Кресла сии и запряженные в них люди назывались, как сообщила Ния, рик'ша, и были единственным разрешенным в городе средством транспорта. Даже сама раджасса, прекрасная Оми Тана Арьяда, Благоухающая Ночная Лилия, отправлялась из дворца до городских стен в такой же рик'ша, и лишь за городом пересаживалась в коляску, запряженную лошадьми. И немудрено: улицы, вымощенные разцветными деревянными плашками, совсем не подходили для конских копыт.
Вскоре Конан и Ния добрались до центральной площади, где стоял дворец раджассы - воздушное сооружение из резного дерева, инкрустированого квадратными, круглыми и треугольными пластинками фаянса с росписями и иероглифами, символизирующими тысячу добрых пожеланий. В середине его высилась круглая и широкая башня под кровлей с изящно загнутыми вверх углами, с круговым же балконом и колоннами из сандала; ее окружали башенки поменьше, с узкими окнами, украшенными шелковыми полотнищами, что свисали с подоконников словно разноцветные язычки. Вокруг всего дворца шла терраса о шести ступенях, и на ней, лицом к плошади, стоял некий важный сановник, сопровождаемый двенадцатью служителями в золотистых шелковых сарангах, и держал речь перед собравшейся толпой обитателей Прадешхана. Конан протолкался в первые ряды, желая поглазеть на княжий дворец; Ния следовала за ним по пятам.
– Это сан-па, - сказала она с благоговением, выслушав несколько фраз сановника. - Сан-па, который управляет Прадешханом.
– А я думал, что тут властвует раджасса, - сказал Конан.
– Да, властвует, но разве ее дело заботиться о порядке и законах, о податях и наказаниях, о торговле и кораблях, о городских улицах и гавани, и о тысяче других дел? - возразила девочка. - Раджасса только повелевает, устраивает праздники и награждает, а обо все прочем заботится сан-па.
Конан с любопытством уставился на вельможу. Был он стар, с благородным лицом фарфоровой белизны и длинной узкой бородкой, что свешивалась до пояса; у полей его шляпы позванивало два десятка серебряных колокольчиков, у пояса висел веер размером в полтора локтя. Плавные жесты и гладкая речь обличали опытного оратора, а глаза, еще не потерявшие молодого блеска, явно принадлежали человеку любознательному и чуждому высокомерия. Не прекращая говорить, сан-па взглянул на киммерийца, стоявшего шагах в двадцати от террасы, и в зрачках его промелькнуло удивление: вероятно, в Прадешхане мужчину такого роста и телосложения видели не часто.
Ния, порозовев, слушала сановника, и Конан, не желая ее отвлекать, хлопнул ладонью по мешку.
– Эй, Рорта! Ты что, уснул? О чем толкует этот старик?
– О неинтересном, - кратко и непонятно ответил дух.
– Кром! Тебе не интересно, ржавый топор, а я хотел бы послушать. Переводи!
– Состязание у них тут.
– Состязание? На мечах, копьях и секирах? Или стрельбы? Иди бьются врукопашную? Или на конях?
– Ни славы тебе, ни крови мне здесь не заработать, потомок Гидаллы, - прохрипел призрак. - Это тао-ли-ма, состязание быстрых умов и золотых уст, как сказал седобородый. Словом, певцы-поэты будут перетягивать канат перед местной владычицей. Только и дела!
Услыхав, о чем идет речь, Конан потерял всякий интерес и к словам сан-па, и к нему самому. Он собирался двинуться дальше, но тут престарелый сановник, закончив говорить, быстро спустился по лестнице и, призывно размахивая веером, направился прямиком к нему.
– Чи че-ла? - тонким голосом произнес старец. - Уттарани, кхитани, вендани, иранистани, турани?
– Турани, - ответил Конан, и вельможа сразу перешел на туранский. Говорил он чисто и отчетливо, а серебряные колокольцы на шляпе позванивали в такт словам.
– Я вижу, ты из далеких краев, почтенный чужеземец.
