Я думаю, что он говорил об этом и с другими.
Я говорил достаточно громко, чтобы меня слышали все. Я хотел, чтобы мои сообразительные Солдаты свободы получили от меня маленький намек. Если многие из нас расскажут одно и то же, это может убедить офицеров, что история Энуса о заговоре была плодом его собственного воображения в попытке добиться награды от начальства — фокус, ничуть не противоречащий шпионской этике.
— Удалось ему убедить кого-нибудь из заключенных присоединиться к нему? — спросил капитан.
— Я думаю, нет. Все смеялись над ним.
— Не догадываешься ли ты, кто его убил?
— Наверное, какой-нибудь человек, еще надеющийся на прощение, которого возмутила измена, — нагло сказал я.
Когда капитан допрашивал остальных, задавая им сходные вопросы, я был рад услышать, что почти ко всем Солдатам свободы цеплялся вероломный Энус, чьи предательские инсинуации они с негодованием отвергли. А Зог и вовсе сказал, что он никогда не разговаривал с ним — что, насколько мне известно, было чистой правдой. Правду говорить тоже иногда полезно.
Когда капитан закончил расследование, он был от истины раза в три дальше, чем когда начинал его. Я убежден, что он отправился на корму в дурном настроении. И, пожалуй, в убеждении, что его ловко провели, но неизвестно кто, неизвестно как и зачем.
Я очень волновался, когда нас обыскивали, потому что боялся, что у Кирона найдут ключ от оружейной. Но его не нашли. Потом Кирон сказал мне, что спрятал его в волосах еще ночью — из предосторожности.
В амторианском дне 26 часов, 56 минут, 4 секунды земного времени. Амторианцы делят его на двадцать равных периодов, называемых ти, которые я для простоты буду переводить в земные часы, хотя такой период и состоит из 80,895 земных минут. На корабле время возвещает трубач, играя разные музыкальные такты для каждого часа дня. Первый час примерно соответствует рассвету. В это время заключенных будят и кормят. Через сорок минут они начинают работу, которая продолжается до десятого часа, с коротким перерывом на еду в середине дня. Иногда нам разрешалось закончить работу в девятом и даже в восьмом часу, все зависило от каприза наших хозяев.
В этот день во время дневного перерыва на отдых Солдаты свободы собрались вместе. Я был определенно настроен действовать немедленно. Я пустил весть, что мы поднимем восстание во второй половине дня, в момент, когда трубач сыграет седьмой час. Те из нас, кто будет работать на корме, недалеко от оружейной, должны броситься туда вместе с Кироном, который откроет ее, если она окажется закрыта. Остальные должны будут атаковать ближайших солдат, пользуясь как оружием всем, что попадется под руку, а если ничего не попадется — голыми руками отобрать у солдат пистолеты и мечи. Пятеро наших должны были объяснить офицерам, в чем, собственно, дело. Рекомендовалось все время издавать устрашающий боевой клич «За свободу!» Временно незанятые в драке получили команду убеждать остальных заключенных и солдатов присоединиться к нам.
Это был безумный замысел, на который могли решиться только отчаявшиеся люди во главе с авантюристом. Авантюрист — это, наверное, я.
Седьмой час был выбран потому, что в это время почти все офицеры собирались в караульной, где их ждала легкая еда и вино. Мы предпочли бы осуществить наш план ночью, но боялись, что нас теперь постоянно будут на ночь запирать внизу, а случай с Энусом показал, что наш заговор может быть в любое время раскрыт, так что мы не решались ждать.
Должен признаться, что по мере приближения назначенного часа мое волнение все возрастало. Время от времени я бросал взгляды на других членов нашей небольшой группы и мне казалось, что одни из них проявляют признаки беспокойства, тогда как другие работали совершенно спокойно, как будто ничего необычного не должно было произойти. Среди этих последних был Зог. Он работал неподалеку от меня.
Он ни разу не глянул на башенную палубу, откуда трубачу предстояло сыграть роковую мелодию, хотя я сам с трудом удерживался от того, чтобы не смотреть туда. Никто бы не заподозрил, что Зог собирается вот-вот напасть на солдата, беспечно развалившегося рядом с ним. Точно так же никому бы и в голову не пришло, что прошлой ночью он уже убил одного человека. Он мурлыкал какую-то мелодию, полируя ствол большой пушки.
