– Земля говорит, «ум» Далин. Будете слушать?
Это был обычный выпуск последних известий для космоса. Он передавался направленным лучом в 8 часов для Марса, в 8.30 – для Юпитера, для Сатурна – в 9. В 9.30 подходила очередь Урана. И, как три века назад, передача начиналась светлым перезвоном кремлевских курантов.
Заслышав эти родные звуки, суровые лица на экранах заулыбались смущенно и нежно. И каждому вспомнился свой дом – белые с черными заплатками березы, или зеленые с перехватами трубы бамбука, или тюльпаны над тихим каналом. Дом, сад, мать, дети, Земля, ласковая и родная!
Земля рассказывала о своих достижениях: построен новый понтонный остров юго-восточнее Гавайи. Туда, в страну вечной весны, переселяется десять тысяч школ. Орошен большой массив в Сахаре около пресного моря Чад-Конго. Соревнование садоводов в Гаарлеме. Выведена роза с человеческую голову величиной, темно-фиолетового цвета. На празднике танца чемпионкой стала испанка Лолита. Ведутся исследования на границе внутреннего ядра Земли.
И вдруг:
– …хотя ученые применяли последнюю новинку техники – «режущие» лучи, такие же, как в проекте «Коса Кроноса», попытка взять пробу не удалась. «Ум» Геологической академии Жан Брио считает, что в особых условиях внутрипланетной плазмы режущие лучи не действуют.
Далин вздрогнул, резко обернулся к селектору. Двенадцать пар глаз выжидательно смотрели на него.
А передача заканчивалась. Мелодично вызвонили куранты. Стрекотал какой-то вертолет. Вероятно, он проплывал мимо Спасской башни.
Что означала эта передача? Информацию или совет? Земля сообщала, что режущие лучи не берут ядро планеты. Значит, и ядро Урана они не сумеют раскроить сегодня? Надо ли отменить подготовленную работу и ждать, пока на Земле проверят режущие установки? Или мнение Жана Брио – это личное мнение ученого, с которым можно не считаться? И даже не в том дело, личное это мнение или не личное? Важно: прав ли он? Правда ли, что режущие лучи не берут ядро планеты? Можно ли пускать в ход сомнительную установку?
– Что скажете, «умы»? – спросил Далин.
– Так нельзя! – выкрикнул Анандашвили. – Под руку толкают!
Шесть «умов» высказались за включение режущих лучей, шесть – против. Далину приходилось решать.
Он задумался, положив курчавую, колечками, бороду на грудь.
Выжидательно молчали белые, желтые и черные лица на экранах.
– Запросим Землю, «умы», – решил Дачин. – Пошлем радио в Космическую академию. Значит, пока не надо выводить людей на ракетодром.
8
Радиостанция дала направленный луч, Герта отстучала ключом… И пошла на Землю депеша, помчалась со скоростью света: триста тысяч километров в секунду, да триста тысяч, и триста тысяч, и триста тысяч… Мир откашляться не успел, а радиограмма умчалась за миллион километров.
Но до Космической академии она должна была лететь 2 часа 32 минуты и столько же времени обратно.
Радиограмма еще не пересекла орбиту Сатурна, когда вернулся Керим и потребовал обед. Что ели за обедом радисты, осталось неизвестным. Мир не записал меню. Он уже не был уверен, что этот день войдет в историю.
К концу обеда к радистам зашел Далин. Подсел к столу, но есть отказался.
Вообще «ум» частенько заходил в свой радиосекретариат просто так, поболтать немножко, понабраться бодрости у молодежи. Так важный генерал (это Мир придумал такое сравнение) в час отдыха играет с внучком в солдатики.
Далин любил рассказывать, а радисты охотно расспрашивали его: Мир – о науке, Керим – больше о прошлом, о героическом XX веке.
– Расскажите, как все началось? Как брали Зимний дворец? Что говорили на улицах? А царя вы видели? Где был царь?
Далин отвечал, улыбаясь:
– Голубчик, у тебя все перепуталось. Я родился гораздо позже. Взятие Зимнего я видел только в кино, как и ты.
– А капиталистов? Какие они были? Обязательно толстые?
– И капиталистов почти не видел, Керим. Только из-за границы приезжали к нам, щелкали фотоаппаратами, смотрели с недоумением, почему мы без них не пропадаем. Вот пережитки капитализма были при мне, помню. Пьяных помню. Была такая забава: люди разводили этиловый спирт с водой и пили стаканами. От него был туман в голове и нарушалось торможение в мозгу. Некоторым нравилось растормаживаться, забывать осторожность и приличия, ни с чем не считаться, кроме своих настроений. Еще помню неравенство в личной собственности. Скажем, едет по улице молодец в автомашине – киб не было тогда, сами люди уп­рав­ля­ли, – а ря­дом идет старушка, пешком. И он не остановит машину, не посадит старушку. Ему даже в голову не придет такое. Он владелец машины, а бабушка не владелица.