– Из очень далеких, - подтвердил киммериец.
– И еще я вижу, что из твоего мешка выглядывает ситар. Мешок же твой весьма велик и увесист.
– У меня там два инструмента, - заметил Конан, - и каждай хорош на свой лад.
– О! Хвала Лакшми, я не ошибся! Ты, видно, отличный музыкант и поэт!
– На одном из своих инструментов я и в самом деле играю неплохо, - подтвердил Конан.
– Тогда ты непременно должен явиться вечером во дворец превосходнейшей нашей раджассы, светоча мира, и доказать свое искусство в состязании с придворным певцом Те Рангом и славным Сапхарой, поэтом из Камбуи.
– Нынче я не в голосе, - сказал Конан. - И утомлен тяготами долгого пути в ваш великолепный город.
– Но победителю в состязании положена награда, сын мой, - вкрадчиво произнес сан-па.
От награды киммериец не отказался бы - в карманах у него гулял ветер. Хмыкнув, он бросил взгляд на резные дворцовые башенки и спросил:
– А велика ли та награда, почтенный? И какова она?
– Разная, сын мой, разная. Одних раджасса оделяет золотом и красными рубинами, богатой одеждой, быстрыми лошадьми или домом с фруктовой рощей, других же… - старец помолчал, затем тонко усмехнулся: - Других же она удостаивает самых сокровенных милостей. Если ищущий их молод и хорош собой… вроде тебя… - он огладил длинную бородку и многозначительно протянул: - Мда… молод и хорош собой… и выглядит львом среди стада коз…
Конан почувствовал, как у бока его зашевелилась Ния, и, скосив глаза, посмотрел на лицо девочки. Похоже, намек на сокровенные милости раджассы ее не осчастливил.
– А скажи, отец мой, - произнес киммериец, - сама раджасса молода? И хороша ли собой? Есть ли там за что бренчать на ситаре?
– О! Нашей Благоухающей Ночной Лилии минуло двадцать весен, и она прекрасна, как нефритовый сосуд с цветком мака и двумя черными тюльпанами. Цветы эти - суть ее алые губы и сияющие глаза, а сосуд… ну, ты понимашь… все остальное.
Интерес Конана возрастал с каждым мгновением. Похоже, тут удалось бы заработать не только камни и звонкую монету, но и кое-что еще! Уже месяц - с тех пор, как был покинут Пунт - он не касался женщины; слишком долгое воздержание для исполина, полного сил молодости.
Запустив в густые волосы пятерню, Конан задумчиво поинтересовался:
– Скажи-ка, отец мой, нет ли в окрестностях вашего славного города дракона? Либо демона? Либо злобного чародея? Либо, на худой конец, заносчивых соседей, которым было бы не худо пустить кровь?
Старец отшатнулся, испуганно замахал веером:
– Что ты, чужеземец! Лакшми и Асура хранят нас от всякого зла! И к чему тебе демоны и драконы?
– Ну, я мог бы попытаться заслужить награду таким путем… сокровенные милости раджассы, я имею в виду…
– Лучше приходи и пой, - сказал сан-па. - Ни драконов, ни демонов у нас нет.
– Ладно, - согласился Конан. - Только петь я могу лишь на своем языке, и моей маленькой рабыне, - тут он подтолкнул вперед Нию, - придется все переводить, и слова, и музыку. К счастью, она уттарийка, и обладает голосом звонким и приятным.
Старик покачал головой и колокольцы на его шляпе мелодично зазвенели.
– Переводить слова - это я понимаю, - вымолвил он. - Но музыку?
– У меня и слова, и музыка - киммерийские, - сообщил Конан. - И то, и другое нуждается в переводе, клянусь Кромом!
