Именно поэтому у Крогмана не должно было быть ни малейшей связи, включая просто нахождение поблизости, с молодым человеком с электронной книгой. В мозгу самого тупого охранника во вселенной зазвенит оглушительный сигнал тревоги, если известный корректировщик будет находиться рядом с «одиноким сумасшедшим убийцей», который сумел убить наследную принцессу Мантикоры.
Даже регистрация Крогмана как психокорректировщика в иммиграционной службе Мантикоры по приезде в Звездное Королевство уже включала в себя определенную долю риска. Но это было необходимо. Хотя Крогман никогда бы не выбрал своего собственного пациента — или любого, с кем он встречался с какой угодно целью — но ему нужен был доступ к больничным делам и необходимой аппаратуре. Лучший способ этого добиться — спрятаться у всех на виду за личиной зарегистрированного корректировщика с небольшой, но достаточной практикой, а настоящий Жан-Марк Крогман был обученным и компетентным корректировщиком в Солнечной лиге. Таким стал и нынешний Жан-Марк Крогман (хотя он придерживался гораздо более скромной роли, учитывая свою клиентуру), а поскольку настоящий Крогман больше не нуждался в своей личности, человек, носящий ее сейчас, позаимствовал ее без особых проблем или колебаний. В конце концов, только ему и «Генри Торо» известно о том, что настоящий Крогман мертв.
С такой удобной, внешне законной личностью, для теперешнего Крогмана оказалось проще простого создать эффективное прикрытие, и Организация — по мнению Торо, одно из самых банальных названий которое могла выбрать для себя местная организованная преступность — была рада заполучить своего собственного корректировщика. Преступным главарям все время требовалась корректировка для тех или иных целей, и они щедро платили за услуги Крогмана. С другой стороны, даже Организация была не в курсе внештатных дел, за которые иногда брались Крогман и Торо. Оно и к лучшему. Все-таки паре заправил Организации не повезло заполучить подчиненных с воображением, способных представить выгоду от того, если кто-то из его соперников вдруг, без всякой видимой причины, застрелит их общего босса (тем самым создав вакансию наверху), прежде чем погибнуть под ураганным огнем телохранителей этого самого покойного оплакиваемого босса.
Конечно, и Организация, и силы правопорядка прекрасно знали о том, как можно злоупотребить корректировкой, и это было одной из причин, почему закон не очень доверял этой профессии. Служащие королевского правосудия привыкли рассматривать возможность корректировки в каждом случае, где убийца «просто выходил из себя», и для обученного психиатра было относительно легко обнаружить признаки корректировки. Но именно поэтому Крогман и ему подобные требовали такой астрономической оплаты, так как настоящее их искусство заключалось в незаметности, осторожной вербовке, анонимности и запутывании следов.
Каждый полицейский знал, что корректировка может быть возможным объяснением почти для любого убийства, но хорошие корректировщики с преступными наклонностями были редки, и вся деятельность корректировщиков тщательно регулировалась. Из-за этого настоящие скорректированные убийцы встречались гораздо реже, чем предполагали авторы плохих детективов. В результате следователи предпочитали искать сначала более привычные мотивы, поэтому Крогман старался по возможности выбирать в качестве орудия кого-то имеющего мотив. Когда кто-то убивает того, кого всегда ненавидел, полиция смотрела на прошлое убийцы и жертвы и там находила их мотивацию, а не искала мистических и маловероятных причин.
Кроме того, Крогман предпочитал программировать орудия как камикадзе. Конечно, он не хотел, чтобы казалось, будто они намеренно стремятся к самоубийству — вот это могло навести гадкую, подозрительную полицию на мысль о корректировке — но было относительно легко запрограммировать кого-то сделать ошибку со смертельным исходом, если в дело вступали телохранители. Другим излюбленным методом Крогмана были убийства-самоубийства любовников, потому что они встречались так часто, что полиция считала их обычным делом. Только когда у него не было никакого другого выхода, он полагался на орудие без личного мотива для нападения, а тогда он всегда старался, чтобы убийца не пережил жертву.