– Неужели бывало подобное? – удивлялась Юна. – Так почему же бабушка не брала машину?
– Тогда не брали еще, покупали за деньги. Такие были бумажки с узорами. Их раздавали не поровну: за сложную работу побольше, за простую поменьше.
Мира больше интересовало будущее.
– Что дальше? – спрашивал он. – Вот расколем мы Уран, дальше что?
– Дальше возни с планетами будет лет на триста. Будем ждать, чтобы они остыли, выравнивать, на место отводить, менять атмосферу будем – превращать метан и аммиак в углекислый газ, азот и воду. Потом посадим растительность, чтобы насыщала воздух кислородом…
– Ну, а дальше? Благоустроим планеты, заселим…
– Дальше расколем Нептун, – отвечал «ум». – Потом – Сатурн и Юпитер. Если только у них есть твердое ядро. Это еще уточнить надо.
– А потом?
– Потом, как предлагал еще Циолковский, построим искусственные спутники из стекла и алюминия.
– Но ведь на спутниках невесомость. А детям вредна невесомость, так говорят профилактики.
(Профилактиками называли в XXIII веке врачей. Ведь им чаще приходилось предупреждать болезни, а не лечить.)
– Может быть, мы зажжем еще одно солнце: соберем темные тела в межзвездном пространстве, свалим их в одну кучу. Вы же знаете закон больших масс. Стоит только собрать достаточное количество материи, и обязательно загорится солнце.
– А потом?
…Но сегодня Мир не решался задавать свои вопросы. Нельзя было расспрашивать о завтрашних шагах, когда и сегодняшний не удался.
«Ум» сидел у стола и барабанил пальцами.
– Рыбу ловили когда-нибудь? – спросил он. – Не электричеством, не ультразвуком. На простую удочку, на живца ловили? Было такое развлечение некогда: сидишь у речки, смотришь на поплавок. Вода блестит, поплавок прыгает в бликах. Плывут по речке отражения облаков. Хорошо. И внимание занято, и забот никаких.
Керим шумно отодвинул тарелку.
– Зачем тянете время, «ум»? Не надо ждать ответа. Земля скажет: «Отложите!» Всегда спокойнее отложить. Я бы нажал кнопку, и все! Будь что будет. Такое мое мнение.
– «Будь что будет»! – горько усмехнулся Далин. – А если ничего не будет? Думать надо, Керим. А кнопку нажать силы у всякого хватит.
Керим, обиженный, тут же ушел. Придумал себе дело: проверить автоматическую сигнализацию в складе горючего. И Далин поднялся вслед за ним:
– Пойду пройдусь, Мир, проводи меня.
Но в шлюзе, где находились скафандры, он передумал, отослал молодого радиста:
– Ты извини меня, Мир, мне подумать надо. Не сердись. В другой раз пройдемся.
Мир скинул скафандр, через открытую дверь скользнул прямо в радиобудку. Девушки даже не заметили его. Они сидели в своих кабинах спиной к двери, не оборачиваясь, переговаривались между собой. Шли секунды и минуты. Сонно гудели радиоаппараты. Где-то на невообразимо далекой Земле писался ответ Далину: решалась судьба проекта.
Мир в грустной задумчивости сочинял стихи:
Считается: кнопку нажать – забава…
9
–А замечательно придумал «ум»! – сказала Юна неожиданно. – Планета Песни, планета Драмы, планета Танца. На планете Танца я бы хотела жить. Там весело будет: утром вместо зарядки пляска, перед работой – пляска, перед обедом – хоровод. И красиво: все праздничное – цветы, цветы, цветы… Кто придет в некрасивом платье, высылают с планеты прочь за безвкусицу. Как хорошо! Все создается заново. Будто ребенка растишь: вот он крохотный несмышленыш, и ты учишь его, словно из глины лепишь человечка. А тут целая планета – праздничная, нарядная, развеселая. Ты какую выберешь, Герта?
Герта тяжко вздохнула:
– Я бы хотела жить на Земле, в Швеции, где-нибудь на берегу. У нас тихо так, мирно: серое море, чайки над морем, чистенькие домики, красная черепица. Ты не осуждай меня, но я боюсь космоса, Юна. Не по-людски тут. Черное небо днем, звезды при солнце. И смерть ря­дом. Мне каждую ночь снится: лежит Керим в разорванном скафандре… я зажимаю дыру, а воздух выходит, выходит, просачивается…
Мир широко раскрыл глаза: «Вот так история! Герта – самая исполнительная радистка, так давно покинувшая Землю, забравшаяся на край Солнечной системы, оказывается, не любит космоса. Почему же она не возвращается домой?»
