- Что ты делаешь, Софи? - послышался сзади голос Ханны.
Софи повернулась, глядя на крупный женский силуэт и смутные черты лица. Его выражения она не смогла разглядеть.
- Что с тобой такое? - спросила Софи. - Я знаю, почему они не трогают меня… А тебя почему?
Ханна ничего не ответила. Лицо ее удлинилось, словно она открыла рот, не успев подобрать слова. “Не стой с открытым ртом! - вспомнились ей слова матери. - Не ровен час туда кто-нибудь залетит!” Ханна закрыла рот. Интересно, произнесла она это вслух?
- Если тебя укусят, тебе станет легче? - спросила Ханна каким-то обыденным тоном, не выражавшим ни осуждения, ни недоверия, словно это был самый обычный вопрос.
- Да, - сказала Софи. И тут же, почувствовав всю нелепость своего ответа, прижала руки к груди. - Я знаю об этом побольше твоего. Я читала о чуме. Врачи умирали вместе со всеми. Они были бессильны и лечили не столько лекарствами, сколько заклинаниями. Бред какой-то! Я не хочу быть неуязвимой!
- Другие только об этом и мечтают, - спокойно заметила Ханна.
- Я не другие! - отрезала Софи. - Если и дальше так пойдет, в живых останутся только убогие и калеки!
Ханна безмолвно подняла брошенную рубашку. Софи просто стояла и смотрела на нее, не вдаваясь в дальнейшие объяснения. И вдруг ее что-то остро кольнуло в правую ступню. Ей показалось, что она увидела темное пятнышко на ноге, но в этой призрачной мгле было трудно что-либо различить. Быть может, это просто дернулось сухожилие. Софи подняла ногу, внимательно разглядывая суставы, и почувствовала, как что-то капнуло на пол. Она нагнулась, коснулась пальцем теплого влажного пятнышка. В нос ударил запах крови. Укус, очевидно, пришелся как раз в вену.
Вся ее безумная отвага испарилась в момент. Софи затрясло. Нелепая реакция… Слишком рано.
- Глупо. Совершенно безответственно. Я все-таки врач…
- Скорее всего это было неизбежно, - отозвалась Ханна. - Если, как ты выразилась, с нами больше не церемонятся… - И мягко добавила: - Ну что? Теперь ты довольна?
Часть 3
ЦВЕТЕНИЕ
27. Хэтэуэй
Давненько я вам не писала, но сейчас я уже здорова, честное слово. Стивен нашел меня, когда я валялась в отключке в своей пещере, и отнес в женский лагерь. По идее я должна быть ему благодарна, хотя я предпочла бы, чтобы он выходил меня сам, а не сплавил куда подальше. Я-то выходила его! Этот подонок даже не пришел поинтересоваться моим самочувствием…
А чувствую я себя неплохо, особенно если учесть, что мои нынешние няньки были уверены, что я умру. Эту заразу называют “гриппом Центавра” - все, кроме тех, у кого нет чувства юмора и кто считает, что это слишком фривольное название для смертельно опасной болезни. Но если подумать, умерло не так уж много народу. Докторша, которая присматривает за мной, очень славная - американка китайского происхождения, маленькая и уютная, как бабушка. Ее дочь родила в восемнадцать лет, так что она не достает меня причитаниями типа “Как ты могла? А как же твоя карьера? Как ты будешь одна растить ребенка?” и прочими ля-ля.
Что со мной было? Эта докторша говорит, заразы на Земле (болезни, а не люди!) постепенно становятся не такими опасными, когда острые вспышки эпидемии идут на убыль. Но говоря это, она немного хмурится, как бы сомневаясь в своих словах и не желая вдаваться в подробности. Мэгги (которая строит из себя железную леди, хотя на самом деле она мягче воска и вечно окружена ребятишками) думает, что корабль просто сделал нам прививку. В конце концов этого не избежал никто, и Мэгги считает, что вначале прививку делали только здоровым людям, потому что инопланетяне пытались понять, насколько сильной может быть доза. Сперва они малость переборщили. Некоторые женщины, когда это слышат, совершенно выходят из себя, так что Мариан с Мэгги говорят об этом, только когда рядом никого нет.
Здесь не так уж плохо. Мне нравится Ханна. Она у них вроде лидера, хотя и неофициального. Высокая, под два метра, сложена как полузащитник и всегда ходит в блузке с юбкой. Честно говоря, при таких ручищах, ножищах и плечищах выглядит она как трансвестит. Но если ей нравится так одеваться - пусть. Она учительница музыки и уже начала учить ребятишек играть на скрипке. Представляете, взяла с собой пять скрипок! Смотреть, как она бережно берет в свои большие ладони детскую ручонку, чтобы правильно поставить пальчики, одно удовольствие. Надеюсь, мой ребенок захочет научиться играть на скрипке, когда перестанет пускать пузыри и шлепаться на попу.