Гамфор и Кирон, к счастью, работали на корме. Я видел, что Кирон, драя палубу, подбирается все ближе и ближе к двери оружейной. По мере того, как приближался урочный час, я все сильнее желал, чтобы Камлот оказался рядом. Он мог сделать так много для успеха нашего переворота, а тем временем он даже не знал, что такое восстание готовится, а о том, что оно вот-вот начнется, и подавно.
Осматриваясь вокруг, я встретил взгляд Зога. Раб как-то очень торжественно закрыл левый глаз. Наконец-то он подал знак, что он наготове. Это было не так уж важно, но вдохнуло в меня новые силы. Почему-то прошедшие полчаса я чувствовал себя очень одиноким.
Время приближалось к часу «ноль». Я переместился поближе к моему охраннику, так, чтобы стоять прямо перед ним, повернувшись к нему спиной. Я точно знал, что буду делать, и знал, что добьюсь успеха. Человек за моей спиной и представить себе не мог, что через минуту или даже через несколько секунд он будет лежать без чувств на палубе, а пленник, которого он охраняет, будет подбирать его меч, кинжал и пистолет — и все это произойдет, когда последние ноты мелодии седьмого часа будут разноситься над спокойными водами амторианского океана.
Сейчас я стоял спиной к палубным постройкам. Я не мог видеть трубача, когда он вышел из башни, чтобы дать сигнал, но еще до того, как он вышел на башенную палубу, Я ЗНАЛ, что ждать осталось недолго.
И все же когда прозвучала первая нота, я был захвачен врасплох, как будто считал, что она никогда не прозвучит.
Однако мое напряжение было чисто психическим, оно никак не отразилась на физических реакциях, которые требовались прямо сейчас. Как только первая нота достигла моего слуха, я очень перенервничал, почти что испугался; как боевой автомат, развернулся на пятках и врезал правой рукой по подбородку моего ничего не подозревавшего стража. Это был один из тех ударов, которые называют сокрушительными. Стражник свалился на месте. Пока я наклонился, чтобы забрать оружие, вся палуба превратилась в ад кромешный. Раздавались крики, стоны, проклятия, а громче всего — боевой клич Солдатов свободы. Мой отряд ударил, и ударил всерьез.
Сейчас я впервые услышал жуткое шипящее стаккато амторианского оружия. Вы слышали, как работает старая, плохая рентгеновская установка? Звук был очень похож, но громче и более зловещий. Я выхватил меч из ножен и пистолет из кобуры моего упавшего стража, не задерживаясь, чтобы снять с него пояс. И вот передо мной открылась сцена, которой я так долго ждал. Я увидел, как могучий Зог вырвал оружие из рук солдата, а затем поднял его тело над головой и вышвырнул за борт. Как видно, у Зога не нашлось времени и сил обращать его в нашу веру.
У дверей оружейной кипела битва. Наши старались прорваться внутрь, солдаты стреляли в них. Я бросился туда. Мне навстречу выскочил солдат, и я услышал шипение смертоносных лучей, которые, должно быть, прошли совсем рядом со мной. Он, должно быть, тоже очень волновался, или просто был плохим стрелком, но он промахнулся. С десяти футов промахнулся. Я направил на него только что отобранный пистолет и нажал на спуск. Солдат упал на палубу с дырой в груди, а я устремился вперед.
Сражение у дверей оружейной велось мечами, кинжалами и кулаками, потому что противники успели так перемешаться, что никто не мог воспользоваться пистолетом, рискуя попасть в своего. Я прыгнул в эту суматоху. Заткнув пистолет за набедренную повязку, я обрушился с мечом на огромного звероподобного солдата, который уже чуть было не заколол Хонана. Затем я схватил другого противника за волосы и оттащил его от двери, крикнув Хонану, чтобы он прикончил его. У меня не было времени, чтобы сначала вонзить в него клинок, а затем еще и вытащить его. Я хотел как можно скорее оказаться в оружейной рядом с Кироном и помочь ему.
Все время я слышал, как мои люди выкрикивают «За свободу!» или предлагают солдатам присоединиться к нам. Насколько я мог судить, заключенные уже так и сделали. Теперь путь мне преграждал еще один солдат. Он стоял ко мне спиной, и я уже собрался схватить его и отшвырнуть к Хонану и другим, которые бились рядом, когда он вонзил свой кинжал в спину стоящего перед ним солдата и крикнул: «За свободу!» Так что по крайней мере одного перебежчика я увидел. В тот момент я этого еще не знал, но перебежчиков было уже много.
