Он точно знал, что все они покойники, что никак к нему не подкопаешься, что все, чьи показания могли быть для него опасны, давно закатаны в асфальт, вмешаны в бетон, скормлены свиньям… Но все они сидели здесь и все внимательно смотрели на него: в разодранных, запятнанных кровью костюмах, с дырами от пуль, с торчащими рукоятками финок, с пустыми, мертвыми глазами.
Фрол перевел взгляд на зал. Зал был полон, и все передние ряды молча смотрели на него. Все они тоже были в запачканной, простреленной одежде, с отверстиями от пуль, с неживым выражением лиц. И все это были люди, которых он убивал. Многих из которых убили те, кто сидел сейчас в креслах свидетелей.
Покойники ловили взгляд Фрола и приходили в возбуждение.
– К нам, к нам! Иди к нам!! – завыли, вскакивая, мертвецы.
И вдруг, как по команде, замолчали. Хлопнула дверь, и в зал вошел, почти вбежал и сел на место прокурора вполне живой человек, но при виде его совсем упало сердце у Фрола. Нанду сидел на прокурорском месте, глядя на него, как на помойку.
А все покойники смотрели на него.
– Взять его! – властно повел Нанду рукой от первых рядов к клетке Фрола, как Вий в одноименном фильме. И словно волна затопила пространство перед клеткой, и Фрол понял, что никакая решетка не удержит эти распяленные рты, простертые руки, скрюченные пальцы. Бежать!!! В панике метнулся было Фрол, но был пригвожден к месту вцепившимися в плечи костяными руками. Вскрикнув, метнулся, поднял лицо уголовник. Полураспавшееся, но странно знакомое даже таким, с отвалившимися кусками плоти, с обнажившимся черепом лицо…
Кантонов!!! Второй конвоир был Яфетов. Те, кого он убивал еще первыми, еще не королем карского алюминия, а главарем обычной шайки. Потом покойников было не счесть, но эти, эти были первыми, и Фрол рванулся с болезненным криком. Костяные пальцы впились крепче.
– Тихо, тихо, Фрол Тихомирович, скоро приедем…
Машина мягко шелестела и шумела по шоссе, вскочить не давал ремень безопасности, а рев толпы раздавался из радиоприемника – транслировали матч по футболу.
Ну конечно, он ехал в родные места, в схорон. Скоро, скоро он засядет на глубину нескольких метров, под слой металла и бетона. Ни Гитлер, ни Борман не имели такого совершенства, как его бункер, и скоро-скоро он станет недоступен для всяких Нанду и прочих мужиков и лохов.
Опять дремал Фрол и зря боялся снова заснуть, потому что теперь ему снилось хорошее, как он отнимает копейки у малышей возле кинотеатра. Фрол даже всхлипывал во сне и улыбался, так приятно было вспоминать, как в золотые, невозвратные четырнадцать лет пинал в промежность первоклассников, не дававших выворачивать карманы.
И секретарю Простатитова, Анне Сергеевне, тоже снилось хорошее, что ее переводят в начальники общего отдела. Причем снилось прямо в рабочее время, потому что губернатор позорно продул перевыборы и тут же бесследно пропал. Делать Анне Сергеевне было решительно нечего, погода была тихая и теплая, и детективный роман – ах! – сам выскальзывал из пухлой руки Анны Сергеевны. Содержание сна странно диктовалось и весной с ее прозрачностью и дивностью, и, так сказать, местом протекания сна. Потому что в этом сне перечислялись пайки, виды услуг, доступ в спецраспределители и другая благодать, которая должна была излиться на Анну Сергеевну с получением этого места.
Но как это случается во сне, приятное сменилось кошмаром. Вместо пайка и парикмахерской стал сниться еще без следа пропавший Простатитов. И во сне хныкала, плакала Анна Сергеевна, постепенно доходя до крика уже распяленным, потерявшим всякую форму ртом.
Что-то похожее на рычание вырвало Анну Сергеевну из сладких объятий Морфея. Над ней наклонялся верзила со страшным, обожженным лицом, и хоть убейте, где-то Анна Сергеевна это лицо уже видела…
Но как ни страшен был этот где-то уже виденный ею человек, но и выражение лица было самое приятное и милое, и голос его, подобный реву боевого быка, оказался ласков и заботлив.
– Девушка, да что случилось?! Кто вас обидел, девушка? Юбку оборвал? Жениться не хочет, поганец? Так вы только скажите, мы его и пригласим, и побеседуем…
И страшный человек сделал выразительное движение раскрытой ладонью, словно сгребал что-то висящее сверху.
