Особенно не скрывала этого парочка, переходящая улицу на углу. А затем я увидел вдалеке Меррик и на этот раз отчетливо различил на ее лице выражение злорадства, словно она радуется моему смятению.
Я тихо охнул, когда видение исчезло.
– Как она это проделывает, вот что непонятно! – вслух пробормотал я. – И зачем ей это понадобилось?
Я быстро направился к дому, не зная еще, войду ли я в него, когда вокруг меня творится такая чертовщина, но стоило мне приблизиться к нашей подъездной аллее, которая начиналась за большими арочными воротами, обрамленными кирпичной кладкой, как я увидел самое страшное видение из всех.
За решетчатыми створками ворот стояла Меррик из далекого прошлого: девочка в коротеньком сиреневом платьице. Слегка наклонив голову набок, она слушала, что нашептывает ей на ухо пожилая женщина, и кивала в ответ. А в пожилой женщине я безошибочно узнал давно умершую бабушку Меррик, Большую Нанэнн.
Тонкие губы Большой Нанэнн кривились в едва заметной улыбке, и она тоже кивала в такт своим словам.
Присутствие Большой Нанэнн всколыхнуло в моей душе воспоминания и забытые чувства. Я испытал ужас, затем гнев, но постарался взять себя в руки.
– Не исчезайте, не уходите, – закричал я, метнувшись к воротам.
Но фигуры растворились в воздухе, словно зрение отказало, глаза потеряли фокус.
Терпение мое лопнуло. Окна нашего дома светились, изнутри доносились очаровательные звуки клавесина – Моцарт, если я не ошибся. Наверняка это Лестат включил плеер возле своей кровати с балдахином на четырех столбиках. Значит, сегодня вечером он почтил нас своим визитом и, как обычно, будет молча лежать и слушать записи до самого рассвета.
Мне отчаянно хотелось подняться к себе, насладиться музыкой и с ее помощью успокоить нервы, увидеть Лестата, позаботиться о нем, а потом найти Луи и рассказать ему обо всем, что произошло.
Однако для всего этого еще не настало время. Я не мог войти в собственный дом «в заколдованном состоянии» – следовало немедленно вернуться в гостиницу и разрушить чары, что называется, на корню.
Я поспешил на Рю-Декатер, поймал такси и поклялся себе никуда и ни на кого не смотреть до встречи с Меррик. С каждой минутой мое настроение делалось все более суровым.
Где-то в глубине сознания зазвучали заклинания-обереги, призывавшие духов защитить меня, а не пугать. Впрочем, я мало верил в древние слова, зато до сих пор хранил в памяти воспоминания о том, сколь мощным даром обладала Меррик.
Взлетев по лестнице, я вставил ключ в дверь номера и, едва перешагнув порог, увидел мерцание свечи и вдохнул очень приятный аромат, еще раз напомнивший о прежней Меррик, – аромат флоридской воды, благоухающий запахом свежеразрезанных апельсинов, любимым запахом богини вуду Эзили и носящей то же имя богини культа кандомбле.
Что касается свечи, то она стояла на крышке красивого сундука как раз напротив двери.
Это был манящий свет, лившийся наружу из глубокого стакана, позади которого стояла и смотрела в самую его сердцевину прекрасная гипсовая фигурка святого Петра с золотыми ключами от Царства Небесного – скульптура высотой примерно в полтора фута, изображавшая Петра темнокожим, со светло-желтыми стеклянными глазами, одетым в мягкие зеленые одежды, расшитые золотом, и в пурпурную накидку с еще более затейливым золотым узором. В руках святой держал не только всем известные ключи от рая, но и большую книгу.
От потрясения волосы у меня на затылке встали дыбом.
Конечно, я сразу понял, что эта скульптура символизирует не только святого Петра, а еще и Папу Легбу, бога-посредника, бога, открывающего духовные царства, дабы посредством колдовства ты мог добиться успеха.