Когда я, наконец, попал в оружейную, то увидел, что Кирон раздает оружие с такой скоростью, с какой это способен делать только автомат, пекущий пончики. Многие из восставших лезли через окна, чтобы получить оружие, и каждому из них Кирон передавал по нескольку мечей и пистолетов, чтобы те раздали их другим на палубе.
Убедившись, что здесь все в поряджке, я собрал несколько человек, и мы стали подниматься по трапам на верхние палубы, с которых офицеры стреляли в кучу — по восставшим, и одновременно по собственным солдатам. Именно это глупое занятие и привлекло многих солдат на нашу сторону. Чуть ли не первым, кого я увидел, поднявшись на вторую палубу, был Камлот. В одной руке у него был меч, в другой — пистолет, из которого он стрелял по группе офицеров, которые пытались добраться до основной палубы, чтобы принять там командование над солдатами, сохранившими видимость лояльности.
Можете быть уверены, что я был счастлив снова увидеть друга. Когда я подскочил к нему и открыл огонь по офицерам, он одарил меня краткой улыбкой в знак узнавания.
Трое из пяти наших противников-офицеров упали, а оставшиеся двое повернулись и убежали по трапу на самую верхнюю палубу. За нами было двадцать или больше участников восстания, которые горели желанием добраться туда, где укрылись сейчас все выжившие офицеры.
Я видел, что другие восставшие толпятся на трапах, стремясь вверх, чтобы присоединиться к своим товарищам. Камлот и я во главе небольшого отряда бросились на верхнюю палубу, но в это время толпа вопящих, изрыгающих проклятия людей обогнала нас по трапам противоположного борта и набросилась на офицеров.
Люди были абсолютно неуправляемы, и, поскольку среди них было всего несколько человек из первоначальной группы Солдат свободы, большинство из них не знало лидеров, и каждый дрался сам за себя. Я хотел, как и собирался, защитить офицеров, но сейчас уже не мог воспрепятствовать мясорубке, в которой было потеряно куда больше жизней, чем необходимо.
Офицеры, прижатые к стене, сражались за свою жизнь и перебили многих, но в конце концов их смели простым численным превосходством. Казалось, каждый из рядовых матросов и солдат имел зуб либо на кого-то определенного из офицеров, либо на всю их породу в целом. К тому времени, как они набросились на последний оплот репрессивной власти — овальную башню на верхней палубе — все превратились в бешеных маньяков.
Каждого офицера, который падал убитым или раненым, перебрасывали палубой ниже, где находилось много желающих сбросить его на главную палубу. Оттуда в свою очередь оставшиеся клочья бросали в море. Затем восставшие прорвались в башню, откуда выволокли оставшихся офицеров. С одними расправились здесь же, на верхней палубе, других сбросили вопящей толпе вниз.
Капитана выволокли последним. Его обнаружили в шкафу в собственной каюте. При виде его раздался такой вопль ярости и ненависти, какого я надеюсь больше никогда не услышать. Мы с Камлотом стояли в стороне, бессильные свидетели этой бури ненависти. На наших глазах капитана по частям спустили вниз и выбросили в море.
Со смертью капитана битва была окончена. Корабль был в наших руках. Мой план был успешно выполнен, однако я вдруг подумал, что революция — достаточно опасное мероприятие. Похоже, я разбудил слишком грозную и неуправляемую силу, с которой будет нелегко сладить. Я тронул Камлота за руку.
— Пойдем со мной, — позвал я и направился к главной палубе.
— Кто все это начал? — спросил он, пока мы проталкивались среди взволнованных участников восстания.
— Восстание — это мой план, но кровавая бойня не предусматривалась, — ответил я. — Теперь мы должны попытаться возродить порядок из этого хаоса.
— Если сможем, — заметил он с сомнением в голосе.
Пробираясь на главную палубу, я собрал вокруг себя сколько смог народу из моего начального отряда Солдат свободы. Когда мы, наконец, добрались до цели, почти все они были со мной. Среди восставших я обнаружил трубача, который, сам того не ведая, подал сигнал к нашей атаке. Я приказал ему протрубить сигнал, чтобы все собрались на главной палубе. Я не знал, послушаются сигнала трубы, или нет. Но привычка имеет столь сильную власть над людьми, что как только прозвучал сигнал, все стали собираться на главную палубу отовсюду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Я говорил достаточно громко, чтобы меня слышали все. Я хотел, чтобы мои сообразительные Солдаты свободы получили от меня маленький намек. Если многие из нас расскажут одно и то же, это может убедить офицеров, что история Энуса о заговоре была плодом его собственного воображения в попытке добиться награды от начальства — фокус, ничуть не противоречащий шпионской этике.
