Он чувствовал, как внутри его поднимается тревога. Ветер, как он и подозревал, постепенно перерос в настоящий шквал, завывал в трубах старого дома и с щемящим душу свистом гулял по его пустым комнатам и коридорам, подбираясь мало-помалу к столовой. Даже тяжеленный пожарный колокол на крыше покачивался, и Малколмсон наблюдал за все более заметными колебаниями шнура, который спускался в его комнату. Скоро шнур уже с глухим стуком стал ударять об пол при своих маятниковых качаниях.
Студент завороженно смотрел на это и вспоминал слова, сказанные днем доктором:
– Поздравляю! Этим самым шнуром прокурор вершил расправу с заключенными на виселице...
Малколмсон наконец не выдержал, вышел из-за стола и, поймав конец шнура в руки, стал его рассматривать. Орудие убийства или пытки всегда вызывает болезненный интерес обывателя, и скоро студент поймал себя на том, что думает о жертвах этого шнура, о том, кто они были, о прокуроре и о его нездоровой выдумке – держать веревку с виселицы постоянно у себя перед глазами. Шнур выскальзывал из его рук под воздействием качающегося колокола, но кроме этого Малколмсону показалось, что это происходит еще от того, что что-то двигается по нему...
Подняв глаза наверх, он увидел, как к нему медленно по шнуру подбирается огромная крыса, не спуская с него горящих ненавидящих глаз.
Он выпустил шнур из рук и отскочил назад, хрипло произнося проклятия. Крыса тоже остереглась, она повернула обратно наверх и скрылась. В ту же секунду студент услышал возобновившийся шорох сотен лапок и хвостов и громкий, в унисон, писк.
Постояв в задумчивости некоторое время у камина, Малколмсон вдруг вспомнил, что он не видел еще вымытых миссис Демпстер картин, как намеревался вчера. Он зажег вторую лампу и, держа ее в руке, подошел к третьей справа от камина картине, в которой или за которой, как он помнил, скрылась огромная крыса в прошлую ночь.
Едва взглянув на изображение, он страшно побледнел и резко отступил назад, чуть не уронив на пол лампу. В ногах обнаружилась сильная слабость, пот крупными каплями стекал со лба, и весь он дрожал, словно после приступа лихорадки. Все-таки он был молод и здоров, поэтому нашел в себе силы собраться и вновь подойти к картине. Собравшись с духом, он направил на нее свет лампы и стал внимательно рассматривать. Картина была чисто протерта, и поэтому на ней были видны даже мелкие детали.
Центром полотна был сам прокурор в своей тёмно-красной мантии. В его лице – квадратном и волевом – отражались коварство, злоба, мстительность и беспощадность. У него был чувственный рот, красноватый крючковатый нос, словно клюв стервятника. Остальная часть лица имела мертвенно-бледный цвет. Глаза были на редкость пронзительны и излучали зло. Глянув на них, Малколмсон опять был вынужден в ужасе отшатнуться: это были глаза той огромной крысы!..
В следующее мгновенье лампа едва не вывалилась из его руки: из угла картины на него смотрела огромная крыса, полувысунувшись из своей норы. Остальные крысы в доме притихли. Студент, однако, смог взять себя в руки и не ушел от картины. Крыса опять исчезла, а он продолжил осмотр полотна.
Прокурор сидел на стуле из дуба с высокой спинкой справа от большого каменного камина, а в углу был виден свисавший с потолка шнур, конец его касался пола. Не в силах пошевелиться, Малколмсон смотрел на полотно и узнавал свою столовую все больше и больше. Он стал сравнивать реальность с тем, что было изображено кистью художника, взгляд его скользнул по углу столовой и... он дико вскрикнул и уронил лампу на пол.
Там, на прокурорском стуле у камина, прижав лапой конец шнура, сидела огромная крыса и неподвижно смотрела на студента прокурорскими дьявольскими глазами. Если не считать завывания бури за окном, то в самом доме стояла мертвая тишина.
Непроизвольно коснувшись ногой упавшей лампы, Малколмсон пришел в себя. К счастью керосин не успел пролиться. Студент поднял ее и привел в порядок, не спуская глаз с крысы, затем сказал вслух:
– Это у тебя не пройдет! Если мне все принимать близко к сердцу, то утром меня можно будет уже везти в психиатрический госпиталь. Пора с этим покончить! Я обещал доктору не пить крепкого чая. Он был прав! Я пил его слишком много, и у меня возбуждены нервы. Я даже и не замечал этого раньше! Наоборот, мне казалось, что я еще никогда в жизни не чувствовал себя так хорошо... Но сейчас уже все в порядке, и никому не удастся сделать из меня сумасшедшего!