Юноша ничего не сказал, не кашлянул, предупреждая о своем присутствии. Ему и в голову не пришло, что следует предупреждать. В XXIII веке не принято было скрывать свои мысли, поэтому и слушать чужой разговор не считалось неделикатным.
– А ведь Керим не захочет жить на Земле, – заметила Юна. – Керим тишину не любит.
– Должен же он считаться и со мной, – сказала Герта даже с обидой. – Я столько ездила за ним, до самого Ариэля. А когда у нас появится маленький… Керим должен будет принять во внимание, не оставлять меня одну.
– Оставит… – отрезала Юна.
Герта почему-то испугалась.
– Только ты не говори Кериму, а то он рассердится. Я обещала идти за ним всюду-всюду, хотя бы на край света. Но я за себя обещала, не за маленького. Тогда будет другой разговор.
– А ты очень любишь Керима?
– Очень-очень-очень! – трижды, как заклинание, произнесла Герта. – Мне ничего не надо, лишь бы он был рядом. Когда его нет, я думаю только о нем… и когда он рядом, тоже о нем.
– Нет, ты не любишь его, – объявила Юна неожиданно. – Так не любят. На самом деле ты не умеешь любить. Ты большая и сильная с виду, на полголовы выше меня, а сердце у тебя, как у испуганной девочки. Ты обнимаешь, словно уцепиться хочешь, чтобы он не ушел, стоял рядом, оберегал тебя, опекал, помогал. Как будто не муж он тебе, а сторож.
К удивлению Мира. Герта почти не протестовала.
– А как же иначе? – спросила она. – Конечно, чтобы оберегал и опекал. На то и муж.
– Нет, это не любовь, – проскандировала Юна. – Когда любишь, становишься щедрым, хочешь дарить, а не получать. Я бы любила так, чтобы он до неба рос, а не приземлялся… в Швецию. Когда я люблю, я сильнее. Кажется, на руках унесу любимого. И вот я все искала такого, чтобы сердце не жалко было вырвать и под ноги ему бросить… И я нашла-нашла-нашла! – Юна уже не говорила, а декламировала, выпевала каждое слово. – Нашла здесь, на краю света, на Ариэле. Увидела человека, который играет в бильярд планетами, как древний бог лепит новые миры, дает имена новорожденным и определяет их облик на тысячи лет…
– Ты любишь «ума»? – воскликнула Герта почти с ужасом. – Но он же сверхсрочник.
– Он герой! Кто спрашивает, сколько лет герою!
Увлекшись, Юна вышла из кабины, остановилась среди комнаты. И только тут заметила Мира. Ее подвижное лицо выразило испуг, негодование, презрение. Потом она расхохоталась, громко, подчеркнуто, нарочито….
«Ты все слышал? – говорил ее смех. – И на здоровье. Тебе это не поможет».
10
Триста тысяч километров в секунду, и триста тысяч, и триста, и триста… Шел ответ с Земли, пересекая орбиты Марса, Цереры, Юноны и Падлады, Юпитера и его двенадцати спутников… Но Мир забыл о том, что с Земли идет ответ. Даже в XXIII веке трудно было утешаться общественным, когда отвергнута любовь.
Он забился в полутемную кладовую при шлюзе, где хранились скафандры. Кажется, он плакал на плече у пустого скафандра. Возможно, это был скафандр Юны. Потом сидел, уставившись в темноту пустыми глазами, беззвучно шептал:
К чему увязывать слова…
И сам себе удивлялся. Какая смешная инерция! Ведь вся поэма писалась для того, чтобы Юна удивилась, потряслась, оценила его, полюбила бы поэта…
К чему увязывать слова, когда отказано в любви?
Потом рядом оказался кто-то неуклюжий и шумный. «Ум» Далин? Да, он. Далин ставил в угол свой скафандр, а тот медлительно валился на соседние. На Ариэле все падало медлительно.
– Кто здесь? – спросил Далин, зажигая свет. – Ты, Мир?.. Нет еще?
Он спрашивал о радиограмме с Земли. А Мир не понял и поэтому не ответил.
– Рано. Не может быть, – сказал сам себе Далии. Сел рядом, положил на ладони кудрявую бороду.
А Мир думал:
«Вот он сидит рядом – человек, отнявший мое счастье, отнявший счастье, которое ему не нужно. Сидит и думает о какой-то депеше, о мнении какого-то Жана Брио. Зачем ему любовь девушки? Все равно что слепому картина Рембрандта».
– У вас есть семья, «ум»?
Старый космонавт вздохнул.
– Не склеилась как-то, Мир. Женщины трудный на­род. Они и любят нас, космачей, и не любят. Любят за то, что мы – покорители неба и то и се, овеяны славой.
1 2 3 4 5 6