И что он изгнан из города.
– Слухи есть всегда, но не всегда они говорят правду, – мрачно пробормотал юноша.
Шагнув к Казимиру, Люкас хлопнул его по плечу.
– Не беспокойся, наемные охотники не найдут тебя здесь. Я позабочусь об этом.
– Довольно слабое утешение.
– Это верно, – едко рассмеявшись, согласился бард. – Год назад я говорил тебе, что на посту Мейстерзингера твои таланты пропадут втуне. Теперь тебя ждут дела еще более великие.
Казимир отошел от края площадки и уселся на валун.
– Да… например, бродяжничество.
– Например, власть! – возразил Люкас, и глаза его заблестели. – В конце концов, я не являюсь Мейстерзингером Скульда, но именно я управляю городом.
На лице Казимира появилась кривая усмешка.
– Но твой дворец – это ночные улицы, верно?
– Прежде чем насмехаться, – сказал Люкас холодно и шагнул к краю каменистой площадки, – взгляни, насколько велика моя власть.
Он указал на укрытые туманом водопады.
– Видишь вон там, выше по реке, водяную мельницу? Все доходы от нее идут в мой карман. Хозяин мельницы – просто моя марионетка. А теперь взгляни ниже по реке. Видишь мост? За проезд по нему взимается плата, и часть ее тоже получаю я. А за излучиной стоит моя лесопилка…
– Еще один источник доходов?
– Да, – кивнул Люкас, продолжая смотреть на город. – А заодно – место, где можно сваливать… останки. Щепа и опилки могут похоронить немало грехов.
Он помолчал, глубоко и ровно дыша.
– Сразу за лесопилкой расположена нижняя пристань. Тамошняя охота нравится мне больше всего. Мне доставляет удовольствие знакомиться с чужеземцами, которые приплывают к нам на лодках, и приглашать их в гостиницу на роскошный пир… – он не договорил, выразительно лязгнув зубами.
Казимир, внимательно разглядывавший лицо барда, заметил глубокие морщины на его лбу.
– Гостиница тоже твоя, верно? – спросил он. Люкас кивнул.
– Там полным полно потайных ходов и дверей-ловушек. К тому же в ней живут мои… коллеги.
Взглянув на город, Казимир заметил на его южной оконечности широкое пространство, на котором высились какие-то древние руины, примыкавшие к городской стене.
– Что это за развалины слева от нас? Люкас вздохнул, и уголок его губ слегка дрогнул.
– Это место называлось Даргахтский замок. Он был выстроен здесь столетия назад, чтобы охранять переправу. Собственно, город строился и рос вокруг него. Замок сгорел и развалился вскоре после того, как я прибыл в Скульд. В скобках замечу, что я почти не причастен к его гибели.
Впервые за прошедшие сутки Казимир рассмеялся:
– Что за ерунда! Да этот замок лежит в руинах наверняка больше чем сто лет. Когда он сгорел, тебя и на свете-то не могло быть!
Бард величественно повернулся к молодому человеку:
– Могло.
Казимиру отчего-то стало неуютно, и он нервно провел пятерней по волосам.
– Ладно. Мне надоело смотреть на город. Я охотно верю, что у тебя есть власть…
– И ты тоже можешь иметь такую же! Этот год в качестве Мейстерзингера Гармонии был всего-навсего прелюдией к твоей истинной власти.
– Конечно… – Казимир помолчал, покачивая головой. – Скажи, Люкас, тебе не приходило в голову, что мы с тобой – чудовища? Я отрицал это всю свою жизнь, но теперь, когда моя тайна раскрыта, я не могу больше обманывать самого себя. Я – убийца. Я – страшное чудовище. Изгнание и забвение, болезнь и смерть – вот чего я достоин.
– Ты дурак, Казимир, – сказал Люкас небрежно, отряхивая свой плащ. – С чего ты решил, что мы – какие-то там чудовища?
Казимир недоуменно улыбнулся.