Он решительными шагами направился к своему столу, выпил коньяка с водой и сел работать.
Где-то через час он поднял голову от книг, так как внезапно стало тихо. В трубах выл ветер, который стал еще злее; в окна стучал дождь; градопада не было, но появилось ощущение, что стекла вот-вот рассыплются на мелкие осколки; некоторые капли попали на стол, тем самым лишний раз напоминая, что дом уже обветшал. Огонь под внезапно ворвавшимся порывом ветра угас и тлел теперь красным светлячком. Малколмсон весь превратился в слух, положив стиснутые кулаки на стол и напрягшись всем телом. Несколько времени в комнате стояла тишина, а потом он уловил едва слышный скрип.
Скрип определенно исходил из того конца комнаты, где свисал с потолка шнур. Студент подумал, что это звук самого шнура, который шевелился от качающегося колокола. Уверив себя в этом, он для перестраховки поднял глаза в полумрак потолка и... О, ужас! Огромная крыса, все та же огромная крыса медленно спускалась, как ему показалось, по шнуру к стулу! В темноте было плохо видно, но он не смел подойти ближе.
Прошло несколько секунд, и Малколмсон с изумлением отметил, что его первое предположение не оправдалось. Крыса, несомненно, была, но она не спускалась по шнуру, а грызла его! Скоро студент уже видел, что тот остаток шнура, что свешивался в комнату, болтается на нескольких тонких ниточках. Когда работа была закончена, конец шнура тяжело шлепнулся на пол, а сама крыса осталась висеть на другом конце под самым потолком. Малколмсон осознал, что последняя возможность связи с внешним миром посредством пожарного колокола теперь была утеряна. Ему, может быть, впервые стало по-настоящему страшно. Подавив в себе это чувство или по крайней мере приглушив его, он весь затрясся от гнева, схватил приготовленную заранее книгу и с силой метнул ее в крысу. Бросок был произведен великолепно, но прежде чем снаряд успел поразить цель, крыса отпустила шнур и шлепнулась на пол с неприятным всхлипом. Студент с криком бросился к ней, но она опередила его и скрылась в закоулках полупогруженной в темноту комнаты. Он понял, что больше в эту ночь ему поработать не удастся, и поэтому твердо решил употребить все силы на охоту за крысой. Он увеличил свет керосинки, насколько это было возможно. Благодаря этому верхняя часть комнаты впервые за три последние ночи осветилась и из тени выступили картины, что были укреплены высоко на стенах. Прямо перед собой Малколмсон увидел третью справа от камина картину. Что-то привлекло его внимание в ней, он прищурил глаза, вглядываясь в темный холст, и вдруг его глаза округлились и ужас стальными обручами охватил все его члены...
В центре картины была налеплена бесформенная заплата из коричневой холстины. Она имела такой вид, будто была приделана в одно время с созданием самой картины. Она воспроизводила почти такое же изображение, что студент видел вчера на основном полотне: высокий дубовый стул, камин, шнур, свисавший с потолка, но... Но исчез прокурор!..
Малколмсон, боясь дышать, медленно повернулся в сторону от картины и в следующую секунду стал дрожать всем телом, словно разбитый параличом человек, которого поставили на ноги и отпустили. Вся его молодая энергия покинула его, он не мог сделать и шага, не мог двинуть ни рукой, ни головой. Единственное, что осталось ему, это видеть и слышать.
Там, на дубовом стуле с высокой спинкой, справа от камина, сидел сам прокурор в своей красной мантии. Его глаза излучали дьявольскую ненависть и жажду мщения, на губах его гуляла улыбка триумфа, в руках он держал черный судейский колпак. Малколмсон почувствовал, как кровь отливает от сердца. В ушах поднялся нудный свист. Сквозь него в его сознание врывался звон колокольчиков, раскачиваемых бурей на торговой площади. Примерно с минуту – ему она показалась вечностью – он стоял не в силах пошевелиться с широко раскрытыми и наполненными ужасом глазами, боясь дышать. Часы стали бить полночь.