– Ну, что ж… В конце концов, главное - не музыка и слова, а мудрость, что содержится в них, - сказап старец, протягивая руку к одному из своих служителей. Тот не медля вложил в ладонь сан-па нечто увесистое, приятно позванивающее. - Приходи вечером во дворец, странник, но до того… - старик оглядел могучую фигуру Конана, облаченного в иранистанские шаровары и потертую кожаную безрукавку, - до того смени одежду и навести цирюльника. Без этого, боюсь, не видать тебе милостей раджассы, будь ты хоть три раза победителем.
И он сунул Конану тяжелый кошелек. Киммериец с удивлением уставился на старика - в редких местах ему предлагали золото и серебро добровольно, без приставленного к горлу ножа. Наконец, справившись с изумлением, он поклонился.
– Скажи свое почтенное имя, чтобы я знал, кого благодарить, отец мой.
– Меня, ничтожного, зовут Вадрапала Те Ка Хонгай, что значит: Орел, Парящий над Горными Вершинами, - произнес сан-па. - А ты, славный странник? Как прозывают тебя?
– Конан из Киммерии, - ответствовал странник, думая, что для этого седого орла время полетов над горными вершинами давно миновало. Но имя дают человеку один раз и на всю жизнь, так что старый орел все равно остается орлом - даже когда сила его ушла, обратившись в мудрость и доброту.
– Я приду вечером, - сказал Конан и, снова поклонившись, широкими шагами направился к ближайшей улице, что вела на торговую площадь, к цирюльникам и продавцам дорогой одежды. Ния вприпрыжку бежала за ним, и личико ее то хмурилось, то вдруг расцветало улыбкой - смотря потому, думала ли она о сокровенных милостях раджассы, коих мог удостоиться ее хозяин, или же о том, что ей предстоит выступать перед самой владычицей Прадешхана и ее вельможами. Но, говоря по правде, улыбка на лукавой рожице Нии То Камы появлялась чаще, чем грусть и тоска.
***
Великий Кром, одаривший Конана телесной мощью, отвагой, предприимчивостью и мужественной внешностью, повергающей в трепет женские сердца, не даровал ему голос. То есть голос, конечно, у Конана был, но такой, каким пристало отдавать команды на поле брани и поносить врага, а не заливаться трелями в покоях владык, не распевать нежные серенады под тихий звон ситара. Но Конан пел - пел песни пиратов и наемников, ревел их в тавернах и на ристалищах, оглашал грозным рыком палубы разбойничьих галер, выкрикивал вперемешку с руганью на десяти языках. От голоса его гнулись мачты, и боевые кони в ужасе оседали на задние ноги; ну, а если в кабаке было молодое вино, то оно скисало прямо в бочках.
Однако, ступив на кедровые доски лестницы, что вела во дворец прадешханской раджассы, где намечалось соревнование поэтов и певцов, он не был смущен. Он выглядел величественно и грозно - высокий синеглазый исполин в голубом роскошном саранге, расшитом серебряными драконами; какая женщина могла устоять перед ним? Он не сомневался, что ни Те Ранг, придворный певец, ни Сапхара, поэт из Кабуи, не споют лучше него тех песен, коими принято услаждать женщин в темноте спальни.
И потому, шагая по тиковому полу террасы, по сандаловому паркету ближних покоев, по звездчатым плашкам красного дерева, что устилали нижний зал, киммериец был спокоен и уверен в себе. Большой мешок с ситаром и секирой висел за его спиной, волосы были тщательно расчесаны и убраны под шелковую сеточку, и Ния, очаровательная в новом саранге цвета спелого абрикоса, с сияющими глазами следовала за ним по пятам. У лестницы, что вела из нижнего зала наверх, в чертог под куполом центральной дворцовой башни, их ждал почтенный Вадрапала.
Старик с одобрением покосился на Нию, потом оглядел пышный наряд ее господина и произнес:
– Ты пришел сюда в пристойных одеждах, чужестранец.
– Твоими щедротами, отец мой, - поклонился Конан, ощущая приятную тяжесть кошелька, спрятанного в поясе.