— Удалось ему убедить кого-нибудь из заключенных присоединиться к нему? — спросил капитан.
— Я думаю, нет. Все смеялись над ним.
— Не догадываешься ли ты, кто его убил?
— Наверное, какой-нибудь человек, еще надеющийся на прощение, которого возмутила измена, — нагло сказал я.
Когда капитан допрашивал остальных, задавая им сходные вопросы, я был рад услышать, что почти ко всем Солдатам свободы цеплялся вероломный Энус, чьи предательские инсинуации они с негодованием отвергли. А Зог и вовсе сказал, что он никогда не разговаривал с ним — что, насколько мне известно, было чистой правдой. Правду говорить тоже иногда полезно.
Когда капитан закончил расследование, он был от истины раза в три дальше, чем когда начинал его. Я убежден, что он отправился на корму в дурном настроении. И, пожалуй, в убеждении, что его ловко провели, но неизвестно кто, неизвестно как и зачем.
Я очень волновался, когда нас обыскивали, потому что боялся, что у Кирона найдут ключ от оружейной. Но его не нашли. Потом Кирон сказал мне, что спрятал его в волосах еще ночью — из предосторожности.
В амторианском дне 26 часов, 56 минут, 4 секунды земного времени. Амторианцы делят его на двадцать равных периодов, называемых ти, которые я для простоты буду переводить в земные часы, хотя такой период и состоит из 80,895 земных минут. На корабле время возвещает трубач, играя разные музыкальные такты для каждого часа дня. Первый час примерно соответствует рассвету. В это время заключенных будят и кормят. Через сорок минут они начинают работу, которая продолжается до десятого часа, с коротким перерывом на еду в середине дня. Иногда нам разрешалось закончить работу в девятом и даже в восьмом часу, все зависило от каприза наших хозяев.
В этот день во время дневного перерыва на отдых Солдаты свободы собрались вместе. Я был определенно настроен действовать немедленно. Я пустил весть, что мы поднимем восстание во второй половине дня, в момент, когда трубач сыграет седьмой час. Те из нас, кто будет работать на корме, недалеко от оружейной, должны броситься туда вместе с Кироном, который откроет ее, если она окажется закрыта. Остальные должны будут атаковать ближайших солдат, пользуясь как оружием всем, что попадется под руку, а если ничего не попадется — голыми руками отобрать у солдат пистолеты и мечи. Пятеро наших должны были объяснить офицерам, в чем, собственно, дело. Рекомендовалось все время издавать устрашающий боевой клич «За свободу!» Временно незанятые в драке получили команду убеждать остальных заключенных и солдатов присоединиться к нам.
Это был безумный замысел, на который могли решиться только отчаявшиеся люди во главе с авантюристом. Авантюрист — это, наверное, я.
Седьмой час был выбран потому, что в это время почти все офицеры собирались в караульной, где их ждала легкая еда и вино. Мы предпочли бы осуществить наш план ночью, но боялись, что нас теперь постоянно будут на ночь запирать внизу, а случай с Энусом показал, что наш заговор может быть в любое время раскрыт, так что мы не решались ждать.
Должен признаться, что по мере приближения назначенного часа мое волнение все возрастало. Время от времени я бросал взгляды на других членов нашей небольшой группы и мне казалось, что одни из них проявляют признаки беспокойства, тогда как другие работали совершенно спокойно, как будто ничего необычного не должно было произойти. Среди этих последних был Зог. Он работал неподалеку от меня.
Он ни разу не глянул на башенную палубу, откуда трубачу предстояло сыграть роковую мелодию, хотя я сам с трудом удерживался от того, чтобы не смотреть туда. Никто бы не заподозрил, что Зог собирается вот-вот напасть на солдата, беспечно развалившегося рядом с ним. Точно так же никому бы и в голову не пришло, что прошлой ночью он уже убил одного человека. Он мурлыкал какую-то мелодию, полируя ствол большой пушки.