При первом ударе лицо прокурора отвердело, улыбка исчезла с его тонких губ, а при последнем – он водрузил колпак себе на голову и, встав со стула, поднял с пола отгрызенную часть шнура. Было видно, что ему приятна его тяжесть.
Натянув шнур несколько раз руками, прокурор убедился, что кусок достаточно прочен, и неторопливо стал делать на одном его конце петлю. Потом он долго проверял, насколько легко она затягивается. Наконец покончил и с этим и, кажется, остался доволен результатом. Без всякой паузы он медленными шагами направился вокруг стола к Малколмсону, не спуская с него своих остановившихся горящих глаз.
Студент не смел пошевелиться и только взглядом наблюдал за движениями прокурора. А тот прошел мимо Малколмсона, едва не задев его плечом, и остановился перед дверью. Студент понял, что он оказался в ловушке, и стал думать, что можно предпринять.
Прокурор не спускал с него глаз, и Малколмсон поневоле тоже следил за ним, чтобы не пропустить момент нападения. Прокурор стал медленно приближаться к нему. Подойдя на несколько шагов, он резко выбросил руку со шнуром в сторону Малколмсона. Преодолев себя, тот насколько мог быстро отклонился в сторону и только услышал, как петля гулко стукнулась об пол позади него. Не спуская зловещего взгляда со своей жертвы, прокурор не спеша подтянул петлю обратно к себе и, размахнувшись, бросил во второй раз. Студент снова увернулся.
Так продолжалось много раз. И раз за разом Малколмсон, находясь в почти бессознательном состоянии от шока, все-таки избегал смерти. А прокурор продолжал свое дело с завидным терпеньем. Со стороны это походило на то, как кошка забавляется с мышью прежде чем сожрать ее. Наконец, в отчаянии, которое достигло высшей точки, студент стал осматриваться вокруг себя в поисках спасения, хотя бы надежды на спасение!
Лампа светила необычно ярко, и почти вся комната выступила из мрака. Из бесчисленного множества норок и щелей в полу, стенах и потолке, на него неподвижно уставились десятки горящих глаз. Странно, но это придало ему бодрости – все-таки не один!.. Он посмотрел на остаток шнура, болтавшийся под потолком, и увидел, что он превратился в толстый серый копошащийся ком: крысы так густо усеяли его, что не было видно ни дюйма веревки. Под тяжестью зверьков шнур, а за ним и колокол стали раскачиваться.
Бонн-н! Густо прозвучал голос колокола. Звук был хорошо слышен только в доме, но был еще слаб для того, чтобы разбудить людей в близлежащих домах. За первым ударом колокола вскоре последовал второй. Этот раздался уже громче, за ним третий, четвертый...
При этих ударах лицо прокурора искажалось звериным гневом. При особенно сильном ударе он издал хриплый крик, глаза его сверкнули дьявольским огнем, и он топнул ногой по полу так, что, казалось, закачался весь дом.
Колокол прозвонил еще раз, и петля, пущенная рукой прокурора, вновь взвилась в воздух. Крысы лихорадочно перебирали лапками, чтобы удержаться на маленьком клочке шнура и не упасть с большой высоты на пол, при этом колокол раскачивался еще больше. Студент опять увернулся и с мольбой во взгляде оглянулся на шнур, облепленный крысами. В ту же секунду прокурор, по лицу которого разлилась мертвенная бледность, приблизился к жертве, крепко сжимая в руках петлю. Их взгляды встретились. Малколмсон почувствовал, что все члены сразу отказали ему, и остался на месте, не в силах отвести отчаянного взгляда от прокурора. Он стоял, словно статуя, и ощущал ледяные прикосновения пальцев прокурора к своему горлу. Петля была наброшена и теперь медленно затягивалась. Затем прокурор, обхватив двумя руками безвольного полузадушенного студента, потащил его по комнате. Он поставил его ногами на высокий дубовый стул, что стоял у камина, обошел сзади и, поймав болтающийся под потолком остаток шнура, согнал оттуда крыс и привязал к тому куску, что держал в руке. Потом он отпустил застывшего бедного юношу и выбил из-под него стул.
В ту же секунду изо всех нор и щелей в комнату полезли серые тени...
