми, всегда считалось, что мы очень похожи, нас даже принимали за близнецов. Это всегда приводило Чарльза в ярость, он был подчеркнуто мужественным. А я восхищалась кузеном, как умеют только маленькие девочки, и мне было очень приятно. С возрастом сходство ослабело. Остались, конечно, общие черты – темные волосы, высокие славянские скулы, немного горбатый нос, серые глаза. Теперь он стал на несколько дюймов выше меня и шире в плечах. От агрессивности подростка он перешел к небрежной элегантности, она ему подходила и была не менее мужественной. За время африканских путешествий он загорел, поэтому его глаза казались светлее моих, а может, это по контрасту с черными ресницами, которые по несправедливому капризу природы у него гуще и длинней. Красиво. Но иногда, думаю, сходство между нами должно бросаться в глаза – повороты головы, интонации, движения…
А самая главная наша общая черта – «испорченность», которую мы с радостью опять в друг друге увидели, – раздражительный ум, иногда язвительный, уверенность в себе, рожденная не достижениями, а, боюсь, тем, что у нас слишком рано было все желаемое, страстное и сознательное отторжение всех связей, включая семейные. Мы называли это независимостью, но на самом деле это был почти смертный страх, что нами кто-то овладеет. И мы слишком чувствительны, то есть шкура у нас иногда слишком тонка, чтобы обеспечивать комфорт.
Наверное, нужно объяснить, что наши отношения всегда были ближе и одновременно дальше, чем между обычными кузенами. Во-первых, он мой не двоюродный, а троюродный брат, прадедушка общий. Во-вторых, мы вместе воспитывались с рождения, во всяком случае, с того времени, как начинаешь что-то запоминать. Не помню такого времени, когда бы я не делила все с кузеном Чарльзом.
Его отец, Генри Мэнсел, – старший представитель нашей – английской – ветви семьи. Вместе с женой он трагически погиб во время морской прогулки через несколько месяцев после рождения сына Чарльза. Еще мужчины в семье – кузены Генри, братья-близнецы Чарльз и Кристофер, или Чез и Крис. Я – дочь Криса. У Чеза не было детей, поэтому он взял младенца Чарльза, чтобы воспитывать, как своего сына. Мы с Чарльзом всегда считали, что это его настоящие родители, и кузен был сильно шокирован, когда ему сообщили, что по достижении совершеннолетия ему придется занять место родного отца в наших частных «коридорах власти».
Заметное семейное сходство помогало стирать границы. Генри Мэнсел очень походил на своих кузенов, а они – наши отцы, как мы привыкли их воспринимать, – вообще однояйцевые близнецы. Почти до самых свадеб они были неразлучны и неразличимы. Женились они, между прочим, в один и тот же день. Их жены, хотя и не родственницы, были одного и того же физического типа. К счастью обе миссис Мэнсел очень понравились друг другу. К счастью потому, что после смерти Генри освободился фамильный особняк в Кенте, и туда переехал Чез, а Крис построил дом в миле от него. Поэтому приемный сын Чеза и дочь Криса воспитывались вместе, пока четыре года назад Крис не перевез нас с мамой в Лос-Анджелес.
Из того земного рая мы все равно иногда убегали и жили в доме Чеза. Но визиты мои и Чарльза никогда не совпадали. В промежутках между учебой в Оксфорде он проводил время за границей, занятие, по его словам, называлось «посмотреть». Одновременно он развивал способности к языкам, это часть наших наследственных свойств. Молодой Чарльз собирался их использовать, работая в одном из семейных континентальных банков.
Я так высоко не залетала. В Лос-Анджелесе я приобрела только американский вкус в одежде, акцент, который очень быстро потеряла, и трехлетний опыт работы на американском коммерческом телевидении. Я была помощником продюсера в маленькой компании, гордо носящей имя «Sunshine Television Incorporated», даже и не задумываясь, что все остальные называют ее просто по инициалам – S.T.Inc.
И вот мы встретились снова, и без малейших усилий вернулись к прежним отношениям. Не то, чтобы мы, как наши отцы, были нераздельны, это просто невозможно. Вместе нас держало, пусть это и парадоксально, взаимное отторжение. Каждый признавал в другом нежелание встречаться с какими-то претензиями и требованиями, и уважал его. Это делало еще забавнее семейную шутку про наше обручение и брак, который вернет Чарльза на его законное место без юридических осложнений и позволит обойтись с деньгами в лучших династических традициях. Мы никогда не знали, нам никогда не позволяли знать, была ли идея нашего брака больше, чем шуткой. Я слышала папины утверждения, что семейные черты достаточно плохи в единственном экземпляре, а удвоенные они будут просто смертельными. На это дядя Чез говорил, что поскольку моя мама частично ирландка, а мама Чарльза была наполовину австриячкой, наполовину русской, а бабушка с отцовской стороны – француженкой, можно было бы нас поженить, даже будь мы двоюродными, а не троюродными. Еще среди наших предков имеются польский еврей, датчанин и немец, а считаем мы себя англичанами, причем совершенно справедливо.
Для Чарльза и меня, знакомых с этим легкомысленным династическим спариванием с раннего детства, предмет не представлял интереса. Ни одному из нас не приходило в голову проявлять сексуальную заинтересованность в другом. Как брат и сестра, мы с удовольствием и насмешками наблюдали первые романтические опыты друг друга.