– Да губернатор тут пропал! – не думая, выпалила Анна Сергеевна, и тут горе-злосчастье снова навалилось на нее, и не выдержала девушка, в голос зарыдала, распяливая рот, утирая слезы кулаками. – Пропа-ал!
– Я разве пропал?! – очень удивился вошедший, и тут только Анна Сергеевна начала приходить в себя.
А Нанду прошел в кабинет, и вслед за ним колыхнулась, стала втекать в кабинет губернатора свита.
– Гм, – произнес Нанду, задумчиво рассматривая кабинет, постепенно сосредотачиваясь на картинах.
– Интересно, а так это было или все-таки не совсем так, а Михалыч? – обратился он к пожилому, седеющему мужику с красной рожей. И ткнул в картину, на которой, ангельски улыбаясь, казаки копьями протыкали на стенах Карска невыразимо отвратительных маньчжур.
– Категорически не так, – решительно ответил Михалыч, и Нанду кивнул головой.
– А это еще что? – ткнул он пальцем в назидательную картину, где враги перестройки зашибали танковым люком защитника ельцинизма Илью Рохлина. И веселое изумление все яснее пробивалось на его физиономии по мере получения объяснений.
– Может, в сортир перевесим? – деловито спросил Нанду свиту.
– Завтра… Поработать надо… Вот по алюминию… Вот… – все задвигались, заговорили.
– Ну, значит, завтра… Девушка, – обратился к Анне Сергеевне этот странный, непонятный человек, и Анна Сергеевна испугалась и даже схватилась за сердце. – Да что вы так меня боитесь?! Честное слово, не кусаюсь. Даже Ельцина и то не покусал… И не бойтесь, я вас не уволю. Вы бы лучше нам чайку, а?
Анна Сергеевна сделала понимающее лицо и пошла выполнять свои обязанности.
Пройдет не так уж много времени, и закаты нальются красками – густыми, зрелыми, тяжелыми. Не будет в них трепетности, юности, незавершенности. Закаты будут начинаться раньше, листва станет не салатной, а густо-зеленой, и в кронах, как ранняя проседь, нет-нет, да и мелькнет желтый лист. День пойдет на убыль, солнце заходить будет в туманы, станет грустно и легко по вечерам, и тогда уже сны будут сниться не легкие, волшебные, а солидные, серьезные сны-снищи. И страшно подумать, что будет сниться в августе тем, кому плохо спалось в конце мая.
Впрочем, для одного героя нашей повести осень уже наступила. В южном полушарии середина зимы – наше лето. Весна наступает в сентябре, а осень, соответственно, в апреле. И Ване Простатитову снился вполне солидный, по-осеннему основательный сон. И снился ему как раз кабинет губернатора в здании Карской областной управы. Снился разговор с Фролом, и как он отдает ему на откуп весь карский алюминий. И неудивительно, потому что эта эстансия в пампе куплена была как раз на эти деньги… так сказать, не без помощи Фрола.
На эстансии не было еще никакой обстановки, не было почти ничего, необходимого для жизни. И беглый губернатор спал, чтобы назавтра вить свое гнездо. Он спал деятельно, как спят очень маленькие дети, чтобы завтра начать жить сначала.
Начать сначала, начать с нуля – это стало его идеей фикс. А что он, собственно, мог еще?
Политическая карьера завершилась.
Предприниматель? Но он понятия не имел, как вообще ведутся дела. Он никогда и ничего не создал. Он был не предприниматель, а примитивный коммерсант… Почти что как торгующий с лотка. Торговавший тем, что создали другие. И даже не сам торговал, а делал крышу от администрации.
Преподаватель? Ученый? Он никогда толком не занимался наукой. Он хотел «руководить», получая кресла и должности. Это ему было интереснее.
Ему часто казалось, что он тоже может, что у него получится внести серьезный вклад в науку, сделать нечто существенное, важное, что заметят и потомки через много веков после нас… Если это и так, то уже было поздно, за годы творческого безделья давно и прочно выработалась некая леность ума.
Жить преподавателем дико провинциального Карского университета? Простатитов помнил, как пришел искать своего верного клеврета, автора всех его речей мадам Карлинову. Странным был для него сам облик университета – все эти юноши, а больше девушки в не очень чистых коридорах, лекции, звонки, собрания кафедры…
– Где тут искусствоведы?
– Вон в той аудитории, у них лекция кончается.
– Девушки, где мне искать товарища Карлинову?
– В тринадцать ноль пять.