На звон колокола, доносившийся от Дома Прокурора, стали сбегаться люди, и скоро образовалась порядочная толпа. Мужчины держали в руках большие факелы. В дом стали стучать, но ответа не было. Затем доктор выбрал нескольких здоровяков, и они сделали пролом в двери, которая тут же развалилась на щепы. Все бросились, как указывал доктор, в столовую.
Там, на конце шнура от пожарного колокола, покачивалось тело студента.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Студент завороженно смотрел на это и вспоминал слова, сказанные днем доктором:
– Поздравляю! Этим самым шнуром прокурор вершил расправу с заключенными на виселице...
Малколмсон наконец не выдержал, вышел из-за стола и, поймав конец шнура в руки, стал его рассматривать. Орудие убийства или пытки всегда вызывает болезненный интерес обывателя, и скоро студент поймал себя на том, что думает о жертвах этого шнура, о том, кто они были, о прокуроре и о его нездоровой выдумке – держать веревку с виселицы постоянно у себя перед глазами. Шнур выскальзывал из его рук под воздействием качающегося колокола, но кроме этого Малколмсону показалось, что это происходит еще от того, что что-то двигается по нему...
Подняв глаза наверх, он увидел, как к нему медленно по шнуру подбирается огромная крыса, не спуская с него горящих ненавидящих глаз.
Он выпустил шнур из рук и отскочил назад, хрипло произнося проклятия. Крыса тоже остереглась, она повернула обратно наверх и скрылась. В ту же секунду студент услышал возобновившийся шорох сотен лапок и хвостов и громкий, в унисон, писк.
Постояв в задумчивости некоторое время у камина, Малколмсон вдруг вспомнил, что он не видел еще вымытых миссис Демпстер картин, как намеревался вчера. Он зажег вторую лампу и, держа ее в руке, подошел к третьей справа от камина картине, в которой или за которой, как он помнил, скрылась огромная крыса в прошлую ночь.
Едва взглянув на изображение, он страшно побледнел и резко отступил назад, чуть не уронив на пол лампу. В ногах обнаружилась сильная слабость, пот крупными каплями стекал со лба, и весь он дрожал, словно после приступа лихорадки. Все-таки он был молод и здоров, поэтому нашел в себе силы собраться и вновь подойти к картине. Собравшись с духом, он направил на нее свет лампы и стал внимательно рассматривать. Картина была чисто протерта, и поэтому на ней были видны даже мелкие детали.
Центром полотна был сам прокурор в своей тёмно-красной мантии. В его лице – квадратном и волевом – отражались коварство, злоба, мстительность и беспощадность. У него был чувственный рот, красноватый крючковатый нос, словно клюв стервятника. Остальная часть лица имела мертвенно-бледный цвет. Глаза были на редкость пронзительны и излучали зло. Глянув на них, Малколмсон опять был вынужден в ужасе отшатнуться: это были глаза той огромной крысы!..
В следующее мгновенье лампа едва не вывалилась из его руки: из угла картины на него смотрела огромная крыса, полувысунувшись из своей норы. Остальные крысы в доме притихли. Студент, однако, смог взять себя в руки и не ушел от картины. Крыса опять исчезла, а он продолжил осмотр полотна.
Прокурор сидел на стуле из дуба с высокой спинкой справа от большого каменного камина, а в углу был виден свисавший с потолка шнур, конец его касался пола. Не в силах пошевелиться, Малколмсон смотрел на полотно и узнавал свою столовую все больше и больше. Он стал сравнивать реальность с тем, что было изображено кистью художника, взгляд его скользнул по углу столовой и... он дико вскрикнул и уронил лампу на пол.
Там, на прокурорском стуле у камина, прижав лапой конец шнура, сидела огромная крыса и неподвижно смотрела на студента прокурорскими дьявольскими глазами. Если не считать завывания бури за окном, то в самом доме стояла мертвая тишина.
Непроизвольно коснувшись ногой упавшей лампы, Малколмсон пришел в себя. К счастью керосин не успел пролиться. Студент поднял ее и привел в порядок, не спуская глаз с крысы, затем сказал вслух:
– Это у тебя не пройдет! Если мне все принимать близко к сердцу, то утром меня можно будет уже везти в психиатрический госпиталь. Пора с этим покончить! Я обещал доктору не пить крепкого чая. Он был прав! Я пил его слишком много, и у меня возбуждены нервы. Я даже и не замечал этого раньше! Наоборот, мне казалось, что я еще никогда в жизни не чувствовал себя так хорошо... Но сейчас уже все в порядке, и никому не удастся сделать из меня сумасшедшего!
