Вскоре я обнаружил, что телепатические способности шайтаниан не безграничны – иначе разве пришлось бы Сетху тратить время и силы на столь долгое путешествие? Почему бы ему не расположиться с удобствами в собственном городе, общаясь с другими патриархами телепатически? А раз он считает необходимым продемонстрировать меня во плоти каждому из патриархов, то телепатическое общение не дает такой возможности. Они должны увидеть меня воочию.
Как бы то ни было, отсюда следовало, что даже значительные телепатические способности Сетха имеют предел. Я решил, что это моя единственная надежда.
За время странствий я изредка ощущал что-то вроде дрожания почвы. Неоднократно до моего слуха долетал тяжелый рокот, подобный эху отдаленных раскатов грома. Ни Сетх, ни его слуги никак на это не реагировали, хотя наши верховые животные приостанавливались и принимались встревоженно нюхать воздух.
А во время одной из аудиенций случилось настоящее землетрясение. Каменный пол вдруг вздыбился, опрокинув меня на колени. По стене за троном патриарха пробежала извилистая трещина. Сам патриарх вцепился в подлокотники, издав испуганное шипение; такого я еще ни разу не слышал. Даже Сетх пошатнулся. Оглянувшись, я заметил, что зрители, выстроившиеся вдоль стен просторного зала, цепляются друг за друга, тревожно озираясь по сторонам.
И я впервые услышал ясные, незаглушенные телепатические голоса множества шайтаниан:
«Почва снова содрогается!»
«Наше время истекает».
«Шеол тянет к нам свои руки!»
Меня молнией пронзила мысль, что яростные катаклизмы, сотрясавшие самое сердце звезды Шеол, отзываются колебаниями ядра планеты Шайтан.
«Наше время истекает», – мысленно вскрикнул один из гуманоидов.
Но если Сетх и патриарх были с ними согласны, то внешне ничем этого не выдали. Как только поднятая подземным толчком пыль улеглась, мой мучитель бесцеремонно вздернул меня на ноги и возобновил безмолвный разговор с оливковым патриархом.
Но я уже успел узнать, каким поистине ужасным чудовищем является Сетх. Для меня одновременно открылось столько разумов, пусть всего на несколько секунд, что я узнал о том, как Сетх и его собратья патриархи правят меньшими соплеменниками железной рукой. Беспощадный деспотизм и безжалостная тирания являлись неискоренимыми элементами сущности этого племени, вплетенными в саму наследственность народа.
Ослепительная вспышка от проникновения во множества сознаний вдруг озарила для меня все известное прежде, я понял, что почти все сказанное Сетхом – намеренное извращение и искажение истины. Сетх – король лжецов.
Я уже давно ломал голову, почему среди горожан всех виденных мной общин нет ни одного, размерами равного Сетху и патриархам. Поначалу мне казалось, что причиной тому их молодость. Но почему среди них нет ни одного ровесника моего мучителя? Ведь в его поколении наверняка было столько же особей, сколько и во всех последующих. Так что же случилось с его одногодками? Неужели они все погибли?
Мимолетный взгляд в разумы множества шайтаниан, которым я был обязан подземному толчку, принес мне ужасающий ответ на этот вопрос. Сетх и его приятели патриархи выиграли опустошительную войну, едва не уничтожившую весь Шайтан за тысячи лет до того, как стало известно о скорой гибели Шеола. И не кто иной, как лично Сетх открыл способ клонировать клетки, создавая собственные копии, таким образом устранив необходимость в размножении, в откладывании яиц, дабы совершенно избавиться от самок собственного племени.
Хуже того, он научился формировать свои клонированные репродукции согласно собственным нуждам – ограничивать их интеллект, чтобы они не могли бросить ему вызов; ограничивать время их жизни, чтобы они никогда не дожили до его возраста, набравшись опыта.
Далее Сетх с холодным бессердечием сплотил вокруг себя ядро жестокосердных ровесников-самцов, предложив им безраздельное господство над миром на бессчетные тысячелетия. Они развязали беспощадную истребительную войну против собственных соплеменников – в первую очередь против самок, клонируя орды воинов по мере необходимости, искореняя всех противников без разбора. Два столетия бушевала по всему Шайтану непримиримая война. Когда же она подошла к концу, Сетх и горстка патриархов уже правили миром покорных клонов. Только самцов. Все самки были методично вырезаны. Все сохранившиеся яйца до последнего были найдены и разбиты.