Прежде чем начинать заклинания, молитву или жертвоприношение, следует воздать должное Папе Легбе. И тот, кто ваял эту скульптуру, разбирался в подобных вещах. Как еще объяснить намеренно темный цвет кожи святого, который теперь казался персонажем какой-то колдовской книги? В культе кандомбле у него был помощник, к которому я раньше очень часто обращался. Бог по имени Эшу. В любом храме кандомбле ритуальные церемонии начинались с приветствия Эшу.
Глядя на статуэтку и свечу, я вспомнил даже запах бразильских храмов с утоптанными земляными полами. Услышал гул барабанов. Уловил запах блюд, разложенных в качестве подношения. Ко мне вернулись все ощущения из прошлого.
Вернулось также еще одно воспоминание: о Меррик.
– Папа Легба, – громко прошептал я, после чего слегка склонил голову и почувствовал, как кровь прилила к лицу. – Эшу, – также шепотом обратился я к другому божеству. – Пусть вас не обидит то, что я здесь делаю.
Я произнес короткую молитву, более привычно звучащую на давно знакомом мне португальском, и попросил не лишать меня доступа в только что открытое царство, ведь я относился к богам кандомбле с неменьшим уважением, чем Меррик.
Фигурка, разумеется, осталась неподвижной, светлые стеклянные глаза смотрели прямо на меня, но до сих пор мне редко выпадало лицезреть что-то, столь непостижимым и необъяснимым образом казавшееся живым.
«Наверное, я схожу с ума», – мелькнуло в голове.
Но разве не затем я пришел к Меррик, чтобы попросить ее прибегнуть к колдовству? И разве я плохо знаю Меррик? Впрочем, я никак не ожидал стать свидетелем подобных трюков!
Я снова вспомнил храм в Бразилии, где провел несколько месяцев, запоминая, какие листья можно подносить в дар божествам, слушая легенды и, наконец, спустя месяцы и месяцы мучительных тренировок танцуя вместе со всеми по часовой стрелке и приветствуя каждое божество особым жестом или танцевальным па. Такие танцы продолжались до тех пор, пока на их участников не снизойдет исступление и они не почувствуют, что божество входит в них, овладевает их душой... А потом наступало пробуждение и человека охватывало восхитительное чувство полного изнеможения... В памяти не оставалось абсолютно никаких воспоминаний о вселившемся в него на короткое время божестве, и потому приходилось полагаться на рассказы очевидцев.
Да, конечно... Разве мы не этим здесь занимались – разве не взывали к тем же старым духам? А Меррик лучше других знала все мои сильные и слабые стороны.
Мне долго не удавалось оторвать взгляд от лица святого Петра, но наконец я все-таки сумел это сделать.
Я попятился, как делает это любой покидающий святое место, и бесшумно метнулся в спальню.
И снова вдохнул явственный цитрусовый аромат флоридской воды, смешанный с запахом рома.
Куда подевались ее любимые духи, «Шанель № 22»? Неужели она перестала ими пользоваться? Запах флоридской воды был очень силен.
Меррик лежала на кровати, погруженная в сон.
Похоже, за последний час она даже не шелохнулась. Меня поразило в эту секунду сходство ее наряда – белой блузки и юбки – с классическим одеянием жриц кандомбле. Для полноты картины не хватало только тюрбана на голове.
Рядом с ней на столике стояла початая бутылка рома, опустошенная примерно на треть. Все остальное на первый взгляд оставалось по-прежнему. Запах ощущался очень явственно: это означало, скорее всего, что она специально распылила жидкость в комнате, чтобы умилостивить бога.
Во сне Меррик выглядела идеально, словно вновь превратилась в маленькую девочку. Меня поразила мысль, что, преврати я ее в вампира, это безукоризненное лицо сохранится таким навеки.