– Наверное с того, что мы превращаемся в волков и убиваем людей.
Люкас отвернулся от него и начал медленно спускаться с горы.
– Да, это так, – подтвердил он. – Но таковы уж мы есть. Все, что мы делаем,
– мы делаем не со зла, а только повинуясь нашей природе и нашим инстинктам. Разве можно обвинять нас на основании того, что кому-то наши инстинкты кажутся инстинктами хищных зверей, а наша природа – чудовищной?
– Ты ловко жонглируешь словами, но я не уверен, что ты прав, – отозвался Казимир, спускаясь следом за Люкасом.
– Несмотря ни на что, мы представляем собой большее зло, чем любой из людей.
– Ничуть, – парировал Люкас. – Мы злы и порочны по своей природе, в то время как большинство людей – по выбору. Мы совершаем свои поступки потому, что чувствуем голод, а люди – из обыкновенной жестокости. Поэтому все свои злые дела они совершают своим собственным, весьма специфичным способом. Вместо того чтобы убить женщину на месте, человек сначала женится, а потом вечер за вечером избивает свою жену, пока через несколько лет она не умрет. И любой правитель, вместо того чтобы убить человека сразу, морит его голодом и выжимает из него все соки до тех пор, пока тот не превратится в живой скелет. Вместо того чтобы убить дитя в колыбели, родители и друзья детских игр годами высмеивают его, пока он сам на себя не наложит руки.
– Мне плевать на все твои доводы, все равно ты и я – самые страшные злодеи во всем городе, – с горечью сказал Казимир.
– Следуй за мной, – властно распорядился Люкас, указывая вниз.
– Здесь живет человек более грешный, чем мы с тобою вместе взятые, – сказал
Геркон Люкас, указывая на аккуратный небольшой домик, напротив которого они остановились.
Казимир с сомнением разглядывал коттедж. Подоконники, наличники, дверные косяки и ставни – все было тщательно выкрашено в зеленый цвет. Оштукатуренные стены были выбелены, а на крыше не отвалилась ни одна черепица.
– Этот дом не похож на дом чудовища. В ответ Люкас схватил его за подбородок.
– Это лицо тоже не похоже на лицо монстра.
Он выпустил Казимира и, повернувшись, зашагал к ведущей в подвал дверце.
– Идем, Казимир. Его нет дома.
Повозившись с замком, он отпер дверь и начал спускаться по ступенькам в темноту. Казимир остался стоять наверху. Качая головой, он смотрел, как бард исчезает в темноте. Затем, оглядевшись по сторонам и убедившись, что никто не идет, он последовал за своим наставником, аккуратно прикрыв за собой дверь.
В подвале оказалось довольно сыро и холодно. Стены здесь были сложены из грубо отесанных камней, а пол был земляной. Вдоль стен тянулись полки и стеллажи, сколоченные из толстых досок, а на полках выстроились полупрозрачные банки и кувшины. Содержимое их невозможно было рассмотреть из-за толстого слоя пыли. Похожие емкости были расставлены на разнокалиберных столах, которые занимали собой значительную часть пространства подвала. На крышках столов не было той пыли, какая покрывала все в подвале, но не были они и абсолютно чистыми. Потемневшие, растрескавшиеся от времени столешницы были залиты не то смолой, не то черным дегтем. Казимир принюхался и безошибочно определил – кровь.
– Чем тут занимается этот твой… приятель? – раздраженно спросил Казимир, рассматривая затканные паутиной столы.
– Ты мог бы и сам догадаться, – отозвался Люкас, широким жестом обводя подвал. – Впрочем, мы всегда можем дождаться его самого, он расскажет об этом гораздо лучше чем я.
– Столы, судя по всему, использовались для освежевания и последующей разделки, – заметил Казимир, рассмотрев под столами изогнутые крючья и блоки с намотанными на них цепями. Что-то звякнуло у него под башмаком, и он опустил глаза.