– Не стоит вспоминать о таком маленьком одолжении. Мое сердце радуется, что ты пришел сюда в красивом саранге и пришел не один - затем, чтобы поделиться мудростью запада, обогатившись заодно мудростью востока. Это великое счастье, сын мой! Ибо самое драгоценное в нас - душа, а что, кроме умной беседы и состязания мудрых и искусных, может возвеселить ее?
Многие вещи, подумал Конан. Вино, девушки и глотка врага под твоим клинком… А также - сокровенные милости раджассы, Благоухающей Ночной Лилии… Но все эти удовольствия вряд ли были доступны старцу Вадрапале, который продолжал свою речь:
– У нас говорят так, сын мой: если ты думаешь, что имеешь близких, ты ошибаешься; если ты думаешь, что владеешь богатством, ты вновь ошибаешься; у тебя есть только твоя душа… Прими же сию мудрость, странник, в дар от меня, и поделись каким-нибудь речением своего народа.
Конан усмехнулся. Нечто подобное насчет богатства и близких говорил ему в детстве отец, киммерийский оружейник, но там речь шла не о душе.
– У нас, в северных землях, говорят так: если ты думаешь, что имеешь семью, богатство, бога и душу, ты ошибаешься; у тебя есть только твой меч.
– Жестокие слова, - произнес Вадрапала, - жестокие, но - увы! - справедливые. Просто для одних меч и душа - нечто единое, а для других единое - душа и книга, душа и ситар, душа и корабль, бороздящий океанские просторы.
– Каждый из нас выбирает свои пути в жизни, почтенный сан-па.
– Воистину так, сын мой, воистину так. Нет двух одинаковых камешков на морском берегу, нет двух одинаковых листьев в древесной кроне и нет двух одинаковых людей в толпе. Все различны, милостью могучего Асуры и любвеобильной Лакшми…
Так, в мудрой беседе, они одолели лестницу и вошли в верхний зал под куполом, озаренный множеством светильников. Была эта комната просторной, круглой, убранной тяжелыми кхитайскими шелками и легкими газовыми тканями Вендии. Пол устилали ковры, посередине стоял низкий, но массивный стол из железного дерева, со столешницей, искусно выложеной по краям перламутром. По одну сторону стола имелось небольшое возвышение о пяти ступеньках, тоже покрытое ковром небесного цвета, на котором лежала плоская подушка и стояла ширма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Вскоре Конан и Ния добрались до центральной площади, где стоял дворец раджассы - воздушное сооружение из резного дерева, инкрустированого квадратными, круглыми и треугольными пластинками фаянса с росписями и иероглифами, символизирующими тысячу добрых пожеланий. В середине его высилась круглая и широкая башня под кровлей с изящно загнутыми вверх углами, с круговым же балконом и колоннами из сандала; ее окружали башенки поменьше, с узкими окнами, украшенными шелковыми полотнищами, что свисали с подоконников словно разноцветные язычки. Вокруг всего дворца шла терраса о шести ступенях, и на ней, лицом к плошади, стоял некий важный сановник, сопровождаемый двенадцатью служителями в золотистых шелковых сарангах, и держал речь перед собравшейся толпой обитателей Прадешхана. Конан протолкался в первые ряды, желая поглазеть на княжий дворец; Ния следовала за ним по пятам.
– Это сан-па, - сказала она с благоговением, выслушав несколько фраз сановника. - Сан-па, который управляет Прадешханом.
– А я думал, что тут властвует раджасса, - сказал Конан.
– Да, властвует, но разве ее дело заботиться о порядке и законах, о податях и наказаниях, о торговле и кораблях, о городских улицах и гавани, и о тысяче других дел? - возразила девочка. - Раджасса только повелевает, устраивает праздники и награждает, а обо все прочем заботится сан-па.
Конан с любопытством уставился на вельможу. Был он стар, с благородным лицом фарфоровой белизны и длинной узкой бородкой, что свешивалась до пояса; у полей его шляпы позванивало два десятка серебряных колокольчиков, у пояса висел веер размером в полтора локтя. Плавные жесты и гладкая речь обличали опытного оратора, а глаза, еще не потерявшие молодого блеска, явно принадлежали человеку любознательному и чуждому высокомерия. Не прекращая говорить, сан-па взглянул на киммерийца, стоявшего шагах в двадцати от террасы, и в зрачках его промелькнуло удивление: вероятно, в Прадешхане мужчину такого роста и телосложения видели не часто.