Мною овладели страх и омерзение. И впервые за многие годы я вдруг осознал, что способен без чьей-либо посторонней помощи наделить магической силой вампира кого угодно, будь то она или кто-либо другой. И впервые я понял, насколько чудовищен соблазн.
Разумеется, ничего подобного с Меррик не произойдет. Ведь она мое дитя. Она моя... дочь.
– Меррик, просыпайся! – резко произнес я, тронув ее за плечо. – Изволь объяснить мне эти видения. Просыпайся!
Никакой реакции. Она казалась мертвецки пьяной.
– Меррик, просыпайся! – повторил я очень сердито и приподнял ее за плечи обеими руками, но голова запрокинулась назад.
Моих ноздрей коснулся запах «Шанель». Как я любил этот аромат!
При виде ее груди, открывшейся в низком вырезе блузки, меня сковала такая боль, что я разжал пальцы, и Меррик рухнула обратно на подушки.
– Зачем ты проделывала эти трюки? – обратился я к неподвижному телу красивой женщины, лежавшей передо мной на кровати. – Что ты хотела сказать? Неужели ты думаешь, что меня можно отпугнуть таким образом?
Но взывать к ней было бесполезно. Меррик не притворялась. Она действительно вырубилась. Я не смог уловить ни одной ее мысли – ни явной, ни подспудной. Быстро осмотрев миниатюрный бар, я увидел, что за время моего отсутствия она успела прикончить пару маленьких бутылочек джина.
– Как это на тебя похоже, Меррик! – воскликнул я в сердцах.
В прошлом она часто пила без меры. После многомесячной кропотливой исследовательской работы дома или в поездках Меррик вдруг объявляла, что «отправляется на Луну», запасалась спиртным и, скрываясь от всех, пила по нескольку дней кряду. Предпочтение она отдавала сладким и пряным напиткам: рому из сахарного тростника, абрикосовому бренди, ликерам...
В такие периоды она была очень задумчива, много пела, танцевала, что-то записывала и требовала, чтобы ее оставили в покое. Если ее никто не тревожил, все обходилось без проблем, но любое вмешательство, малейшее возражение могли вызвать истерику, тошноту, дезориентацию в обстановке, за которыми следовала отчаянная попытка обрести трезвость сознания и в довершение всего – чувство вины. Но такое случалось редко. Обычно запой продолжался примерно неделю, и все это время ее никто не беспокоил. И в конце концов однажды утром она просыпалась, заказывала завтрак с крепким кофе и через пару часов возвращалась к работе – до следующих маленьких каникул, которые наступали где-то через полгода или чуть больше.
Если же Меррик случалось оказаться на каком-нибудь приеме, то напивалась она там добеспамятства, смешивая самым невероятным образом ром и сладкие ликеры. Она никогда не умела пить умеренно и не желала сдерживать собственные аппетиты. Когда в Обители давали большой обед, что случалось довольно часто, она либо совершенно отказывалась от напитков, либо поглощала их в огромных количествах, пока не отключалась. Алкоголь возбуждал ее и делал нетерпеливой.
Вот и теперь она лежала на кровати, напившись добесчувствия. А если бы мне и удалось разбудить ее, то дело наверняка закончилось бы пьяной перебранкой.
Я снова вышел в другую комнату, чтобы посмотреть на святого Петра, или Папу Легбу, на самодельном колдовском алтаре. Я чувствовал, что должен справиться со своим страхом перед этим идолом.
На этот раз, взглянув на статуэтку, я остолбенел. Под скульптурой и свечой был расстелен мой носовой платок, а рядом лежало мое старое вечное перо! В прошлый раз я их даже не заметил.
– Меррик! – в ярости воскликнул я.
Разве, когда мы ехали в машине, она не вытерла мне лоб? Я злобно взглянул на носовой платок. И точно: на нем оказались крошечные следы крови – пот с моего лба! Он понадобился ей для колдовства.