Он решительными шагами направился к своему столу, выпил коньяка с водой и сел работать.
Где-то через час он поднял голову от книг, так как внезапно стало тихо. В трубах выл ветер, который стал еще злее; в окна стучал дождь; градопада не было, но появилось ощущение, что стекла вот-вот рассыплются на мелкие осколки; некоторые капли попали на стол, тем самым лишний раз напоминая, что дом уже обветшал. Огонь под внезапно ворвавшимся порывом ветра угас и тлел теперь красным светлячком. Малколмсон весь превратился в слух, положив стиснутые кулаки на стол и напрягшись всем телом. Несколько времени в комнате стояла тишина, а потом он уловил едва слышный скрип.
Скрип определенно исходил из того конца комнаты, где свисал с потолка шнур. Студент подумал, что это звук самого шнура, который шевелился от качающегося колокола. Уверив себя в этом, он для перестраховки поднял глаза в полумрак потолка и... О, ужас! Огромная крыса, все та же огромная крыса медленно спускалась, как ему показалось, по шнуру к стулу! В темноте было плохо видно, но он не смел подойти ближе.
Прошло несколько секунд, и Малколмсон с изумлением отметил, что его первое предположение не оправдалось. Крыса, несомненно, была, но она не спускалась по шнуру, а грызла его! Скоро студент уже видел, что тот остаток шнура, что свешивался в комнату, болтается на нескольких тонких ниточках. Когда работа была закончена, конец шнура тяжело шлепнулся на пол, а сама крыса осталась висеть на другом конце под самым потолком. Малколмсон осознал, что последняя возможность связи с внешним миром посредством пожарного колокола теперь была утеряна. Ему, может быть, впервые стало по-настоящему страшно. Подавив в себе это чувство или по крайней мере приглушив его, он весь затрясся от гнева, схватил приготовленную заранее книгу и с силой метнул ее в крысу. Бросок был произведен великолепно, но прежде чем снаряд успел поразить цель, крыса отпустила шнур и шлепнулась на пол с неприятным всхлипом. Студент с криком бросился к ней, но она опередила его и скрылась в закоулках полупогруженной в темноту комнаты. Он понял, что больше в эту ночь ему поработать не удастся, и поэтому твердо решил употребить все силы на охоту за крысой. Он увеличил свет керосинки, насколько это было возможно. Благодаря этому верхняя часть комнаты впервые за три последние ночи осветилась и из тени выступили картины, что были укреплены высоко на стенах. Прямо перед собой Малколмсон увидел третью справа от камина картину. Что-то привлекло его внимание в ней, он прищурил глаза, вглядываясь в темный холст, и вдруг его глаза округлились и ужас стальными обручами охватил все его члены...
В центре картины была налеплена бесформенная заплата из коричневой холстины. Она имела такой вид, будто была приделана в одно время с созданием самой картины. Она воспроизводила почти такое же изображение, что студент видел вчера на основном полотне: высокий дубовый стул, камин, шнур, свисавший с потолка, но... Но исчез прокурор!..
Малколмсон, боясь дышать, медленно повернулся в сторону от картины и в следующую секунду стал дрожать всем телом, словно разбитый параличом человек, которого поставили на ноги и отпустили. Вся его молодая энергия покинула его, он не мог сделать и шага, не мог двинуть ни рукой, ни головой. Единственное, что осталось ему, это видеть и слышать.
Там, на дубовом стуле с высокой спинкой, справа от камина, сидел сам прокурор в своей красной мантии. Его глаза излучали дьявольскую ненависть и жажду мщения, на губах его гуляла улыбка триумфа, в руках он держал черный судейский колпак. Малколмсон почувствовал, как кровь отливает от сердца. В ушах поднялся нудный свист. Сквозь него в его сознание врывался звон колокольчиков, раскачиваемых бурей на торговой площади. Примерно с минуту – ему она показалась вечностью – он стоял не в силах пошевелиться с широко раскрытыми и наполненными ужасом глазами, боясь дышать. Часы стали бить полночь.
При первом ударе лицо прокурора отвердело, улыбка исчезла с его тонких губ, а при последнем – он водрузил колпак себе на голову и, встав со стула, поднял с пола отгрызенную часть шнура. Было видно, что ему приятна его тяжесть.
