Несчастным наббанайцам теперь приходилось сидеть по двое на одной лошади, и они выглядели до смешного растерянными, когда маленький караван тронулся в путь.
— Если он останется в живых, — крикнула Мириамель им вслед, — напомните ему, что здесь произошло.
Отряд всадников быстро скрылся из глаз, направляясь на восток, в холмы.
Раны были обработаны, а вновь приобретенные лошади нагружены скудными пожитками, и к середине дня путники могли продолжить движение. Мириамель чувствовала странную легкость, словно она только что пробудилась от страшного сна и обнаружила за окном ясное весеннее утро. Камарис вернулся к своей обычной безмятежности; казалось, страшное переживание ничуть не повредило старику. Кадрах говорил мало, но так оно и было на протяжении последних нескольких дней.
Аспитис тенью стоял на задворках памяти принцессы с той самой ночи, когда'буря позволила ей сбежать с его корабля.
Теперь эта тень исчезла. Мириамель ехала по холмистой стране тритингов, перед ней в седле кивал головой Тиамак, и принцесса с трудом удерживалась от того, чтобы громко запеть.
В этот день они сделали почти две лига. Когда пришло время остановиться па ночевку, Изгримнур тоже пребывал в превосходном настроении.
— Теперь-то у нас депо пойдет, принцесса, — он улыбнулся себе в бороду. Если он и стал хуже думать о ней, после того как Аспитис выставил на всеобщее обозрение ее позор, то был слишком рыцарем, чтобы показать это. — Молот Дрора, но что ты скажешь о Камарисе? Ты видела? Мужчина вдвое младше его не сделал бы ничего подобного!
— Да, — она улыбнулась. Герцог был хорошим человеком. — Я видела его, Изгримнур. В точности то же, что поется в старых песнях. Нет, лучше того.
Герцог разбудил ее рано утром. По его лицу она поняла: что-то случилось.
— Тиамак? — ей стало нехорошо. Они прошли вместе через такие испытания! Ведь ему с каждым днем становилось лучше!
Герцог покачал головой.
— Нет, леди, это монах. Он исчез.
— Кадрах? — Этого Мириамель не ожидала. Она потерла лоб, пытаясь проснуться. — Что значит «исчез»?
— Ушел. Взял лошадь. Оставил записку, — Изгримнур показал на кусок пергамента из Деревенской Рощи, лежавший на земле около того места, где она спала; сверток был придавлен камнем, чтобы пергамент не сдуло ветром, гуляющим по вершине холма.
Мириамель должна была страшно переживать бегство Кадраха, но она ничего не чувствовала. Она подняла камень и осмотрела пергамент: да, это его рука — она видела раньше почерк монаха. Похоже было, что Кадрах писал обгоревшим концом палочки.
Что же было таким важным для него, думала она, что он потратил время до отъезда, написав эту записку?
Принцесса, говорилось в ней. Я не могу идти с Вами к Джошуа. Я чужой среди этих людей. Не вините себя. Никто не мог быть ко мне добрее, чем Вы, даже после того, как узнали, что я на самом деле из себя представляю.
Я боюсь, что дела обстоят хуже, чем Вы думаете, гораздо хуже. Я хотел бы хоть что-то сделать для Вас, но к несчастью не в силах никому и ничему помочь.
Подписи не было.
— Какие «дела»? — раздраженно спросил Изгримнур. Он читал записку, заглядывая принцессе через плечо. — Что это он имеет в виду: «дела обстоят хуже, чем вы думаете»?
Мириамель беспомощно пожала плечами.
— Кто может знать?
Снова покинута, вот все, что она смогла подумать.
— Может, я был слишком суров с ним, — сердито сказал герцог. — Но все равно, это не повод для того, чтобы украсть лошадь и уехать.
— Он все время чего-то боялся. Все время, пока я знаю его. Трудно всегда жить в страхе.
— Что ж, у нас нет времени проливать о нем слезы, — проворчал Изгримнур, — у нас полно других забот.
— Нет, — сказала Мириамель, складывая записку, — мы не будем проливать слезы.
4 ПУТЕШЕСТВЕННИКИ И ПОСЛАННИКИ
— Я давно не бывала здесь, — сказала Адиту. — Давным-давно.
Она остановилась и подняла руки, немного округлив пальцы, словно показывая жестом весь долгий срок своего отстутствия; все ее стройное, гибкое тело вздрагивало, словно лоза ищущего воду. Саймон смотрел на нее со смесью любопытства и страха, быстро трезвея.
— Может быть, тебе лучше спуститься? — спросил он.
Адиту только взглянула на него сверху, насмешливая улыбка приподняла уголки ее губ, потом ситхи снова подняла глаза к небу и сделала еще несколько шагов по тонкому, крошащемуся парапету Обсерватории.