– Ах вот как! Мало того, что ты завладела моим платком, тебе еще нужна и моя кровавая испарина.
Решительным шагом я вернулся в спальню и, заранее готовый к скандалу, предпринял очередную, весьма бесцеремонную, попытку вывести Меррик из ступора. Но все мои усилия пропали втуне. Тогда я вновь уложил ее на подушки, нежно убрал с лица пряди волос и, несмотря на весь свой гнев, невольно залюбовался безмятежной красотой: кремовая загорелая кожа гладко обтягивала красивые скулы, длинные ресницы отбрасывали на них крошечные тени, не тронутые помадой губы были яркими.
Я снял с нее кожаные сандалеты и поставил рядом с кроватью. Но это был всего лишь предлог, чтобы коснуться ее, а вовсе не жест благородства.
Затем, отойдя от кровати и изредка поглядывая на алтарь в гостиной, я стал искать ее сумку.
Она лежала на одном из стульев, раскрытая, и внутри виднелся пухлый конверт, надписанный рукой Эрона – ошибиться я не мог.
«Что ж, – решил я, – она ведь украла у меня платок и ручку. Завладела моей кровью, которая никогда не должна попасть в руки агентов Таламаски. Да, конечно, она это делала не для ордена, а исключительно ради своей цели, ради колдовства, но все равно, как ни суди, это была кража. А я-то целовал ее всю дорогу в машине!»
Поэтому у меня было полное право ознакомиться с содержимым конверта. К тому же она сама спрашивала, нужны ли мне эти бумаги, а значит, хотела мне их отдать. Ну так я их возьму.
Я тут же выхватил конверт, открыл его и, убедившись в том, что это записи Эрона обо мне и о том, что со мной приключилось, решил взять бумаги с собой. Что до остального содержимого сумки, то там лежал дневник Меррик, дневник, читать который у меня не было никакого права (скорее всего, она использовала сложнейший французский шифр), пистолет с перламутровой ручкой, бумажник, набитый деньгами, дорогая сигара с этикеткой «Монте Кристо» и маленький флакончик одеколона «Флоридская вода».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Я тихо охнул, когда видение исчезло.
– Как она это проделывает, вот что непонятно! – вслух пробормотал я. – И зачем ей это понадобилось?
Я быстро направился к дому, не зная еще, войду ли я в него, когда вокруг меня творится такая чертовщина, но стоило мне приблизиться к нашей подъездной аллее, которая начиналась за большими арочными воротами, обрамленными кирпичной кладкой, как я увидел самое страшное видение из всех.
За решетчатыми створками ворот стояла Меррик из далекого прошлого: девочка в коротеньком сиреневом платьице. Слегка наклонив голову набок, она слушала, что нашептывает ей на ухо пожилая женщина, и кивала в ответ. А в пожилой женщине я безошибочно узнал давно умершую бабушку Меррик, Большую Нанэнн.
Тонкие губы Большой Нанэнн кривились в едва заметной улыбке, и она тоже кивала в такт своим словам.
Присутствие Большой Нанэнн всколыхнуло в моей душе воспоминания и забытые чувства. Я испытал ужас, затем гнев, но постарался взять себя в руки.
– Не исчезайте, не уходите, – закричал я, метнувшись к воротам.
Но фигуры растворились в воздухе, словно зрение отказало, глаза потеряли фокус.
Терпение мое лопнуло. Окна нашего дома светились, изнутри доносились очаровательные звуки клавесина – Моцарт, если я не ошибся. Наверняка это Лестат включил плеер возле своей кровати с балдахином на четырех столбиках. Значит, сегодня вечером он почтил нас своим визитом и, как обычно, будет молча лежать и слушать записи до самого рассвета.
Мне отчаянно хотелось подняться к себе, насладиться музыкой и с ее помощью успокоить нервы, увидеть Лестата, позаботиться о нем, а потом найти Луи и рассказать ему обо всем, что произошло.