Но что это такое, это тринадцать ноль пять?! Наверное, это что-то такое, что все университетские понимают сразу?! Но он-то этого не понимает…
– Это вы про время, да? – от напряжения скривился Простатитов.
А оказалось, это номер комнаты… Нет, и этим он не мог заняться.
И вот теперь он крепко спал, в новой стране, с новым именем. Спал в своей последней обители, чтобы жить на последние деньги, а рядом с ним сопела его последняя ставка и его последняя надежда.
А Галине Тимофеевне не спалось. Тихо-тихо, чтобы не будить мужа, она встала с постели. Накинула халат, вышла из комнаты, неся с собой в руках туфли. Женщина прошла анфиладой комнат, здесь любили строить комнаты смежные, а не чтобы дверь из коридора. Прошла прихожую – большой холл, в американском духе. Тоже необставленный, только заваленный привезенной мебелью. Из холла дверь вела прямо на крыльцо, без веранды. Веранда была с другой стороны дома и выходила прямо в сад, но женщине было неприятно идти по этим гулким темным комнатам одной.
Здесь, в южном полушарии, царила осень. Ступив с крыльца на кирпичи дорожки, Галина Тимофеевна тут же обула туфли: все-таки было прохладно, примерно как у нас в сентябре. Звезды, созвездия заполнили все небо, почти без туч. Все совершенно незнакомые. Тихо шагая по дорожке, Галина Тимофеевна жмурилась на эти созвездия. Когда-то маленькая девочка шагала под другими звездами, совсем другого полушария. Трудно поверить, что этот ребенок, гулявший с папой за ручку, и была она… Вот эта самая она… А было это под Иркутском? Или уже под Карском?
– Смотри, доченька, звездочка падает! – тогда сказали ей.
И она впервые стала смотреть на небо, на эти странные миры, чужие солнца. И много раз поднимала к ним голову, все думая, что пора бы всем этим заняться – созвездиями, звездами, их местом на небосклоне. А время, ну конечно, не настало. Она училась, работала, бегала на вечеринки, занималась общественной работой, целовалась с парнями, готовила обеды, рожала детей… Для чего? Вместе с юностью из ее жизни ушло и звездное небо, и постепенно она забыла и то немногое, что успела о нем узнать.
А потом она надеялась, что еще будет когда-нибудь время… И тогда она перечитает всего Пушкина, выучит польский язык, изучит звезды и созвездия. И вот теперь это время настало. Она может потратить много времени, чтобы изучить это чужое небо. Вот сейчас и выяснится – действительно хотела она, ждала она… или только хотела хотеть? Или смысл был в том, чтобы обманывать себя и ждать того, что и не должно наступить? Она не знала.
«Бойтесь своих желаний, они сбываются», – невольно усмехнулась женщина.
Налетал теплый ночной ветер, и чужие, незнакомые деревья шумели вокруг, и тоже очень незнакомо. К деревьям придется привыкать. И к птице с таким скрипучим, незнакомым голосом… Нельзя сказать, что с неприятным голосом, но с очень, с очень незнакомым.
Галина Тимофеевна остановилась у речки, куда привела ее тропка. Вода в речке еле двигалась, отражая деревья и звезды. Здесь ветер пролетал порывами, не сильно, и трепал только кроны деревьев. На дереве что-то говорила птица, а внизу кто-то тихо пищал. Галина Тимофеевна склонилась над цветком, откуда вроде бы шел писк. Маленькая черно-красная бабочка с мясистым оранжевым тельцем ползла по лепесткам цветка, тельце бабочки сокращалось, и она явственно попискивала.
Галина Тимофеевна невольно разулыбалась незнакомым птицам, деревьям, насекомым. Все здесь было незнакомым, чужим, но потому и страшно интересным. И теперь можно все это посмотреть! Например, посмотреть на кондора, как он описывает круги в дымном небе над Кордильерами. Мелькнула картинка из детской книжки, из Жюля Верна – кондор уносит в когтях…
Наверное, здесь нет кондоров, в смысле, их нет тут, в плоской, везде одинаковой пампе. Там, где стоит их эстансия. Тут красиво и удобно жить, но тут везде только равнина. А кондоры водятся, где горы. Кордильеры – это где-то тысяча, полторы тысячи километров на запад. Но ведь она может и проехать эти километры! Здесь везде отличные дороги и прекрасные, дешевые машины. Через неделю, две, когда все немного устроится… Взять машину, и через два дня она будет уже в Кордильерах. А здесь, наверное, есть и туристские маршруты? И которые с комфортом, и для любителей палаток и костров? Надо будет узнать, потому что надо же освоить эту чужую, незнакомую страну, раз уж в ней жить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58