Ния, порозовев, слушала сановника, и Конан, не желая ее отвлекать, хлопнул ладонью по мешку.
– Эй, Рорта! Ты что, уснул? О чем толкует этот старик?
– О неинтересном, - кратко и непонятно ответил дух.
– Кром! Тебе не интересно, ржавый топор, а я хотел бы послушать. Переводи!
– Состязание у них тут.
– Состязание? На мечах, копьях и секирах? Или стрельбы? Иди бьются врукопашную? Или на конях?
– Ни славы тебе, ни крови мне здесь не заработать, потомок Гидаллы, - прохрипел призрак. - Это тао-ли-ма, состязание быстрых умов и золотых уст, как сказал седобородый. Словом, певцы-поэты будут перетягивать канат перед местной владычицей. Только и дела!
Услыхав, о чем идет речь, Конан потерял всякий интерес и к словам сан-па, и к нему самому. Он собирался двинуться дальше, но тут престарелый сановник, закончив говорить, быстро спустился по лестнице и, призывно размахивая веером, направился прямиком к нему.
– Чи че-ла? - тонким голосом произнес старец. - Уттарани, кхитани, вендани, иранистани, турани?
– Турани, - ответил Конан, и вельможа сразу перешел на туранский. Говорил он чисто и отчетливо, а серебряные колокольцы на шляпе позванивали в такт словам.
– Я вижу, ты из далеких краев, почтенный чужеземец.
– Из очень далеких, - подтвердил киммериец.
– И еще я вижу, что из твоего мешка выглядывает ситар. Мешок же твой весьма велик и увесист.
– У меня там два инструмента, - заметил Конан, - и каждай хорош на свой лад.
– О! Хвала Лакшми, я не ошибся! Ты, видно, отличный музыкант и поэт!
– На одном из своих инструментов я и в самом деле играю неплохо, - подтвердил Конан.
– Тогда ты непременно должен явиться вечером во дворец превосходнейшей нашей раджассы, светоча мира, и доказать свое искусство в состязании с придворным певцом Те Рангом и славным Сапхарой, поэтом из Камбуи.
– Нынче я не в голосе, - сказал Конан. - И утомлен тяготами долгого пути в ваш великолепный город.
– Но победителю в состязании положена награда, сын мой, - вкрадчиво произнес сан-па.
От награды киммериец не отказался бы - в карманах у него гулял ветер. Хмыкнув, он бросил взгляд на резные дворцовые башенки и спросил:
– А велика ли та награда, почтенный? И какова она?
– Разная, сын мой, разная. Одних раджасса оделяет золотом и красными рубинами, богатой одеждой, быстрыми лошадьми или домом с фруктовой рощей, других же… - старец помолчал, затем тонко усмехнулся: - Других же она удостаивает самых сокровенных милостей. Если ищущий их молод и хорош собой… вроде тебя… - он огладил длинную бородку и многозначительно протянул: - Мда… молод и хорош собой… и выглядит львом среди стада коз…
Конан почувствовал, как у бока его зашевелилась Ния, и, скосив глаза, посмотрел на лицо девочки. Похоже, намек на сокровенные милости раджассы ее не осчастливил.
– А скажи, отец мой, - произнес киммериец, - сама раджасса молода? И хороша ли собой? Есть ли там за что бренчать на ситаре?
– О! Нашей Благоухающей Ночной Лилии минуло двадцать весен, и она прекрасна, как нефритовый сосуд с цветком мака и двумя черными тюльпанами. Цветы эти - суть ее алые губы и сияющие глаза, а сосуд… ну, ты понимашь… все остальное.