– Но что ужасного в том, что мясник работает в подвале, а не на открытом воздухе?
– Ты выбрал удивительно правильные слова, когда говорил о свежевании и разделке, – сухо заметил Люкас. – Однако, как мне кажется, ты не сумел сделать правильные выводы из того, что увидел. Ну что же, может быть, это тебе поможет.
Бард снял с одной из полок большой коричневый саквояж из полированной кожи. Под руками Люкаса защелка легко открылась, и на стол посыпались самые разные металлические инструменты. Казимир придвинулся поближе и стал разглядывать причудливо изогнутые ножи, крючки, иглы, зубастые зажимы и заскорузлые от крови тряпки.
– Что все это значит? – со вздохом спросил Казимир.
– Ты еще не понял? – вопросом на вопрос ответил Люкас с непроницаемым лицом. – Этот человек принадлежит к новому поколению так называемых ученых. Он верит в исцеление при посредстве скальпеля и иглы, отрицая лечение при помощи снадобий и покоя. В этих банках – плоды его исследований.
Казимир посмотрел на полки новым взглядом.
– Но почему это грех? – поинтересовался он. – Если он разрезает людей или животных для того, чтобы вылечить их…
– Не вылечить… во всяком случае теперь, – небрежно объяснил Люкас, снова сгребая в саквояж блестящие инструменты. – Он начинал на кроликах и енотах, кромсая их маленькие тела в поисках ответа на свои вопросы о человеческих болезнях. Но здоровье – это капризная любовница. Она не прячет своих секретов в телах мертвых животных. Мой друг так ничего и не узнал. Он жаждал знания, чтобы спасать человеческие жизни, но знание бежало от него.
Тогда я показал ему один трюк, который знал еще мальчишкой. Я научил его, как при помощи маленькой проволочки повредить мозг кролика так, чтобы можно было разрезать его еще живым. С тех пор как этот мастер препарировал живьем своего первого кролика, он узнал гораздо больше. Мой друг изучил, как бьется сердце, как работают легкие, узнал о боли, которая живет в стеклянных глазах парализованного животного. За те восемь часов, пока кролик оставался живым, он узнал и увидел целую кучу всего.
Но из всего, что он узнал, одно пришлось ему больше всего по вкусу. Он узнал, что такое полная и безграничная власть. Он мог разрезать живое существо, он мог трогать пальцами его внутренности, он мог в любой момент прекратить работу любого органа, любой железы. В тот день он покончил со своей врачебной практикой и начал изобретать все новые и новые пытки. Постепенно он набирался опыта и научился повреждать мозг высших живых существ таким образом, чтобы поддерживать в них жизнь днями и неделями. Между прочим, я уверен, что вот за этими дверями находится его последний…
Послышался гулкий щелчок замка, и слова застряли в горле Люкаса. Казимир бросил на него испуганный взгляд, и бард сделал ему знак оставаться на месте и молчать. Полуденное солнце хлынуло в подпол, и на лестнице появились чьи-то ноги в желтовато-коричневых брюках. Несмотря на влажность, со ступеней поднялись целые облака пыли, ясно видимой в солнечных лучах.
Спускающийся в подпол мужчина был среднего возраста и довольно мускулист. Кожа его напоминала свежевыскобленный пергамент. Заметив незваных гостей, он остановился, и его лишенные всякого выражения глаза остановились на Люкасе и его ученике. Медленно-медленно его лягушачий рот растянулся в некое подобие улыбки.
– Я всегда рад гостям, – проговорил он. – Хотя я никак не разгляжу, кто вы такие…
– Это я, уважаемый фон Даакнау, Геркон Люкас. Со мной – мой друг…
– Должно быть, это тот самый Казимир, о котором вы мне рассказывали, – перебил мужчина.
Спустившись с лестницы, он зашаркал к ним через комнату. Руки он вытянул перед собой, дабы ненароком не налететь на какое-нибудь препятствие. Через несколько мгновений он был уже рядом с Казимиром, и его загорелая ладонь легла на предплечье молодого человека.
