перед самым летним солнцеворотом младенец заболел. Лихорадка, рвота, судороги… Когда Хакур произносил ежегодную проповедь о жизни Патриарха, то явно получал нездоровое удовольствие, перечисляя симптомы. Служитель называл его болезнь «делом дьяволов, которые хотели убить нашего спасителя прежде, чем он сможет спасти мир»; но сейчас, рассказывая эту историю, я не стала упоминать дьяволов.
Так или иначе, какова бы ни была причина болезни младенца-Патриарха, тогдашняя целительница сочла, что ребенку не хватит сил, чтобы отдать Дар. Да, ребенок будет Обреченным-мужчиной на всю жизнь, но «лучше мужчина, чем мертвец», как сказала целительница его матери.
– Вполне с этим согласен, – заметил Рашид.
Мы со Стек обменялись понимающими взглядами.
Так что Дар так и не был принесен. Со временем ребенок выздоровел («… исключительно благодаря силе воли!» – проповедовал Хакур). Мальчик даже отправился в Гнездовье на следующее лето с остальными детьми. Это было обычным делом – даже если ребенок и не отдал Дар, боги все же могли решить сменить его пол. В конце концов, они были богами и могли нарушать свои собственные правила.
Но этого не случилось – такого никогда не случалось! Патриарх ушел мальчиком и мальчиком же и вернулся. В этом возрасте он еще не понимал, почему это так расстроило его мать.
Впрочем, достаточно скоро ему предстояло это понять. Я не росла вместе с кем-либо из Обреченных детей, но могу представить, как относились юные тоберы к тому, кто был настолько неполноценен, – со смесью жестокости, жалости и безразличия, и отношение это менялось каждый раз в зависимости от настроения толпы на школьном дворе. Когда мальчика подобным образом третируют, результат зависит от его реакции. Если ему удается понравиться другим детям, они вскоре забывают о том, что он не такой, как все. В противном случае его ждут насмешки и тычки; если же он оказывает сопротивление, словесное или физическое, его начинают ненавидеть, отвергать – другими словами, он становится изгоем.
Угадайте, что произошло с Патриархом?
Изгой, обладающий крепкими мускулами, превращается в задиру и хулигана; тот, у кого их нет, становится мелким пакостником, который ворует и врет, чтобы доставить неприятности другим. Юный Патриарх на какое-то время выбрал путь хулигана и принялся задирать тех, кто был слабее его, но в Тобер-Коуве у малышей часто есть старшие братья (или старшие сестры, обладающие всеми инстинктами старших братьев). Вскоре он понял, что не сможет добиться успеха хулиганскими поступками, по крайней мере, пока не станет старше. Так что он пошел в другом направлении – стал «хорьком», как назвал бы его Хакур, хотя служитель Патриарха никогда не употреблял это слово, говоря о нашем преподобном спасителе («Другие дети избегали его, пристыженные исходившим от него божественным сиянием»).
Шло время. Мальчик рос коварным и хитрым. Он научился добиваться расположения у взрослых, которыми легче было манипулировать, чем детьми. Лита не раз рассказывала нам, как ловко он умел выпрашивать что-либо у взрослых женщин. Всегда наготове была история о том, насколько он обездолен, так как никогда не познает радостей женственности. И они ему верили – наивные! Особенно в свете того, как он относился к женщинам впоследствии. Но следует понять, что никто не привык общаться с подобными детьми.
Мне трудно представить, что это значит – иметь одну, единую душу. Когда ты просто одна личность, все, что происходит в твоей жизни, может произойти только с тобой непосредственно. Для большинства из нас… например, когда я была пятилетней девочкой, я решила, что не люблю овсянку. Не знаю почему – у детей порой бывают приступы упрямства, а затем это становится делом чести: ни одна ложка овсянки никогда больше не коснется моих губ! Я рассказывала Каппи какую-то запутанную сказку про пиратов, скрещивающих пшеницу с ядовитым плющом, в результате чего получался овес. Несомненно, я доводила Зефрама до бешенства, не говоря уже о том, что все это выглядело лишь упрямым нежеланием признать, что я устраиваю много шума из ничего.
Потом наступил летний солнцеворот, я стал мальчиком, и мое прежнее упрямство казалось мне чьей-то чужой проблемой. Моя настойчивость проявлялась в другом – именно тогда я начал пиликать на скрипке моей матери, – но при мысли о том, что я мог устраивать скандалы из-за овсянки, мне становилось смешно. Да, я помнил, что еще вчера это казалось мне крайне важным, но… просто мне рассказывает об этом моя женская половинка, а сам я в это по-настоящему не верю.
Так что я начал есть овсянку. А когда пришло время снова стать девочкой, все глупости уже давно закончились.
Понимаете, как это все происходит? Когда в тебе – две личности, некоторые из твоих особо острых углов сглаживаются. Ненависть, любовь, страхи… Страх моей мужской половинки перед каймановыми черепахами порой парализовал меня при одной мысли о том, что нужно спуститься к пристани, где я однажды видел, как черепаха укусила девочку. Но на следующий год я уже не боялась, мне вполне хватало смелости для того, чтобы приближаться к воде, и когда я снова обрел мужской пол, я мог воспользоваться своим женским опытом, зная, что можно спокойно сидеть на пристани. Лишь одна моя половина испытывала подлинный страх. Вторая могла с ним справляться… а первая могла у нее этому научиться.
Патриарх никогда не испытывал ничего подобного. Его страхи всегда были с ним, его обиды постоянно бурлили внутри него. Он походил на чайник, который никогда не снимают с плиты, или на скрипку, которая всегда играет одну и ту же мелодию, и единственная возможность хоть как-то бороться с собой – это играть все громче и громче.