Гамфор и Кирон, к счастью, работали на корме. Я видел, что Кирон, драя палубу, подбирается все ближе и ближе к двери оружейной. По мере того, как приближался урочный час, я все сильнее желал, чтобы Камлот оказался рядом. Он мог сделать так много для успеха нашего переворота, а тем временем он даже не знал, что такое восстание готовится, а о том, что оно вот-вот начнется, и подавно.
Осматриваясь вокруг, я встретил взгляд Зога. Раб как-то очень торжественно закрыл левый глаз. Наконец-то он подал знак, что он наготове. Это было не так уж важно, но вдохнуло в меня новые силы. Почему-то прошедшие полчаса я чувствовал себя очень одиноким.
Время приближалось к часу «ноль». Я переместился поближе к моему охраннику, так, чтобы стоять прямо перед ним, повернувшись к нему спиной. Я точно знал, что буду делать, и знал, что добьюсь успеха. Человек за моей спиной и представить себе не мог, что через минуту или даже через несколько секунд он будет лежать без чувств на палубе, а пленник, которого он охраняет, будет подбирать его меч, кинжал и пистолет — и все это произойдет, когда последние ноты мелодии седьмого часа будут разноситься над спокойными водами амторианского океана.
Сейчас я стоял спиной к палубным постройкам. Я не мог видеть трубача, когда он вышел из башни, чтобы дать сигнал, но еще до того, как он вышел на башенную палубу, Я ЗНАЛ, что ждать осталось недолго.
И все же когда прозвучала первая нота, я был захвачен врасплох, как будто считал, что она никогда не прозвучит.
Однако мое напряжение было чисто психическим, оно никак не отразилась на физических реакциях, которые требовались прямо сейчас. Как только первая нота достигла моего слуха, я очень перенервничал, почти что испугался; как боевой автомат, развернулся на пятках и врезал правой рукой по подбородку моего ничего не подозревавшего стража. Это был один из тех ударов, которые называют сокрушительными. Стражник свалился на месте. Пока я наклонился, чтобы забрать оружие, вся палуба превратилась в ад кромешный. Раздавались крики, стоны, проклятия, а громче всего — боевой клич Солдатов свободы. Мой отряд ударил, и ударил всерьез.
Сейчас я впервые услышал жуткое шипящее стаккато амторианского оружия. Вы слышали, как работает старая, плохая рентгеновская установка? Звук был очень похож, но громче и более зловещий. Я выхватил меч из ножен и пистолет из кобуры моего упавшего стража, не задерживаясь, чтобы снять с него пояс. И вот передо мной открылась сцена, которой я так долго ждал. Я увидел, как могучий Зог вырвал оружие из рук солдата, а затем поднял его тело над головой и вышвырнул за борт. Как видно, у Зога не нашлось времени и сил обращать его в нашу веру.
У дверей оружейной кипела битва. Наши старались прорваться внутрь, солдаты стреляли в них. Я бросился туда. Мне навстречу выскочил солдат, и я услышал шипение смертоносных лучей, которые, должно быть, прошли совсем рядом со мной. Он, должно быть, тоже очень волновался, или просто был плохим стрелком, но он промахнулся. С десяти футов промахнулся. Я направил на него только что отобранный пистолет и нажал на спуск. Солдат упал на палубу с дырой в груди, а я устремился вперед.
Сражение у дверей оружейной велось мечами, кинжалами и кулаками, потому что противники успели так перемешаться, что никто не мог воспользоваться пистолетом, рискуя попасть в своего. Я прыгнул в эту суматоху. Заткнув пистолет за набедренную повязку, я обрушился с мечом на огромного звероподобного солдата, который уже чуть было не заколол Хонана. Затем я схватил другого противника за волосы и оттащил его от двери, крикнув Хонану, чтобы он прикончил его. У меня не было времени, чтобы сначала вонзить в него клинок, а затем еще и вытащить его. Я хотел как можно скорее оказаться в оружейной рядом с Кироном и помочь ему.
Все время я слышал, как мои люди выкрикивают «За свободу!» или предлагают солдатам присоединиться к нам. Насколько я мог судить, заключенные уже так и сделали. Теперь путь мне преграждал еще один солдат. Он стоял ко мне спиной, и я уже собрался схватить его и отшвырнуть к Хонану и другим, которые бились рядом, когда он вонзил свой кинжал в спину стоящего перед ним солдата и крикнул: «За свободу!» Так что по крайней мере одного перебежчика я увидел. В тот момент я этого еще не знал, но перебежчиков было уже много.