– Этой самой рукой Эйрен проделал великое множество хирургических операций, – сказал Люкас. – Не так ли, фон Даакнау?
– Этой самой рукой, заостренной проволокой и специальным порошком, – без тени улыбки сказал человек, все еще сжимая предплечье Казимира. – Пусть вас не вводит в заблуждение, что я разговариваю с вами так откровенно, – обычно я более скрытен с посторонними. Просто господин Люкас много о вас рассказывал.
С тех самых пор, как маленькие, слегка косящие глаза фон Даакнау нащупали Казимира в полумраке подвала, они ни на мгновение не отвернулись, прожигая юношу насквозь безжалостным взглядом. Казимиру стало настолько неуютно, что он вздрогнул и вырвался.
– Не хотите ли подняться наверх? Могу предложить вам чаю.
– Нет, старина, спасибо, – с необычайной сердечностью поблагодарил его Люкас. – Нам еще нужно многое сделать.
Казимир потер предплечье – у него было такое ощущение, что после прикос-
Новения этого хирурга-живодера плоть его заледенела.
– Вы действительно используете все эти инструменты, для того чтобы…
– Да, – безмятежно откликнулся фон Даакнау.
– Я слышал о штуке с проволокой, но для чего вам порошок?
– Большинство из моих… пациентов вовсе не хотят лечиться, – легко отозвался Даакнау. – Порошок помогает мне усыпить их.
– Почему вы это делаете? – выпалил Казимир, к которому неожиданно вернулось мужество.
Бывший врач пожал плечами и впервые за все время отвернулся. На его лице промелькнуло задумчивое выражение – это было первое выражение, которое до сих пор вообще появлялось на его лице.
– Я уверен, что вам знаком сладостный аромат чужого страха, молодой человек. Боль – это вино, а страх – то, что придает вину изысканный вкус. И то и другое доставляет мне наслаждение, однако больше всего мне нравится звук.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
– Слухи есть всегда, но не всегда они говорят правду, – мрачно пробормотал юноша.
Шагнув к Казимиру, Люкас хлопнул его по плечу.
– Не беспокойся, наемные охотники не найдут тебя здесь. Я позабочусь об этом.
– Довольно слабое утешение.
– Это верно, – едко рассмеявшись, согласился бард. – Год назад я говорил тебе, что на посту Мейстерзингера твои таланты пропадут втуне. Теперь тебя ждут дела еще более великие.
Казимир отошел от края площадки и уселся на валун.
– Да… например, бродяжничество.
– Например, власть! – возразил Люкас, и глаза его заблестели. – В конце концов, я не являюсь Мейстерзингером Скульда, но именно я управляю городом.
На лице Казимира появилась кривая усмешка.
– Но твой дворец – это ночные улицы, верно?
– Прежде чем насмехаться, – сказал Люкас холодно и шагнул к краю каменистой площадки, – взгляни, насколько велика моя власть.
Он указал на укрытые туманом водопады.
– Видишь вон там, выше по реке, водяную мельницу? Все доходы от нее идут в мой карман. Хозяин мельницы – просто моя марионетка. А теперь взгляни ниже по реке. Видишь мост? За проезд по нему взимается плата, и часть ее тоже получаю я. А за излучиной стоит моя лесопилка…
– Еще один источник доходов?
– Да, – кивнул Люкас, продолжая смотреть на город. – А заодно – место, где можно сваливать… останки. Щепа и опилки могут похоронить немало грехов.
Он помолчал, глубоко и ровно дыша.
– Сразу за лесопилкой расположена нижняя пристань. Тамошняя охота нравится мне больше всего. Мне доставляет удовольствие знакомиться с чужеземцами, которые приплывают к нам на лодках, и приглашать их в гостиницу на роскошный пир… – он не договорил, выразительно лязгнув зубами.
Казимир, внимательно разглядывавший лицо барда, заметил глубокие морщины на его лбу.