Целые века ушли на то, чтобы возместить экологический урон, нанесенный ими собственному миру. Но время для них ничего не значило – они знали, что их ждут многие тысячелетия господства. Когда же придет смертный час, можно будет вручить бразды правления своим точным копиям. А телепатия даст возможность переслать в клон точную копию собственной личности, тем самым добившись бессмертия.
Разумеется, подобное общество и должно функционировать со слаженностью муравейника. Разумеется, мысль о войне даже не приходила им в голову. Сетх и равные ему патриархи правили миром клонов, способных лишь к послушанию. Но он желал большего – он жаждал поклонения.
И тогда, словно воздаяние за грехи, пришло знание, что Шеол неминуемо взорвется и уничтожит всю планету.
Космическая справедливость. Во всяком случае, космическая ирония. Я даже мысленно усмехнулся, узнав, что Сетх, вопреки своим выспренним разглагольствованиям о приспособленности рептилий и их заботливом отношении к окружающей среде, в душе остался безжалостным убийцей миллионов, маниакальным истребителем собственного народа, поставившим власть и смерть превыше природы и жизни.
«Ты считаешь меня ханжой, безволосый примат?» – поинтересовался он в один сумрачный день, ничем не отличавшийся от прочих. Вокруг нас бушевала песчаная буря, ветер болезненно хлестал меня по коже. Сетх, как обычно, ехал впереди, повернув ко мне свою широкую спину.
– Я считаю тебя безжалостным убийцей, никак не менее, – откликнулся я. Совершенно не важно, слышал ли он мои слова – ему достаточно было уловить оформившуюся у меня в сознании мысль.
«Я спас Шайтан от той крайности, до которой довели бы Землю млекопитающие. Без жесткого контроля мой народ постепенно уничтожил бы свой мир».
– И потому ты уничтожил народ.
«Если бы я не вмешался, они уничтожили бы и себя, и всю среду обитания».
– Это лишь измышления для самооправдания. Ты захватил власть для себя и своих собратьев патриархов. Ты правишь без любви.
«Какой еще любви? – неподдельно удивился Сетх. – Ты подразумеваешь половое влечение?»
– Я подразумеваю любовь, заботу о себе подобных. Дружбу, настолько глубокую, что ты готов отдать жизнь ради защиты… – Слова застряли у меня в горле. Я вдруг вспомнил об Ане, и память о ее предательстве опалила меня горькой желчью. Меня едва не вырвало.
«Верность и самопожертвование. – От разума Сетха исходило насмешливое презрение. – Идеи млекопитающих. Признак вашей слабости. Равно как и концепция так называемой любви. Любовь – изобретение приматов, способ оправдания вашей одержимости размножением. Половое влечение никогда не играло для моего племени столь важной роли, как для вашего, теплокровная обезьяна!»
Я нашел в себе силы для ответа:
– Зато вы одержимы властью, не так ли?
«Я очистил мир, дабы принести в него новую жизнь – лучших из лучших».
– Выведенных искусственно. Ущербных и телесно, и духовно, вынужденных повиноваться тебе, хотят они этого или нет.
«Как и ты, Орион! – раскатился у меня в рассудке его шипящий смех. – Ты – способная приспосабливаться к неординарным условиям обезьяна, однако ущербная и умственно, и телесно, созданная более совершенными существами, дабы служить им, хочешь ты того или нет».
Жаркая ярость вспыхнула в моей груди, потому что он был прав.
«Естественно, тебе ненавистен и я, и содеянное мной. – Холодная насмешка Сетха облила меня, как талые ледниковые воды. – Ты понимаешь, что именно так поступили с тобой творцы, и ненавидишь их за это».
26
Наконец, проведя в пути не один месяц – а может, не один год, – мы вернулись в собственный город Сетха.
Он почти ничем не отличался от прочих городов. Над землей – группа приземистых древних построек, источенных тысячелетними трудами ветра и шершавой, как наждак, пыли. Под землей – хитросплетение коридоров и галерей, ярус за ярусом спускавшихся все глубже и глубже.
Здешние горожане, окрашенные в разнообразнейшие оттенки красного, все без остатка вышли на главную улицу, чтобы молчаливо, смиренно поприветствовать вернувшегося господина в свойственной рептилиям манере.
Три красно-оранжевых охранника отвели меня глубоко под землю – в жаркую келью. Там царил такой мрак, что мне пришлось на ощупь определять ее размеры. Темница оказалась примерно квадратной и тесной: стоя посредине, я почти дотягивался руками до обжигавших жаром стен. Конечно, никаких окон. Ни малейшего проблеска света. И нестерпимо жарко, словно медленно поджариваешься в микроволновой духовке.