Интерес Конана возрастал с каждым мгновением. Похоже, тут удалось бы заработать не только камни и звонкую монету, но и кое-что еще! Уже месяц - с тех пор, как был покинут Пунт - он не касался женщины; слишком долгое воздержание для исполина, полного сил молодости.
Запустив в густые волосы пятерню, Конан задумчиво поинтересовался:
– Скажи-ка, отец мой, нет ли в окрестностях вашего славного города дракона? Либо демона? Либо злобного чародея? Либо, на худой конец, заносчивых соседей, которым было бы не худо пустить кровь?
Старец отшатнулся, испуганно замахал веером:
– Что ты, чужеземец! Лакшми и Асура хранят нас от всякого зла! И к чему тебе демоны и драконы?
– Ну, я мог бы попытаться заслужить награду таким путем… сокровенные милости раджассы, я имею в виду…
– Лучше приходи и пой, - сказал сан-па. - Ни драконов, ни демонов у нас нет.
– Ладно, - согласился Конан. - Только петь я могу лишь на своем языке, и моей маленькой рабыне, - тут он подтолкнул вперед Нию, - придется все переводить, и слова, и музыку. К счастью, она уттарийка, и обладает голосом звонким и приятным.
Старик покачал головой и колокольцы на его шляпе мелодично зазвенели.
– Переводить слова - это я понимаю, - вымолвил он. - Но музыку?
– У меня и слова, и музыка - киммерийские, - сообщил Конан. - И то, и другое нуждается в переводе, клянусь Кромом!
– Ну, что ж… В конце концов, главное - не музыка и слова, а мудрость, что содержится в них, - сказап старец, протягивая руку к одному из своих служителей. Тот не медля вложил в ладонь сан-па нечто увесистое, приятно позванивающее. - Приходи вечером во дворец, странник, но до того… - старик оглядел могучую фигуру Конана, облаченного в иранистанские шаровары и потертую кожаную безрукавку, - до того смени одежду и навести цирюльника. Без этого, боюсь, не видать тебе милостей раджассы, будь ты хоть три раза победителем.
И он сунул Конану тяжелый кошелек. Киммериец с удивлением уставился на старика - в редких местах ему предлагали золото и серебро добровольно, без приставленного к горлу ножа. Наконец, справившись с изумлением, он поклонился.
– Скажи свое почтенное имя, чтобы я знал, кого благодарить, отец мой.
– Меня, ничтожного, зовут Вадрапала Те Ка Хонгай, что значит: Орел, Парящий над Горными Вершинами, - произнес сан-па. - А ты, славный странник? Как прозывают тебя?
– Конан из Киммерии, - ответствовал странник, думая, что для этого седого орла время полетов над горными вершинами давно миновало. Но имя дают человеку один раз и на всю жизнь, так что старый орел все равно остается орлом - даже когда сила его ушла, обратившись в мудрость и доброту.
– Я приду вечером, - сказал Конан и, снова поклонившись, широкими шагами направился к ближайшей улице, что вела на торговую площадь, к цирюльникам и продавцам дорогой одежды. Ния вприпрыжку бежала за ним, и личико ее то хмурилось, то вдруг расцветало улыбкой - смотря потому, думала ли она о сокровенных милостях раджассы, коих мог удостоиться ее хозяин, или же о том, что ей предстоит выступать перед самой владычицей Прадешхана и ее вельможами. Но, говоря по правде, улыбка на лукавой рожице Нии То Камы появлялась чаще, чем грусть и тоска.
***
Великий Кром, одаривший Конана телесной мощью, отвагой, предприимчивостью и мужественной внешностью, повергающей в трепет женские сердца, не даровал ему голос. То есть голос, конечно, у Конана был, но такой, каким пристало отдавать команды на поле брани и поносить врага, а не заливаться трелями в покоях владык, не распевать нежные серенады под тихий звон ситара. Но Конан пел - пел песни пиратов и наемников, ревел их в тавернах и на ристалищах, оглашал грозным рыком палубы разбойничьих галер, выкрикивал вперемешку с руганью на десяти языках. От голоса его гнулись мачты, и боевые кони в ужасе оседали на задние ноги; ну, а если в кабаке было молодое вино, то оно скисало прямо в бочках.