– Гостиница тоже твоя, верно? – спросил он. Люкас кивнул.
– Там полным полно потайных ходов и дверей-ловушек. К тому же в ней живут мои… коллеги.
Взглянув на город, Казимир заметил на его южной оконечности широкое пространство, на котором высились какие-то древние руины, примыкавшие к городской стене.
– Что это за развалины слева от нас? Люкас вздохнул, и уголок его губ слегка дрогнул.
– Это место называлось Даргахтский замок. Он был выстроен здесь столетия назад, чтобы охранять переправу. Собственно, город строился и рос вокруг него. Замок сгорел и развалился вскоре после того, как я прибыл в Скульд. В скобках замечу, что я почти не причастен к его гибели.
Впервые за прошедшие сутки Казимир рассмеялся:
– Что за ерунда! Да этот замок лежит в руинах наверняка больше чем сто лет. Когда он сгорел, тебя и на свете-то не могло быть!
Бард величественно повернулся к молодому человеку:
– Могло.
Казимиру отчего-то стало неуютно, и он нервно провел пятерней по волосам.
– Ладно. Мне надоело смотреть на город. Я охотно верю, что у тебя есть власть…
– И ты тоже можешь иметь такую же! Этот год в качестве Мейстерзингера Гармонии был всего-навсего прелюдией к твоей истинной власти.
– Конечно… – Казимир помолчал, покачивая головой. – Скажи, Люкас, тебе не приходило в голову, что мы с тобой – чудовища? Я отрицал это всю свою жизнь, но теперь, когда моя тайна раскрыта, я не могу больше обманывать самого себя. Я – убийца. Я – страшное чудовище. Изгнание и забвение, болезнь и смерть – вот чего я достоин.
– Ты дурак, Казимир, – сказал Люкас небрежно, отряхивая свой плащ. – С чего ты решил, что мы – какие-то там чудовища?
Казимир недоуменно улыбнулся.
– Наверное с того, что мы превращаемся в волков и убиваем людей.
Люкас отвернулся от него и начал медленно спускаться с горы.
– Да, это так, – подтвердил он. – Но таковы уж мы есть. Все, что мы делаем,
– мы делаем не со зла, а только повинуясь нашей природе и нашим инстинктам. Разве можно обвинять нас на основании того, что кому-то наши инстинкты кажутся инстинктами хищных зверей, а наша природа – чудовищной?
– Ты ловко жонглируешь словами, но я не уверен, что ты прав, – отозвался Казимир, спускаясь следом за Люкасом.
– Несмотря ни на что, мы представляем собой большее зло, чем любой из людей.
– Ничуть, – парировал Люкас. – Мы злы и порочны по своей природе, в то время как большинство людей – по выбору. Мы совершаем свои поступки потому, что чувствуем голод, а люди – из обыкновенной жестокости. Поэтому все свои злые дела они совершают своим собственным, весьма специфичным способом. Вместо того чтобы убить женщину на месте, человек сначала женится, а потом вечер за вечером избивает свою жену, пока через несколько лет она не умрет. И любой правитель, вместо того чтобы убить человека сразу, морит его голодом и выжимает из него все соки до тех пор, пока тот не превратится в живой скелет. Вместо того чтобы убить дитя в колыбели, родители и друзья детских игр годами высмеивают его, пока он сам на себя не наложит руки.
– Мне плевать на все твои доводы, все равно ты и я – самые страшные злодеи во всем городе, – с горечью сказал Казимир.
– Следуй за мной, – властно распорядился Люкас, указывая вниз.
– Здесь живет человек более грешный, чем мы с тобою вместе взятые, – сказал
Геркон Люкас, указывая на аккуратный небольшой домик, напротив которого они остановились.
Казимир с сомнением разглядывал коттедж. Подоконники, наличники, дверные косяки и ставни – все было тщательно выкрашено в зеленый цвет. Оштукатуренные стены были выбелены, а на крыше не отвалилась ни одна черепица.