Однако для всего этого еще не настало время. Я не мог войти в собственный дом «в заколдованном состоянии» – следовало немедленно вернуться в гостиницу и разрушить чары, что называется, на корню.
Я поспешил на Рю-Декатер, поймал такси и поклялся себе никуда и ни на кого не смотреть до встречи с Меррик. С каждой минутой мое настроение делалось все более суровым.
Где-то в глубине сознания зазвучали заклинания-обереги, призывавшие духов защитить меня, а не пугать. Впрочем, я мало верил в древние слова, зато до сих пор хранил в памяти воспоминания о том, сколь мощным даром обладала Меррик.
Взлетев по лестнице, я вставил ключ в дверь номера и, едва перешагнув порог, увидел мерцание свечи и вдохнул очень приятный аромат, еще раз напомнивший о прежней Меррик, – аромат флоридской воды, благоухающий запахом свежеразрезанных апельсинов, любимым запахом богини вуду Эзили и носящей то же имя богини культа кандомбле.
Что касается свечи, то она стояла на крышке красивого сундука как раз напротив двери.
Это был манящий свет, лившийся наружу из глубокого стакана, позади которого стояла и смотрела в самую его сердцевину прекрасная гипсовая фигурка святого Петра с золотыми ключами от Царства Небесного – скульптура высотой примерно в полтора фута, изображавшая Петра темнокожим, со светло-желтыми стеклянными глазами, одетым в мягкие зеленые одежды, расшитые золотом, и в пурпурную накидку с еще более затейливым золотым узором. В руках святой держал не только всем известные ключи от рая, но и большую книгу.
От потрясения волосы у меня на затылке встали дыбом.
Конечно, я сразу понял, что эта скульптура символизирует не только святого Петра, а еще и Папу Легбу, бога-посредника, бога, открывающего духовные царства, дабы посредством колдовства ты мог добиться успеха.
Прежде чем начинать заклинания, молитву или жертвоприношение, следует воздать должное Папе Легбе. И тот, кто ваял эту скульптуру, разбирался в подобных вещах. Как еще объяснить намеренно темный цвет кожи святого, который теперь казался персонажем какой-то колдовской книги? В культе кандомбле у него был помощник, к которому я раньше очень часто обращался. Бог по имени Эшу. В любом храме кандомбле ритуальные церемонии начинались с приветствия Эшу.
Глядя на статуэтку и свечу, я вспомнил даже запах бразильских храмов с утоптанными земляными полами. Услышал гул барабанов. Уловил запах блюд, разложенных в качестве подношения. Ко мне вернулись все ощущения из прошлого.
Вернулось также еще одно воспоминание: о Меррик.
– Папа Легба, – громко прошептал я, после чего слегка склонил голову и почувствовал, как кровь прилила к лицу. – Эшу, – также шепотом обратился я к другому божеству. – Пусть вас не обидит то, что я здесь делаю.
Я произнес короткую молитву, более привычно звучащую на давно знакомом мне португальском, и попросил не лишать меня доступа в только что открытое царство, ведь я относился к богам кандомбле с неменьшим уважением, чем Меррик.
Фигурка, разумеется, осталась неподвижной, светлые стеклянные глаза смотрели прямо на меня, но до сих пор мне редко выпадало лицезреть что-то, столь непостижимым и необъяснимым образом казавшееся живым.
«Наверное, я схожу с ума», – мелькнуло в голове.
Но разве не затем я пришел к Меррик, чтобы попросить ее прибегнуть к колдовству? И разве я плохо знаю Меррик? Впрочем, я никак не ожидал стать свидетелем подобных трюков!