Приключения неизбежно оканчивались быстро. Раньше или позже девушка начинала чего-то требовать от Чарльза, и он бесследно исчезал. Или мой объект вдруг терял блеск, Чарльз говорил о нем что-нибудь непростительное, я бурно реагировала, потом смеялась и соглашалась, и жизнь снова становилась полной.
Родители любовно существовали рядом с нами, отпускали вожжи, давали деньги, слушали самое главное и забывали остальное, может быть, потому, что им нужна была свобода от нас так же, как и нам от них. В результате мы периодически к ним возвращались, как пчелы в улей, и были счастливы. Может быть, яснее, чем мы с Чарльзом, они видели безопасность наших жизней, которая делала его нетерпеливость и мою нерешительность не более, чем исследованием окружающей среды. А может быть, они даже видели через всю шелуху конец, который обязательно придет.
Но мы находились еще в начале. Молодой араб в белом принес поднос, на котором стояла разукрашенная медная урна и две маленькие голубые чашки, сказал что-то Чарльзу и удалился. Кузен быстро поднялся по ступенькам и сел рядом со мной.
– Он говорит, что Бен до вечера не придет. Давай, наливай.
– А его мамы тоже нет?
– Его мать умерла. Домом управляет сестра его отца, но она не выходит. Нет, она живет не в гареме, не принимай такого любопытного и мечтательного вида, но у нее длинная сиеста, и она до обеда не появляется. Куришь?
– Не сейчас. Я мало курю, иногда просто ради удовольствия, глупо, да? Боже мой, что это? Гашиш?
– Нет, совершенно безвредно. Египетские. Выглядят ужасно, да? А теперь рассказывай, что делала. – Он принял от меня чашку крепкого черного кофе и в ожидании откинулся на шелковую подушку. Четыре года быстро не опишешь, тем более что к эпистолярному жанру мы были равнодушны. Думаю, прошло больше часа, солнце передвинулось, и тень закрыла половину двора. Кузен потянулся, закурил еще одну египетскую сигарету и сказал:
– Слушай, а что ты так прицепилась к группе? Может, передумаешь, и расстанешься с ними? Пробудешь до воскресенья, и я тебя повезу по красивой долине Барада, по хорошей дороге.
– Спасибо, но лучше пока останусь с ними. Мы тоже поедем на машинах, а по пути заедем в Баальбек.
– Я тебя туда отвезу.
– Это было бы потрясающе, но я обо всем уже договорилась, упаковала вещи, а здесь еще всякие проблемы с визами. В моей стоит завтрашнее число, а есть еще такая штука, как групповой паспорт, и так уже был шум, что я хочу остаться, когда группа уедет в Англию в субботу, еще раз я не выдержу. Поеду.
– Ну ладно, увидимся в Бейруте. Где остановишься?
– Думала, как только останусь одна, переберусь в «Феницию».
– Присоединюсь. Сними мне комнату, ладно? Позвоню, когда буду выезжать из Дамаска. Что ты, кстати, планируешь делать, кроме, конечно, визита в Дар Ибрагим?
– Дар Ибрагим? – повторила я тупо.
– Дом двоюродной бабушки Харриет. Он так называется, наверняка ты знаешь. На Нар Ибрагим, реке Адонис.
– Я… Да, наверное знаю, но забыла. Господи, бабушка Ха… Никогда не думала… Это, значит, недалеко от Бейрута?
– Примерно в тридцати милях по прибрежной дороге в Библос, а потом вглубь материка к горам до истока Адониса. Дорога идет по гребню горы с северной стороны долины. Дальше в реку Адонис впадает река под названием Нар-эль-Сальк. Дар Ибрагим расположился в середине долины, где встречаются реки.
– Ты там был?
– Нет, но собираюсь. Ты что ли правда про это не думала?
– Даже мысль не промелькнула. Конечно, собиралась подняться к истокам Адониса, к водопаду и храму кого-то там, и месту, где встретились Венера и Адонис, думала нанять машину в воскресенье, когда уедет группа… Но, честно, совершенно забыла про бабушку. Я ее почти не помню, мы были в Лос-Анджелесе, когда она последний раз была дома, а до этого… Господи, да лет пятнадцать прошло! И мама ничего не говорила про это ее жилище – Дар Ибрагим, да? Наверное, это потому, что у нее с географией не лучше, чем у меня, и она никогда не представляла, что Бейрут так близко. Прямо в долине Адониса? Можем поехать вместе, хотя бы чтобы посмотреть, а потом рассказать папе, на что это похоже. Уверена, он подумает, что для меня не все потеряно, если я расскажу, как клала цветочки на ее могилку.
– Она тебе дала бы по зубам, если бы услышала. Она очень даже жива. Ты несколько не в курсе, да?
– Жива? Бабушка Ха? Это кто не в курсе? Она умерла вскоре после нового года.
Он засмеялся.
– Ты думаешь про завещание, но это ничего не значит. За последние несколько лет она их высылает примерно каждые полгода. Дядя Крис получил ее знаменитое письмо, где она отрекается от британской национальности и оставляет всем в наследство по шесть пенсов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Поиск книг  2500 книг фантастики  4500 книг фэнтези  500 рассказов