— Позор Дому Танцев Года, — сказала она. — Мы должны были предпринять что-нибудь, чтобы спасти это место. Мне грустно видеть такое запустение.
Саймону показалось, что это прозвучало без особой горести.
— Джулой называет это место «Обсерваторией», — сказал он. — Почему?
— Не знаю. Что такое «обсерватория»? Я не понимаю этого слова.
— Отец Стренгьярд сказал, что это место вроде тех, что были в Наббане во времена императоров — оттуда смотрели на звезды и пытались по их сочетаниям угадать, что случится.
Адиту засмеялась и высоко подняла ногу, чтобы снять сапог, потом опустила ее и проделала то же самое с другой ногой, словно она стояла рядом с Саймоном, а не в двадцати локтях над землей, на тонком каменном карнизе. Ситхи сбросила сапоги вниз, и они мягко стукнули по сырой траве.
— Тогда, я думаю, она шутит, хотя в каждой шутке есть доля истины. Никто не смотрел отсюда на звезды иначе, чем это можно делать в любом другом месте. Здесь находился Рао йе-Сама'ан — Главный Свидетель.
— Главный Свидетель? — Саймону не нравилось, что она бежит по скользкому парапету. Во-первых, это вынуждало его поторапливаться, хотя бы для того, чтобы расслышать, что она говорит, а во-вторых… ну, все-таки это было опасно, даже если она так не считала. — Что это такое?
— Ты знаешь, что такое Свидетель, Саймон. Джирики отдал тебе свое зеркало. Это малый Свидетель, и таких еще существует много. А главных Свидетелей было всего несколько, и они находились в определенных местах — Пруд Трех Глубин в Асу'а. Огонь Разговора в Хиксхикайо, Великая Колония в Джина-Т'сеней — большая часть их разрушена иди утеряна. Здесь, на Сесуадре, под землей находился огромный камень, называемый Глаз Земляного Дракона. Земляной Дракон — это второе имя, трудно на вашем языке объяснить разницу между ними. Великого Червя, который кусает собственный хвост, — объяснила она. — Все, что здесь стоит, было построено над этим камнем. Это был не совсем Главный Свидетель — фактически, он был вовсе не Свидетель сам по себе — но такова была его сила, что любой малый Свидетель, вроде зеркала моего брата, становился Главным Свидетелем, если им пользовались здесь.
Голова Саймона шла кругом от потока называний и фактов.
— Что это значит, Адиту? — спросил он, стараясь, чтобы его вопрос не прозвучал сердито. Он делал все, что мог, для поддержания спокойной и изысканной беседы, когда вино начало испаряться. Ему казалось очень важным, чтобы она поняла, как он повзрослел со времени их последней встречи.
— Малый Свидетель поведет тебя по Дороге снов, но покажет скорее всего тех, кого ты знаешь, или тех, кто ищет тебя. — Она подняла левую ногу и откинулась назад, изогнувшись, как натянутый лук, с удивительной грацией удерживал., равновесие. Она оглядывала мир, спокойно, как маленькая девочка, сидящая на заборе по пояс вышиной. Мгновением позже ее ноги взмыли в воздух. Теперь ситхи раскачивалась взад-вперед, стоя на руках.
— Адиту! — резко сказал Саймон, потом попытался заставить себя успокоиться. — Не следует ли тебе теперь пойти повидать Джошуа?
Она снова засмеялась легким серебряным смехом.
— О мой испуганный Саймон! Нет нужды торопиться к Джошуа, как я уже говорила тебе по дороге сюда. Известия от моего парода могут подождать до утра. Дай своему принцу хоть одну ночь отдохнуть от забот. Судя по тому, что я видела, он крайне нуждается в том, чтобы освободиться от горя и тревог. — Она двинулась вперед на руках. Ее неподвязанные волосы бельм облаком закрывали лицо.
Саймон был уверен, что она не может видеть, куда идет. Это смущало и сердило его.
— А зачем ты проделала весь путь из Джао э-Тинукай, если твои известия совершенно не важны. — Он остановился. — Адиту! Зачем ты это делаешь? Если ты пришла поговорить с Джошуа, тогда пойдем и поговорим.
— Я не говорила, что они не важны, Сеоман, — ответила она. В ее голосе все еще была легкая насмешка, но теперь в нем появилось и нечто большее — почти гнев. — Я только сказала, что лучше подождать до завтра. И так и будет. — Она осторожно опустила ноги между руками и согнула колени, после чего встала, вытянув руки, одним движением, словно собираясь нырнуть в пустоту. — А до тех пор я буду проводить время так, как мне нравится, вне зависимости от желаний юного смертного.