Я снова вспомнил храм в Бразилии, где провел несколько месяцев, запоминая, какие листья можно подносить в дар божествам, слушая легенды и, наконец, спустя месяцы и месяцы мучительных тренировок танцуя вместе со всеми по часовой стрелке и приветствуя каждое божество особым жестом или танцевальным па. Такие танцы продолжались до тех пор, пока на их участников не снизойдет исступление и они не почувствуют, что божество входит в них, овладевает их душой... А потом наступало пробуждение и человека охватывало восхитительное чувство полного изнеможения... В памяти не оставалось абсолютно никаких воспоминаний о вселившемся в него на короткое время божестве, и потому приходилось полагаться на рассказы очевидцев.
Да, конечно... Разве мы не этим здесь занимались – разве не взывали к тем же старым духам? А Меррик лучше других знала все мои сильные и слабые стороны.
Мне долго не удавалось оторвать взгляд от лица святого Петра, но наконец я все-таки сумел это сделать.
Я попятился, как делает это любой покидающий святое место, и бесшумно метнулся в спальню.
И снова вдохнул явственный цитрусовый аромат флоридской воды, смешанный с запахом рома.
Куда подевались ее любимые духи, «Шанель № 22»? Неужели она перестала ими пользоваться? Запах флоридской воды был очень силен.
Меррик лежала на кровати, погруженная в сон.
Похоже, за последний час она даже не шелохнулась. Меня поразило в эту секунду сходство ее наряда – белой блузки и юбки – с классическим одеянием жриц кандомбле. Для полноты картины не хватало только тюрбана на голове.
Рядом с ней на столике стояла початая бутылка рома, опустошенная примерно на треть. Все остальное на первый взгляд оставалось по-прежнему. Запах ощущался очень явственно: это означало, скорее всего, что она специально распылила жидкость в комнате, чтобы умилостивить бога.
Во сне Меррик выглядела идеально, словно вновь превратилась в маленькую девочку. Меня поразила мысль, что, преврати я ее в вампира, это безукоризненное лицо сохранится таким навеки.
Мною овладели страх и омерзение. И впервые за многие годы я вдруг осознал, что способен без чьей-либо посторонней помощи наделить магической силой вампира кого угодно, будь то она или кто-либо другой. И впервые я понял, насколько чудовищен соблазн.
Разумеется, ничего подобного с Меррик не произойдет. Ведь она мое дитя. Она моя... дочь.
– Меррик, просыпайся! – резко произнес я, тронув ее за плечо. – Изволь объяснить мне эти видения. Просыпайся!
Никакой реакции. Она казалась мертвецки пьяной.
– Меррик, просыпайся! – повторил я очень сердито и приподнял ее за плечи обеими руками, но голова запрокинулась назад.
Моих ноздрей коснулся запах «Шанель». Как я любил этот аромат!
При виде ее груди, открывшейся в низком вырезе блузки, меня сковала такая боль, что я разжал пальцы, и Меррик рухнула обратно на подушки.
– Зачем ты проделывала эти трюки? – обратился я к неподвижному телу красивой женщины, лежавшей передо мной на кровати. – Что ты хотела сказать? Неужели ты думаешь, что меня можно отпугнуть таким образом?
Но взывать к ней было бесполезно. Меррик не притворялась. Она действительно вырубилась. Я не смог уловить ни одной ее мысли – ни явной, ни подспудной. Быстро осмотрев миниатюрный бар, я увидел, что за время моего отсутствия она успела прикончить пару маленьких бутылочек джина.
– Как это на тебя похоже, Меррик! – воскликнул я в сердцах.
В прошлом она часто пила без меры. После многомесячной кропотливой исследовательской работы дома или в поездках Меррик вдруг объявляла, что «отправляется на Луну», запасалась спиртным и, скрываясь от всех, пила по нескольку дней кряду. Предпочтение она отдавала сладким и пряным напиткам: рому из сахарного тростника, абрикосовому бренди, ликерам...