Натянув шнур несколько раз руками, прокурор убедился, что кусок достаточно прочен, и неторопливо стал делать на одном его конце петлю. Потом он долго проверял, насколько легко она затягивается. Наконец покончил и с этим и, кажется, остался доволен результатом. Без всякой паузы он медленными шагами направился вокруг стола к Малколмсону, не спуская с него своих остановившихся горящих глаз.
Студент не смел пошевелиться и только взглядом наблюдал за движениями прокурора. А тот прошел мимо Малколмсона, едва не задев его плечом, и остановился перед дверью. Студент понял, что он оказался в ловушке, и стал думать, что можно предпринять.
Прокурор не спускал с него глаз, и Малколмсон поневоле тоже следил за ним, чтобы не пропустить момент нападения. Прокурор стал медленно приближаться к нему. Подойдя на несколько шагов, он резко выбросил руку со шнуром в сторону Малколмсона. Преодолев себя, тот насколько мог быстро отклонился в сторону и только услышал, как петля гулко стукнулась об пол позади него. Не спуская зловещего взгляда со своей жертвы, прокурор не спеша подтянул петлю обратно к себе и, размахнувшись, бросил во второй раз. Студент снова увернулся.
Так продолжалось много раз. И раз за разом Малколмсон, находясь в почти бессознательном состоянии от шока, все-таки избегал смерти. А прокурор продолжал свое дело с завидным терпеньем. Со стороны это походило на то, как кошка забавляется с мышью прежде чем сожрать ее. Наконец, в отчаянии, которое достигло высшей точки, студент стал осматриваться вокруг себя в поисках спасения, хотя бы надежды на спасение!
Лампа светила необычно ярко, и почти вся комната выступила из мрака. Из бесчисленного множества норок и щелей в полу, стенах и потолке, на него неподвижно уставились десятки горящих глаз. Странно, но это придало ему бодрости – все-таки не один!.. Он посмотрел на остаток шнура, болтавшийся под потолком, и увидел, что он превратился в толстый серый копошащийся ком: крысы так густо усеяли его, что не было видно ни дюйма веревки. Под тяжестью зверьков шнур, а за ним и колокол стали раскачиваться.
Бонн-н! Густо прозвучал голос колокола. Звук был хорошо слышен только в доме, но был еще слаб для того, чтобы разбудить людей в близлежащих домах. За первым ударом колокола вскоре последовал второй. Этот раздался уже громче, за ним третий, четвертый...
При этих ударах лицо прокурора искажалось звериным гневом. При особенно сильном ударе он издал хриплый крик, глаза его сверкнули дьявольским огнем, и он топнул ногой по полу так, что, казалось, закачался весь дом.
Колокол прозвонил еще раз, и петля, пущенная рукой прокурора, вновь взвилась в воздух. Крысы лихорадочно перебирали лапками, чтобы удержаться на маленьком клочке шнура и не упасть с большой высоты на пол, при этом колокол раскачивался еще больше. Студент опять увернулся и с мольбой во взгляде оглянулся на шнур, облепленный крысами. В ту же секунду прокурор, по лицу которого разлилась мертвенная бледность, приблизился к жертве, крепко сжимая в руках петлю. Их взгляды встретились. Малколмсон почувствовал, что все члены сразу отказали ему, и остался на месте, не в силах отвести отчаянного взгляда от прокурора. Он стоял, словно статуя, и ощущал ледяные прикосновения пальцев прокурора к своему горлу. Петля была наброшена и теперь медленно затягивалась. Затем прокурор, обхватив двумя руками безвольного полузадушенного студента, потащил его по комнате. Он поставил его ногами на высокий дубовый стул, что стоял у камина, обошел сзади и, поймав болтающийся под потолком остаток шнура, согнал оттуда крыс и привязал к тому куску, что держал в руке. Потом он отпустил застывшего бедного юношу и выбил из-под него стул.
В ту же секунду изо всех нор и щелей в комнату полезли серые тени...
На звон колокола, доносившийся от Дома Прокурора, стали сбегаться люди, и скоро образовалась порядочная толпа. Мужчины держали в руках большие факелы. В дом стали стучать, но ответа не было. Затем доктор выбрал нескольких здоровяков, и они сделали пролом в двери, которая тут же развалилась на щепы. Все бросились, как указывал доктор, в столовую.
Там, на конце шнура от пожарного колокола, покачивалось тело студента.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27