Саймон был уязвлен.
— Тебя послали что-то передать принцу, а ты предпочитаешь кувыркаться.
Адиту была холодна, как лед.
— Собственно говоря, будь у меня выбор, я бы вообще сюда не поехала. Я отправилась бы е братом в Эрнистир.
— Так зачем ты явилась?
— Ликимейя послала меня.
Так быстро, что Саймон едва успел удивленно ахнуть, она схватилась за парапет длинными пальцами одной руки и упала через край. Нащупав точку опоры на неровной поверхности каменной стены, она уперлась босой ногой, в то же время шаря по стене другой. Оставшуюся часть пути она проделала быстро и легко, как белка, бегущая по стволу дерева.
— Пойдем внутрь, — сказала она.
Саймон засмеялся и почувствовал, что его злость отступает. В пристутствии ситхи Обсерватория казалась еще более жуткой. Темная лестница, вьющаяся по стенам цилиндрической комнаты, наводила на мысль о внутренностях огромного животного. Балки, хотя в помещении и царила почти полная темнота, слабо мерцали, в казалось, что они образуют постоянно меняющиеся узоры.
Странна было сознавать, что Адиту здесь чувствует себя почти таким же ребенком, как и он сам, поскольку ситхи построили это место задолго до ее рождения. Джирики однажды сказал, что он и его сестра «Дети Изгнания». Саймон понял это так, что они родились уже после падения Асу'а пять веков назад — действительно небольшой отрезок времени для ситхи. Но Саймон видел и Амерасу, которая пришла в Светлый Ард раньше, чем в этой стране хотя бы один камень был положен на другой. А если сон Саймона в ночь его бдения быв правдив, то Утук'ку, бабушка самой Амерасу, стояла в этом здании в момент расставания двух племен. Сама мысль о том, что кто-то может жить так долго, как королева норнов и Первая Праматерь, тревожила его.
Но еще больше тревожило, что королева норнов, в отличие от Амерасу, была все еще жива, все еще могущественна… и не испытывала к Саймону и всему его смертному роду ничего, кроме ненависти.
Ему не нравилось думать об этом. Собственно, ему вообще не нравилось думать о королеве норнов. Легче было понять даже обезумевшего Инелуки и его неутихающую ярость, чем паучье спокойствие Утук'ку, готовой ждать тысячелетие какого-то скрытого отмщения.
— А что ты думаешь о войие, Сеоман Снежная Прядь? — внезапно спросила Адиту. Он уже в общих чертах описав ей прошедшее сражение, когда они обменивались новостями по дороге в Обсерваторию. Теперь он задумался, прежде чем ответить.
— Мы упорно сражались. Это была прекрасная победа. Никто не мог ожидать такого.
— Нет, что ты думаешь?
Саймон снова ответил не сразу.
— Это было чудовищно.
— Да. Ты прав. — Адиту отошла на несколько шагов в сторону и встала в такое место, где ее не доставал лунный свет. — Это ужасно.
— Но ты же только что сказала, что хотела идет на войну в Эрнистир вместе с Джирики.
— Нет. Я сказала, что хотела быть с ними, Сеоман. Это вовсе не одно и то же. Я могла бы быть еще одним всадником, еще одним луком, еще одними глазами. Нас, зидайя, очень мало даже после воссоединения с Домами Изгнания, чтобы выехать из Джао э-Тинукай. Очень мало. И никто из нас не хотел воевать.
— Но ситхи же участвовали в войнах, — возразил Саймон. — Я знаю, что это так.
— Только защищаясь. Кроме того, раз или два за нашу историю, подобно тому, как это делают сейчас мои мать и брат на западе, мы сражались, чтобы защитить тех, кто помог нам, когда мы нуждались в этом. — Теперь голос ее был очень серьезен. — Но даже сейчас, Саймон, мы взялись за оружие только потому, что хикедайя принесли войну нам. Они ворвались в наш дом и убили моего отца, первую Праматерь и многих других. Не думай, что мы бросились защищать смертных только потому, что они в очередной раз подняли друг на друга мечи — это странное время, Саймон, и ты знаешь это не хуже меня.
Саймон сделал несколько шагов вперед и споткнулся о кусок разбитого камня. Он нагнулся потереть ушибленный большой палец.
— У, кровавое древо! — выругался юноша, переводя дыхание.
— Тебе трудно видеть ночью, Сеоман, — сказала Адиту. — Пойдем.
Саймон не мог допустить, чтобы с ним нянчились.
— Одну секунду. Я в порядке. — Он в последний раз потер палец. — А почему Утук'ку помогает Инелуки?
Адиту возникла из темноты и сжала его руку своими холодными пальцами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67