Но главным ключом к успеху было никогда не забывать о том, что лучший способ избежать обнаружения — это с самого начала спланировать все так, чтобы никто не мог подозревать, что убийце приказали убить. Его нынешнее орудие было шедевром. Эту ликвидацию заказали больше земного года назад, и последние десять месяцев выбранный им молодой одинокий бродяга систематически выработал все признаки опасно одержимой личности. Его дешевые комнаты превратились в настоящий храм наследной принцессы Адриенны. Под влиянием «корректировок» Крогмана он начал со случайных, несвязных дневниковых записей и постепенно дошел до безумной одержимости принцессой. То, сколько времени он потратил на собирание своей коллекции фотографий, бумажных и электронных вырезок и дневников обязательно убедит любого, кроме разве что самого параноидального и неутомимого из следователей, в том, что это все действительно работа одинокого безумца.
Это была главная линия обороны Крогмана, и по его расчетам она должна выдержать. Если же нет, его второй линией защита была анонимность. Никто никогда не видел его вместе с бродягой, и он предусмотрел до мелочей, чтобы не существовало ничего, что бы даже косвенно связывало его с инструментом.
И конечно, он постарался, чтобы данный молодой человек ни в коем случае не пережил свою жертву.
Все это объясняло то, почему никто, кроме Торо, не мог осуществить нападение. Кто-то должен был это сделать, хотя бы из древнего принципа «простота — залог успеха». Человеческий разум — сложный механизм. В соответствующих обстоятельствах он может превозмочь даже самую глубокую и тщательную обработку, и чем корректировка сложнее, тем больше возможностей для разума скорректированного индивидуума найти щель в программировании и выскользнуть сквозь нее. Значит сложный пусковой механизм увеличивал риск неудачи экспоненциально, а они не могли позволить себе ни единой промашки в этой операции. Поэтому пусковой механизм был как можно проще: невинный визуальный ключ, который ни один следователь, изучающий запись камеры безопасности, не сможет связать с атакой.
В данном случае им был красный носовой платок в нагрудном кармане читающего газету и пьющего лимонад человека, и чихание.
Теперь остается только дождаться, пока мишень не припрется наконец сюда, чтобы Торо мог запустить орудие и покончить с этим делом.
Глава восьмая
«Можно поближе посмотреть на эту „принцессу“?» — Искатель-Мечты спросил Парсифаля. Старший кот посмотрел на него и дернул ухом.
«Да ты честолюбивый юноша , — заметил он. — И, наверное, торопливый. Ты еще не чувствовал боль в ее мыслесвете»
«Может и честолюбивый, но я так не думаю. У меня нет причин думать, что именно ее я ищу. Но ты же сам говорил о мощи ее мыслесвета, и даже если не с ней мне суждено построить связь, я сам жажду почувствовать его. А что касается ее боли , — Искатель-Мечты помахал кончиком хвоста с намеком на грусть, — среди Народа сильнейший мыслесвет нередко выковывается в печали и горе» , — заметил он.
«Правда» , — не сразу согласился Парсифаль. Он выпрямился и потянулся, громко зевая. Искатель-Мечты почувствовал, что его мыслеголос потянулся к кому-то еще. Искатель-Мечты не мог услышать разговор — это бывает, когда не знаешь, кто находится на другом конце фокусированной связи — но он почувствовал поток информации. Потом Парсифаль кивнул, излучая своим мыслесветом удовлетворение, и посмотрел вниз с широкой крыши здания.
«Вот оно , — сказал он. — Люди усилили водосточные желоба — эти каналы на краях крыши, которые ловят воду — чтобы Народ мог усаживаться на них, и Мусаси говорит мне, что принцесса выйдет через ту дверь, чтобы дойти до места, где она должна говорить. У нас как раз хватит времени добраться дотуда, прежде чем они появятся. Пошли!»
— Спасибо за то, что показали мне ваше новое здание, генерал, — сказала Адриенна, когда они шли бок о бок к выходу.
— Мы не можем выразить словами, как рады вам, ваше высочество, — ответил МакКлинток. — А благодарность, знаете ли, палка о двух концах. Выражение королевской заинтересованности…
Он пожал плечами, и Адриенна кивнула с очередным знакомым уколом боли. Она была рада, что он тактично не закончил предложение, но поняла, что он имеет в виду. Несмотря на все удовольствие от своего визита, она знала со зловещей убежденностью, что отец заметит его влияние. Не будет ни ссор, ни гневных вспышек. Он даже не отчитает ее. Он знал, что она не согласна с его отношением к древесным котам, поэтому распознает истинный смысл ее поездки в Твин Форкс. Но король даже не признает ее маленький бунт. Он просто учтет его в расчетах, и одарит ее своим ледяным, безликим взглядом — таким, что будто говорил: «Посмотрим, как тебе такое понравится, когда ты будешь королевой» — а потом проигнорирует полностью весь эпизод.