Стены и пол обжигали при малейшем прикосновении. Мне смутно припомнилось, что на Земле медведей учили плясать, загоняя их на нагретый пол, чтобы они поднялись на задние лапы и принялись скакать в тщетной попытке избежать мучений. Я тоже старался устоять на цыпочках, сколько мог, но мало-помалу усталость и высокая гравитация взяли свое, и я рухнул на раскаленный каменный пол.
Впервые со времени прибытия на Шайтан мне снился сон. Я снова был с Аней в лесах Рая, жил просто и счастливо, и от нашей любви повсюду распускались цветы. Но когда я протянул руки, чтобы обнять ее, Аня изменилась, преобразившись. В одно мгновение она превратилась в мерцавшую сферу серебряного света, на которую больно было смотреть. Прикрыв глаза рукой, чтобы защитить их от ослепительного сияния, я попятился.
Из немыслимой дали до меня долетел издевательский голос Золотого – богоподобного существа, создавшего меня:
«Орион, ты зашел слишком далеко. Неужели ты надеешься, что богиня полюбит червя, слизняка, личинку?»
Передо мной материализовались все так называемые боги. Темнобородый, серьезный Зевс; узколицый, вечно ухмылявшийся Гермес; бессердечная красавица Гера; широкоплечий рыжеволосый Арес и десятки прочих – все в роскошных одеждах, все украшены великолепными драгоценностями, все безупречно хороши собой.
И все глумились надо мной, осмеивали мою наготу, указывая пальцами на мое иссохшее тело, покрытое ссадинами и багровыми рубцами, оставленными разящим ветром Шайтана. Они захлебывались хохотом. Ани – Афины – среди них не было, но я ощущал ее отдаленное присутствие, леденившее мою душу, будто зимняя вьюга.
Боги и богини содрогались от хохота, а я ошарашенно застыл, не в силах пошевелиться, не в силах даже заговорить. Деревья лесов Рая раскачивались и сгибались под снегопадом, укутывавшим их, скрывавшим землю белым одеялом. Даже хохот богов гасила, поглощая, белая пелена. Боги ушли в небытие, и я остался один среди мерцания белого снега.
Но вот ласковая белизна преобразилась в серебристый металлический блеск. Затем серебристый цвет приобрел красноватый оттенок, стал яростно-алым и начал стекаться, снова обретая форму. На сей раз предо мной предстал Сетх. Нависнув надо мной массивной громадой, он смеялся над моими муками и растерянностью.
Я осознал, что долгие месяцы не видел снов-странствий лишь потому, что мне не было позволено. А теперь, когда мое путешествие подошло к концу, он забавляется тем, что вторгся в мой сон, извращая его ради собственного удовольствия.
Все время, проведенное в обжигающе жаркой темнице, я так и бурлил от ненависти. Слуги Сетха кормили меня ровно настолько, чтобы я не протянул ноги: подгнившими мясистыми листьями, и только, да еще давали какой-то теплой, тухлой воды. Жесткий, хлесткий ветер больше не терзал меня, зато я медленно истаивал от жара глубокой подземной темницы, опалявшего мою кожу и иссушавшего мои легкие.
И каждую ночь я видел во сне Аню и остальных творцов, зная, что Сетх наблюдает за мной, копается в моем мозге, пробуждая воспоминания, о которых я и не подозревал. Сновидения превратились в цепь непрестанных кошмаров. Ночь за ночью у меня на глазах творцов терзали, рвали в кровавые клочья, вспарывали их залитые кровью тела, раздирали лица, вырывали конечности из суставов.
Моими руками.
Содрогаясь от ужаса, я вершил расправу над ними. Я сжигал их живьем. Я вырывал у них глаза, пил их кровь. Кровь Зевса. Геры. Даже Ани.
Ночь за ночью ко мне приходил один и тот же кошмар. Я навещал творцов в их золотом убежище. Они издевались надо мной. Глумились. Я тянулся к Ане, моля помочь мне, понять принесенную мной весть, полную ужаса и смерти. Но она ускользала от меня или принимала какой-нибудь чужой облик.
И тогда начиналась бойня. Первым я всегда брался за Золотого, терзал его, будто свирепый волк, заставляя ухмылку исчезнуть с его лица, полосовал его безупречное тело стальными когтями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42