– Этот дом не похож на дом чудовища. В ответ Люкас схватил его за подбородок.
– Это лицо тоже не похоже на лицо монстра.
Он выпустил Казимира и, повернувшись, зашагал к ведущей в подвал дверце.
– Идем, Казимир. Его нет дома.
Повозившись с замком, он отпер дверь и начал спускаться по ступенькам в темноту. Казимир остался стоять наверху. Качая головой, он смотрел, как бард исчезает в темноте. Затем, оглядевшись по сторонам и убедившись, что никто не идет, он последовал за своим наставником, аккуратно прикрыв за собой дверь.
В подвале оказалось довольно сыро и холодно. Стены здесь были сложены из грубо отесанных камней, а пол был земляной. Вдоль стен тянулись полки и стеллажи, сколоченные из толстых досок, а на полках выстроились полупрозрачные банки и кувшины. Содержимое их невозможно было рассмотреть из-за толстого слоя пыли. Похожие емкости были расставлены на разнокалиберных столах, которые занимали собой значительную часть пространства подвала. На крышках столов не было той пыли, какая покрывала все в подвале, но не были они и абсолютно чистыми. Потемневшие, растрескавшиеся от времени столешницы были залиты не то смолой, не то черным дегтем. Казимир принюхался и безошибочно определил – кровь.
– Чем тут занимается этот твой… приятель? – раздраженно спросил Казимир, рассматривая затканные паутиной столы.
– Ты мог бы и сам догадаться, – отозвался Люкас, широким жестом обводя подвал. – Впрочем, мы всегда можем дождаться его самого, он расскажет об этом гораздо лучше чем я.
– Столы, судя по всему, использовались для освежевания и последующей разделки, – заметил Казимир, рассмотрев под столами изогнутые крючья и блоки с намотанными на них цепями. Что-то звякнуло у него под башмаком, и он опустил глаза.
– Но что ужасного в том, что мясник работает в подвале, а не на открытом воздухе?
– Ты выбрал удивительно правильные слова, когда говорил о свежевании и разделке, – сухо заметил Люкас. – Однако, как мне кажется, ты не сумел сделать правильные выводы из того, что увидел. Ну что же, может быть, это тебе поможет.
Бард снял с одной из полок большой коричневый саквояж из полированной кожи. Под руками Люкаса защелка легко открылась, и на стол посыпались самые разные металлические инструменты. Казимир придвинулся поближе и стал разглядывать причудливо изогнутые ножи, крючки, иглы, зубастые зажимы и заскорузлые от крови тряпки.
– Что все это значит? – со вздохом спросил Казимир.
– Ты еще не понял? – вопросом на вопрос ответил Люкас с непроницаемым лицом. – Этот человек принадлежит к новому поколению так называемых ученых. Он верит в исцеление при посредстве скальпеля и иглы, отрицая лечение при помощи снадобий и покоя. В этих банках – плоды его исследований.
Казимир посмотрел на полки новым взглядом.
– Но почему это грех? – поинтересовался он. – Если он разрезает людей или животных для того, чтобы вылечить их…
– Не вылечить… во всяком случае теперь, – небрежно объяснил Люкас, снова сгребая в саквояж блестящие инструменты. – Он начинал на кроликах и енотах, кромсая их маленькие тела в поисках ответа на свои вопросы о человеческих болезнях. Но здоровье – это капризная любовница. Она не прячет своих секретов в телах мертвых животных. Мой друг так ничего и не узнал. Он жаждал знания, чтобы спасать человеческие жизни, но знание бежало от него.
Тогда я показал ему один трюк, который знал еще мальчишкой. Я научил его, как при помощи маленькой проволочки повредить мозг кролика так, чтобы можно было разрезать его еще живым. С тех пор как этот мастер препарировал живьем своего первого кролика, он узнал гораздо больше. Мой друг изучил, как бьется сердце, как работают легкие, узнал о боли, которая живет в стеклянных глазах парализованного животного. За те восемь часов, пока кролик оставался живым, он узнал и увидел целую кучу всего.