Хотя мне нравится Ханна и некоторые другие женщины, есть кое-что, чего я им, наверное, не скажу. Сама не знаю почему. А может, и знаю. Я не боюсь, что они мне не поверят - они здесь такого понасмотрелись, что их уже ничем не удивишь. Но если я скажу, это станет слишком реальным. Дело в том, что, когда я болела, я видела какие-то огромные фигуры, похожие на сов с переливающимся оперением, а лица у них были, как цветы. Не знаю, долго это продолжалось или нет, ведь я совсем потеряла чувство времени, но они сажали на меня букашек - на руки и на грудь. Всех остальных на корабле покусали только один раз, а меня - шесть. Мэгги говорит, что букашки - переносчики болезни, и она не слышала, чтобы кто-то еще пережил так много укусов. Я лично помню только первый, потому что потом я вырубилась и ничего уже не соображала. Видела я этих сов наяву или бредила? И что они делали? Пытались убить меня? Может, я не должна была рисовать на стенах? Я поспрашивала, чем тут люди занимаются, но никто вроде больше на стенах не рисовал. Хотя, если корабль не хотел, чтобы я рисовала, зачем он давал мне краски? Я-то воспринимала это как поощрение… В общем, я до сих пор боюсь. Если я снова заболею, я умру. Или умрет мой ребенок.
Но я люблю свою пещеру. И меня мучит любопытство. Мне не терпится посмотреть на картинку, которую нарисовал корабль. А еще я хочу узнать, правда ли я видела инопланетян. И когда я об этом думаю, я все меньше боюсь умереть или потерять ребенка, и мне все больше хочется вернуться а пещеру. В принципе, если бы я мечтала о безопасной жизни, я могла остаться на Земле, верно? Но я полетела с ними - и не жалею об этом.
28. Стивен
Каждое утро, когда загорался свет, он умывался холодной свежей водой, одевался и шел в глубь пещеры, к Флер. На третий день он еле различил дешевый голубой спальный мешок, в который закутал ее. Стивен уже жалел о собственной трусости. Лучше бы он оставил ее как есть. Тогда он смог бы бросить последний взгляд на ее красную куртку и спутанные черные волосы.
Он не знал, сколько времени проводил, глядя на нее. Впервые в жизни Стивен не чувствовал ни злобы, ни страха. Он словно нашел наконец достаточно просторное свободное место, где можно было жить. Его окружали призраки женщин: матери, почти сестры и еще двух, одну из которых он убил, а другую не сумел спасти. Эта девочка скоро тоже станет продолговатым холмиком на общественном кладбище. И останутся от нее лишь кучка тряпья, несколько фотографий и писем да картинки на стене.
Стивен не помнил, что тогда делал - похоже, просто сидел и смотрел, как твердеет саван Адриен. Когда настала тьма, он лег рядом с ней и уснул. Ему приснились бабочки. Он не стал размышлять об их очевидной символичности; это был верный путь к безумию. Проснувшись, Стивен посидел немного у входа, свесив ноги и глядя на главную пещеру. Если немного прищуриться, деревца внизу становились похожими на большие земные деревья, инопланетный свет можно было принять за свет солнца, а светлую сияющую каменную стену напротив - за гору Ранье, залитую утренними лучами. Но кто-то снизу окликнул его, и иллюзия исчезла. Он помнил еще, что крошил в пальцах имбирный хлеб и наблюдал за тем, как коврик смыкался над крошками, образуя крошечные зеленые кочки.
Однако теперь его одолело любопытство. Ему с детства нравилось рыться в чужих вещах. Это не было страстью к воровству. Крал он только у чужих - и только то, что можно было продать. У знакомых он крал тайны, которые они не хотели ему открывать. Так они чуть не поссорились с Флер: она позволила пожить у нее после того, как его выписали из больницы, и застукала его за чтением ее писем. Но Стивен знал - и она знала, - что он снова сделал бы то же самое.
Странные у бедолаги оказались пожитки. Девушка словно жила двойной жизнью, и чем беднее и неказистее были вещи, тем больше она их ценила. Дешевый альбом с фотографиями аккуратно хранился в застегнутой на молнию сумке, в то время как заляпанный чернилами кожаный несессер для письменных принадлежностей валялся открытым на полу. Среди одноразовых шариковых ручек и мелков в пенале сиротливо лежала серебряная ручка с черной инкрустацией. Простые хлопчатобумажные носки были постираны и разложены сушиться, а пара носков с метками дизайнера была скомкана в шарик и засунута на дно рюкзака.