Когда я, наконец, попал в оружейную, то увидел, что Кирон раздает оружие с такой скоростью, с какой это способен делать только автомат, пекущий пончики. Многие из восставших лезли через окна, чтобы получить оружие, и каждому из них Кирон передавал по нескольку мечей и пистолетов, чтобы те раздали их другим на палубе.
Убедившись, что здесь все в поряджке, я собрал несколько человек, и мы стали подниматься по трапам на верхние палубы, с которых офицеры стреляли в кучу — по восставшим, и одновременно по собственным солдатам. Именно это глупое занятие и привлекло многих солдат на нашу сторону. Чуть ли не первым, кого я увидел, поднявшись на вторую палубу, был Камлот. В одной руке у него был меч, в другой — пистолет, из которого он стрелял по группе офицеров, которые пытались добраться до основной палубы, чтобы принять там командование над солдатами, сохранившими видимость лояльности.
Можете быть уверены, что я был счастлив снова увидеть друга. Когда я подскочил к нему и открыл огонь по офицерам, он одарил меня краткой улыбкой в знак узнавания.
Трое из пяти наших противников-офицеров упали, а оставшиеся двое повернулись и убежали по трапу на самую верхнюю палубу. За нами было двадцать или больше участников восстания, которые горели желанием добраться туда, где укрылись сейчас все выжившие офицеры.
Я видел, что другие восставшие толпятся на трапах, стремясь вверх, чтобы присоединиться к своим товарищам. Камлот и я во главе небольшого отряда бросились на верхнюю палубу, но в это время толпа вопящих, изрыгающих проклятия людей обогнала нас по трапам противоположного борта и набросилась на офицеров.
Люди были абсолютно неуправляемы, и, поскольку среди них было всего несколько человек из первоначальной группы Солдат свободы, большинство из них не знало лидеров, и каждый дрался сам за себя. Я хотел, как и собирался, защитить офицеров, но сейчас уже не мог воспрепятствовать мясорубке, в которой было потеряно куда больше жизней, чем необходимо.
Офицеры, прижатые к стене, сражались за свою жизнь и перебили многих, но в конце концов их смели простым численным превосходством. Казалось, каждый из рядовых матросов и солдат имел зуб либо на кого-то определенного из офицеров, либо на всю их породу в целом. К тому времени, как они набросились на последний оплот репрессивной власти — овальную башню на верхней палубе — все превратились в бешеных маньяков.
Каждого офицера, который падал убитым или раненым, перебрасывали палубой ниже, где находилось много желающих сбросить его на главную палубу. Оттуда в свою очередь оставшиеся клочья бросали в море. Затем восставшие прорвались в башню, откуда выволокли оставшихся офицеров. С одними расправились здесь же, на верхней палубе, других сбросили вопящей толпе вниз.
Капитана выволокли последним. Его обнаружили в шкафу в собственной каюте. При виде его раздался такой вопль ярости и ненависти, какого я надеюсь больше никогда не услышать. Мы с Камлотом стояли в стороне, бессильные свидетели этой бури ненависти. На наших глазах капитана по частям спустили вниз и выбросили в море.
Со смертью капитана битва была окончена. Корабль был в наших руках. Мой план был успешно выполнен, однако я вдруг подумал, что революция — достаточно опасное мероприятие. Похоже, я разбудил слишком грозную и неуправляемую силу, с которой будет нелегко сладить. Я тронул Камлота за руку.
— Пойдем со мной, — позвал я и направился к главной палубе.
— Кто все это начал? — спросил он, пока мы проталкивались среди взволнованных участников восстания.
— Восстание — это мой план, но кровавая бойня не предусматривалась, — ответил я. — Теперь мы должны попытаться возродить порядок из этого хаоса.
— Если сможем, — заметил он с сомнением в голосе.
Пробираясь на главную палубу, я собрал вокруг себя сколько смог народу из моего начального отряда Солдат свободы. Когда мы, наконец, добрались до цели, почти все они были со мной. Среди восставших я обнаружил трубача, который, сам того не ведая, подал сигнал к нашей атаке. Я приказал ему протрубить сигнал, чтобы все собрались на главной палубе. Я не знал, послушаются сигнала трубы, или нет. Но привычка имеет столь сильную власть над людьми, что как только прозвучал сигнал, все стали собираться на главную палубу отовсюду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27