В такие периоды она была очень задумчива, много пела, танцевала, что-то записывала и требовала, чтобы ее оставили в покое. Если ее никто не тревожил, все обходилось без проблем, но любое вмешательство, малейшее возражение могли вызвать истерику, тошноту, дезориентацию в обстановке, за которыми следовала отчаянная попытка обрести трезвость сознания и в довершение всего – чувство вины. Но такое случалось редко. Обычно запой продолжался примерно неделю, и все это время ее никто не беспокоил. И в конце концов однажды утром она просыпалась, заказывала завтрак с крепким кофе и через пару часов возвращалась к работе – до следующих маленьких каникул, которые наступали где-то через полгода или чуть больше.
Если же Меррик случалось оказаться на каком-нибудь приеме, то напивалась она там добеспамятства, смешивая самым невероятным образом ром и сладкие ликеры. Она никогда не умела пить умеренно и не желала сдерживать собственные аппетиты. Когда в Обители давали большой обед, что случалось довольно часто, она либо совершенно отказывалась от напитков, либо поглощала их в огромных количествах, пока не отключалась. Алкоголь возбуждал ее и делал нетерпеливой.
Вот и теперь она лежала на кровати, напившись добесчувствия. А если бы мне и удалось разбудить ее, то дело наверняка закончилось бы пьяной перебранкой.
Я снова вышел в другую комнату, чтобы посмотреть на святого Петра, или Папу Легбу, на самодельном колдовском алтаре. Я чувствовал, что должен справиться со своим страхом перед этим идолом.
На этот раз, взглянув на статуэтку, я остолбенел. Под скульптурой и свечой был расстелен мой носовой платок, а рядом лежало мое старое вечное перо! В прошлый раз я их даже не заметил.
– Меррик! – в ярости воскликнул я.
Разве, когда мы ехали в машине, она не вытерла мне лоб? Я злобно взглянул на носовой платок. И точно: на нем оказались крошечные следы крови – пот с моего лба! Он понадобился ей для колдовства.
– Ах вот как! Мало того, что ты завладела моим платком, тебе еще нужна и моя кровавая испарина.
Решительным шагом я вернулся в спальню и, заранее готовый к скандалу, предпринял очередную, весьма бесцеремонную, попытку вывести Меррик из ступора. Но все мои усилия пропали втуне. Тогда я вновь уложил ее на подушки, нежно убрал с лица пряди волос и, несмотря на весь свой гнев, невольно залюбовался безмятежной красотой: кремовая загорелая кожа гладко обтягивала красивые скулы, длинные ресницы отбрасывали на них крошечные тени, не тронутые помадой губы были яркими.
Я снял с нее кожаные сандалеты и поставил рядом с кроватью. Но это был всего лишь предлог, чтобы коснуться ее, а вовсе не жест благородства.
Затем, отойдя от кровати и изредка поглядывая на алтарь в гостиной, я стал искать ее сумку.
Она лежала на одном из стульев, раскрытая, и внутри виднелся пухлый конверт, надписанный рукой Эрона – ошибиться я не мог.
«Что ж, – решил я, – она ведь украла у меня платок и ручку. Завладела моей кровью, которая никогда не должна попасть в руки агентов Таламаски. Да, конечно, она это делала не для ордена, а исключительно ради своей цели, ради колдовства, но все равно, как ни суди, это была кража. А я-то целовал ее всю дорогу в машине!»
Поэтому у меня было полное право ознакомиться с содержимым конверта. К тому же она сама спрашивала, нужны ли мне эти бумаги, а значит, хотела мне их отдать. Ну так я их возьму.
Я тут же выхватил конверт, открыл его и, убедившись в том, что это записи Эрона обо мне и о том, что со мной приключилось, решил взять бумаги с собой. Что до остального содержимого сумки, то там лежал дневник Меррик, дневник, читать который у меня не было никакого права (скорее всего, она использовала сложнейший французский шифр), пистолет с перламутровой ручкой, бумажник, набитый деньгами, дорогая сигара с этикеткой «Монте Кристо» и маленький флакончик одеколона «Флоридская вода».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53