Альбом заполняли фотографии, вставленные в пластиковые страницы. Стивен изучал их взглядом антрополога. Он знал, что семейные фотографии представляют огромную ценность для их владельцев, но для него они были изображениями чужих и непостижимых миров.
Конечно же, Стивена тоже фотографировали, причем не раз. Как правило, очередные приемные родители снимали и его, и других приемышей из безродного племени. Дети частенько устраивали перед этим истерику. Возможно, как и Стивен, они ненавидели эту комедию, понимая, как они будут выглядеть на снимке - кучка отверженных, нашедших наконец свою семью. Но снимки только подчеркивали, что это ложь. Настоящие семьи, такие, как у этой девочки, шли рука об руку через года. На первой фотографии женщина с тяжелыми веками и худой, болезненного вида мужчина сидели в саду. На коленях у мужчины сидел ребенок, а двое других стояли по сторонам, вцепившись в подлокотники шезлонга. Девушка похожа на мать, отметил Стивен; в ее темных глазах отражалась история колонизации. На другом снимке женщина стояла одна, с младенцем на руках, а четверо других детей стояли рядом как часовые, с вызовом глядя в камеру. На третьем, рождественском снимке, семья была запечатлена рядом с мохнатой и не перегруженной украшениями елкой. Женщина смущенно куталась в темно-красный стеганый халат, младшая девочка позировала в балетной пачке, остальные дети сгрудились вокруг кучки подарков, ревниво оберегая свои трофеи. В альбоме были еще детские фото - по одному, по двое, по трое или вчетвером; вырезанный из газеты снимок одной из девочек на катке: напряженная улыбка, крошки льда, летящие из-под коньков; открытка с поздравлениями с днем рождения, подписанная “Мама, Пета, Дэйв, Джон”; вторая открытка, написанная взрослым почерком, и еще одна, накарябанная неуклюжей детской рукой и подписанная “Джой”.
В несессер была засунута пачка исписанной бумаги. Стивен вытащил ее и уселся, скрестив ноги, на полу. Потом встал, подошел к картинной стене и продолжил чтение. На страницах играли блики ярких разноцветных красок. Картинам девчонки не хватало отточенности, но они были полны жизни, и это придавало им неотразимое обаяние. Такими же полными жизни и откровенными были ее письма. У Стивена похолодело в груди, когда он читал, как она описывала его во время болезни. Она явно слишком наблюдательна. И эта девушка, почти подросток, одинокая и плохо образованная, установила с кораблем куда более глубокий контакт, чем все они вместе взятые!
Стивен присел, рассматривая изображение корабля. Корабль висел в космосе - и это был ответный дар. Да, посадила она всех экспертов в лужу!
Последняя страница была исписана каракулями, расплывшимися от пота, а в одном месте запачкана желчью. Стивен содрогнулся; рука его сжалась, смяв страницу. Он швырнул бумажный шарик в стену. Запах прилип к его ладоням.
Стивен собрал все ее пожитки и как попало сунул их в рюкзак - фотоальбом и несессер, самодельные кожаные штаны и пробковую шляпу… Когда он поднял шляпу, из нее выпало что-то голубое, блеснув на свету. В мозгу у Стивена мелькнули ассоциации: “Перо? Нож?”, но хотя формой и цветом предмет напоминал и то, и другое, больше всего он походил на чешую. Чешуйка длиной около восьми-девяти дюймов, ярко-голубая в центре и постепенно блекнущая к краям. Поверхность ее была слегка волнистой. Стивен никогда в жизни не видел ничего подобного. Он протянул к ней руку, замер - полупрозрачные края выглядели острыми как бритва, - а потом с холодной решимостью поднял чешую. Если он порежется - черт с ним! И так вся душа кровоточит… К его удивлению, пластинка оказалась не совсем твердой. При нажатии она прогибалась - и чуть зеленела. Стивен провел по ней пальцем, ощущая мелкие бороздки и гребни, слегка шуршавшие под ногтем. Голубая, написала она. Лица цветов. И совы. Стивен встал, все еще держа в руке чешуйку, и пошел за письмом, которое он с такой яростью швырнул куда подальше. Присев и пристроив на одном колене легонько покачивавшуюся чешую, расправил листок. Наспех накарябанные слова были именно такими, как он запомнил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55