Однако, ступив на кедровые доски лестницы, что вела во дворец прадешханской раджассы, где намечалось соревнование поэтов и певцов, он не был смущен. Он выглядел величественно и грозно - высокий синеглазый исполин в голубом роскошном саранге, расшитом серебряными драконами; какая женщина могла устоять перед ним? Он не сомневался, что ни Те Ранг, придворный певец, ни Сапхара, поэт из Кабуи, не споют лучше него тех песен, коими принято услаждать женщин в темноте спальни.
И потому, шагая по тиковому полу террасы, по сандаловому паркету ближних покоев, по звездчатым плашкам красного дерева, что устилали нижний зал, киммериец был спокоен и уверен в себе. Большой мешок с ситаром и секирой висел за его спиной, волосы были тщательно расчесаны и убраны под шелковую сеточку, и Ния, очаровательная в новом саранге цвета спелого абрикоса, с сияющими глазами следовала за ним по пятам. У лестницы, что вела из нижнего зала наверх, в чертог под куполом центральной дворцовой башни, их ждал почтенный Вадрапала.
Старик с одобрением покосился на Нию, потом оглядел пышный наряд ее господина и произнес:
– Ты пришел сюда в пристойных одеждах, чужестранец.
– Твоими щедротами, отец мой, - поклонился Конан, ощущая приятную тяжесть кошелька, спрятанного в поясе.
– Не стоит вспоминать о таком маленьком одолжении. Мое сердце радуется, что ты пришел сюда в красивом саранге и пришел не один - затем, чтобы поделиться мудростью запада, обогатившись заодно мудростью востока. Это великое счастье, сын мой! Ибо самое драгоценное в нас - душа, а что, кроме умной беседы и состязания мудрых и искусных, может возвеселить ее?
Многие вещи, подумал Конан. Вино, девушки и глотка врага под твоим клинком… А также - сокровенные милости раджассы, Благоухающей Ночной Лилии… Но все эти удовольствия вряд ли были доступны старцу Вадрапале, который продолжал свою речь:
– У нас говорят так, сын мой: если ты думаешь, что имеешь близких, ты ошибаешься; если ты думаешь, что владеешь богатством, ты вновь ошибаешься; у тебя есть только твоя душа… Прими же сию мудрость, странник, в дар от меня, и поделись каким-нибудь речением своего народа.
Конан усмехнулся. Нечто подобное насчет богатства и близких говорил ему в детстве отец, киммерийский оружейник, но там речь шла не о душе.
– У нас, в северных землях, говорят так: если ты думаешь, что имеешь семью, богатство, бога и душу, ты ошибаешься; у тебя есть только твой меч.
– Жестокие слова, - произнес Вадрапала, - жестокие, но - увы! - справедливые. Просто для одних меч и душа - нечто единое, а для других единое - душа и книга, душа и ситар, душа и корабль, бороздящий океанские просторы.
– Каждый из нас выбирает свои пути в жизни, почтенный сан-па.
– Воистину так, сын мой, воистину так. Нет двух одинаковых камешков на морском берегу, нет двух одинаковых листьев в древесной кроне и нет двух одинаковых людей в толпе. Все различны, милостью могучего Асуры и любвеобильной Лакшми…
Так, в мудрой беседе, они одолели лестницу и вошли в верхний зал под куполом, озаренный множеством светильников. Была эта комната просторной, круглой, убранной тяжелыми кхитайскими шелками и легкими газовыми тканями Вендии. Пол устилали ковры, посередине стоял низкий, но массивный стол из железного дерева, со столешницей, искусно выложеной по краям перламутром. По одну сторону стола имелось небольшое возвышение о пяти ступеньках, тоже покрытое ковром небесного цвета, на котором лежала плоская подушка и стояла ширма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29