«Так зачем же я на самом деле пришла? — грустно подумала она. — Потому что хотела разозлить его до такой степени, чтобы вызвать хоть какую-то реакцию? Я до сих пор так отчаянно нуждаюсь в каком-то намеке на то, что ему не все равно? Неужели я настолько глупа, что надеюсь на это?
Она отогнала эту мысль и ослепительно улыбнулась, когда МакКлинток открыл дверь.
Искатель-Мечты прижался к водостоку, и общий яркий фон человеческого мыслесвета толпы возле здания обрушился на него. Конечно, он был там с самого начала, но Искатель-Мечты отстранялся от него, даже не сознавая, что делает. Это был эмпатический аналог прищура против слепящего света, но теперь он пошире открыл «глаза», посылая свою эмпатию в поисках мыслесвета, о котором ему поведал Парсифаль, и чистая энергия, взмывающая за ним, почти пугала.
«Я и не ожидал, что между песнями памяти и реальностью такая разница , — подумал он, полуослепнув от возбуждения и предвкушения, издаваемыми таким большим числом мыслесветов. — А должен был. Все песни согласны в том, что человеческий мыслесвет мощнее любого из Народа, и как бы даже величайшей певице памяти удалось воссоздать такую необузданную энергию?»
Он тряхнул головой, наклоняясь вперед как во время сильного ветра, и медленно выдавил бурлящее смятение из своих мыслей. Высвободившись, он снова потянулся, ища «принцессу», и внезапно уши его резко дернулись, а хвост стал торчком.
«Невозможно , — подумал он. — Это невозможно! Никто, будь то из людей или из Народа, не может излучать такой мыслесвет! Его мощь должна поглотить того, в ком он горит!»
Не успел он так подумать, как понял, что это не так, потому что почувствовал, что реальность движется к нему по залу.
«Такая мощь , — подумал он благоговейно. — Такая ясность и сила!» Он чувствовал сострадание в мыслесвете, порядок и ответственность, самоотдачу. И еще он почувствовал любовь, которую обладать мыслесвета нес как приветственный огонь, готовый согреть и ободрить любого, кто позовет.
И он попробовал боль. Ужасную, неутихающую боль — пустоту, которая умоляла о том, чтобы ее заполнили. Он не понимал источник этой боли, ведь как может обладающий такой мощью любви быть сокрушенным неприятием и заброшенностью? Как может любая раса позволить одному из своих так глубоко страдать, когда все, что ей хотелось — это любить и быть любимой в ответ?
Всего на один миг, находясь на краю одиночества и разбитого сердца Адриенны Винтон, Искатель-Мечты содрогнулся от страшного подозрения, что певицы памяти ошибались, что все люди безумны. Только это может объяснить острое страдание, которое он почувствовал среди сверкающего сияния граней этого подобного самоцвету разума! Но тут он вспомнил, что люди мыслеслепы. Они не могут почувствовать тоже, что он, поэтому они даже не подозревают, как глубоко ранена их «принцесса». Наверное, так оно и есть, поскольку помимо всего прочего в ее мыслесвете также ощущалась гордость, чувство долга, отказ от стенаний и мольбы, и железная решимость никогда и ни за что не показывать слабость.
Его сердце сочувствовало ей — принцессе, которую он даже не видел раньше — и он издал слабый, тихий звук, почти стон, узнав свою судьбу. Он почувствовал, что тянется к этому яркому сиянию, даже зная, что это также значит выбрать тьму, и уголок его разума взывал к бегству. Убежать и спрятаться, как он бежал бы от самой клыкастой смерти. Но выхода не было. Этот мыслесвет поймал его. Рядом он почувствовал отчасти потрясенный, отчасти не удивленный мыслесвет Парсифаля — а также жалость — когда он потянулся к печи в человеческом облике, и в то же время другой кот был далеко-далеко, почти незначителен по сравнению с человеком, который шел к нему, ни о чем не подозревая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15