Но из всего, что он узнал, одно пришлось ему больше всего по вкусу. Он узнал, что такое полная и безграничная власть. Он мог разрезать живое существо, он мог трогать пальцами его внутренности, он мог в любой момент прекратить работу любого органа, любой железы. В тот день он покончил со своей врачебной практикой и начал изобретать все новые и новые пытки. Постепенно он набирался опыта и научился повреждать мозг высших живых существ таким образом, чтобы поддерживать в них жизнь днями и неделями. Между прочим, я уверен, что вот за этими дверями находится его последний…
Послышался гулкий щелчок замка, и слова застряли в горле Люкаса. Казимир бросил на него испуганный взгляд, и бард сделал ему знак оставаться на месте и молчать. Полуденное солнце хлынуло в подпол, и на лестнице появились чьи-то ноги в желтовато-коричневых брюках. Несмотря на влажность, со ступеней поднялись целые облака пыли, ясно видимой в солнечных лучах.
Спускающийся в подпол мужчина был среднего возраста и довольно мускулист. Кожа его напоминала свежевыскобленный пергамент. Заметив незваных гостей, он остановился, и его лишенные всякого выражения глаза остановились на Люкасе и его ученике. Медленно-медленно его лягушачий рот растянулся в некое подобие улыбки.
– Я всегда рад гостям, – проговорил он. – Хотя я никак не разгляжу, кто вы такие…
– Это я, уважаемый фон Даакнау, Геркон Люкас. Со мной – мой друг…
– Должно быть, это тот самый Казимир, о котором вы мне рассказывали, – перебил мужчина.
Спустившись с лестницы, он зашаркал к ним через комнату. Руки он вытянул перед собой, дабы ненароком не налететь на какое-нибудь препятствие. Через несколько мгновений он был уже рядом с Казимиром, и его загорелая ладонь легла на предплечье молодого человека.
– Этой самой рукой Эйрен проделал великое множество хирургических операций, – сказал Люкас. – Не так ли, фон Даакнау?
– Этой самой рукой, заостренной проволокой и специальным порошком, – без тени улыбки сказал человек, все еще сжимая предплечье Казимира. – Пусть вас не вводит в заблуждение, что я разговариваю с вами так откровенно, – обычно я более скрытен с посторонними. Просто господин Люкас много о вас рассказывал.
С тех самых пор, как маленькие, слегка косящие глаза фон Даакнау нащупали Казимира в полумраке подвала, они ни на мгновение не отвернулись, прожигая юношу насквозь безжалостным взглядом. Казимиру стало настолько неуютно, что он вздрогнул и вырвался.
– Не хотите ли подняться наверх? Могу предложить вам чаю.
– Нет, старина, спасибо, – с необычайной сердечностью поблагодарил его Люкас. – Нам еще нужно многое сделать.
Казимир потер предплечье – у него было такое ощущение, что после прикос-
Новения этого хирурга-живодера плоть его заледенела.
– Вы действительно используете все эти инструменты, для того чтобы…
– Да, – безмятежно откликнулся фон Даакнау.
– Я слышал о штуке с проволокой, но для чего вам порошок?
– Большинство из моих… пациентов вовсе не хотят лечиться, – легко отозвался Даакнау. – Порошок помогает мне усыпить их.
– Почему вы это делаете? – выпалил Казимир, к которому неожиданно вернулось мужество.
Бывший врач пожал плечами и впервые за все время отвернулся. На его лице промелькнуло задумчивое выражение – это было первое выражение, которое до сих пор вообще появлялось на его лице.
– Я уверен, что вам знаком сладостный аромат чужого страха, молодой человек. Боль – это вино, а страх – то, что придает вину изысканный вкус. И то и другое доставляет мне наслаждение, однако больше всего мне нравится звук.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50