Конечно, мать Патриарха прилагала усилия, чтобы познакомить его с женской культурой, к примеру, время от времени посылала его к жрице, чтобы та с ним поговорила. Это не помогло. «Он увидел всю лживость женских обычаев», – проповедовал Хакур. Это, вероятно, означало, что он чувствовал себя чужим в окружении девочек и становился помехой для всех, пока жрица не просила его уйти. Он никогда так и не научился женским ремеслам – приготовлению пищи, шитью и уходу за больными, ремеслам, направленным скорее на помощь другим, чем себе самому.
Но самым большим несчастьем в жизни Патриарха было то, что он никогда не рожал. Представляете, никогда не ощущать, что значит дать начало новой жизни, никогда не чувствовать тепла, исходящего от прильнувшего к груди маленького тельца!
Зефрам рассказывал, что на Юге множество хороших отцов, которые всегда были мужчинами, но относились к своим детям с любовью и обожанием. Надеюсь, это правда. И тем не менее внутренний голос подсказывает мне, что тоберы – другие. Каждый отец в поселке был также и матерью. Каждый отец знает, что это такое.
Взять, скажем, забияк из Гильдии воинов, даже Минца, самого злобного из всех. В свой последний женский год Минц не была образцовой матерью, но прилагала к этому все усилия. Она кормила своего сына грудью, меняла ему пеленки, пела ему колыбельные, когда тот не мог заснуть, и умоляла доктора вылечить младенца, когда у того началась простуда. Минц выбрал себе Предназначение мужчины, поскольку знал, что воспитателя потомства из него не получится, но все же заботился о своем сыне в меру своего понимания. В прошлом году по пути на болото я не раз встречал Минца и его дочь, собиравших лекарственные травы, – ей пришла в голову идея стать следующей целительницей после Горалин. И Минц, совершенно в лекарственных травах не разбиравшийся, был вместе с ней, следя, чтобы она случайно не утонула.
Никто, даже Хакур, не мог представить, чтобы Патриарх месил сапогами грязь ради мечты ребенка. Так что спросите себя – что такой человек мог делать в поселке, где все остальные в первую очередь заботятся о детях?
Есть старая поговорка, которая гласит, что «дети – заложники судьбы», ради которых любые родители дважды подумают, прежде чем нарушить заведенные правила. А когда эти правила нарушает обозленный на весь мир человек, которому совершенно наплевать на то, что будет с детьми…
… становится понятен секрет успеха Патриарха.
Остальную часть истории Патриарха вы можете дополнить и сами. Или увидеть ее на картинах, украшающих стены Патриаршего зала. Юный Патриарх, позирующий вместе со своим, лично подобранным отрядом воинов (глупых мальчишек-подростков, которым нравилось видеть страх в глазах взрослых). Патриарх, принимающий присягу при вступлении на пост мэра (после целой кампании по подкупу и запугиванию, исключившей прочих претендентов).
Патриарх, получающий благословение от Отца Праха и Матери Пыли (пока выросшие воины его отряда охраняли семьи этих стариков «для их же блага»). Но все это – мужская история: публичные события и публичная реакция на них, при полном игнорировании частных последствий. Факты мужской истории имеют значение лишь в том случае, если вы хотите знать точное количество тех, кого Патриарх убил, пытаясь захватить власть и удержать ее.
– Такое впечатление, что ты его ненавидишь, – заметил Рашид.
– Именно так и есть.
– И все женщины-тоберы думают так же?
– Мнение Фуллин-женщины куда более определенное, – ответила за меня Стек, – но большинство женщин действительно думают так же. Другое дело, что обычно они не тратят времени на подобные мысли.
– А мужчины? Мужчины, которые были также и женщинами половину своей юности?
– Они говорят, что не стоит придавать этому такое значение. Законы не столь уж и плохи, зачем пытаться их опровергнуть? – Стек усмехнулась. – И в каком-то смысле мужчины правы. Знаешь, что Патриарх на самом деле совершил с сообществом тоберов? Ничего. Он захватил власть, правил поселком тридцать лет и установил законы о надлежащих «ролях» для каждого пола – но как только он умер, в поселке практически сразу вновь воцарилось прежнее спокойствие. Фуллин, – Стек повернулась ко мне, – в Тобер-Коуве кого-нибудь сожгли после смерти Патриарха?
– Нет.
Она снова повернулась к Рашиду.
– Вот видишь? Люди теперь приносят клятвы на Руке Патриарха вместо Господина Камня, и Хакура называют служителем Патриарха вместо старого титула «жрец» – но, собственно, это и все, что осталось нам в наследие от Патриарха. Взять Совет старейшин. До Патриарха в нем заседали и мужчины, и женщины; после него там остались только мужчины и жрицы. Но для Тобер-Коува это имело куда меньше последствий, чем можно было бы предположить. Те, кого привлекает политика, знают, что должны выбрать себе мужское Предназначение, и именно так они и поступают. То же самое с законами вроде «Только мужчины могут ходить на рыбацких лодках». Если тебе нравится рыбная ловля, ты выбираешь себе Предназначение мужчины; если ты любишь готовить, ты становишься женщиной.
– Никогда об этом не задумывался. – Лучезарный пожал плечами. – При мысли о законах, которые велят мужчинам делать то, а женщинам это, первым делом возникает естественное желание спросить у их автора: «А что, если женщина хочет стать воином? Что, если мужчина любит ухаживать за детьми?» Но в Тобер-Коуве ты просто решаешь, чем хочешь заниматься в жизни, и в соответствии с этим выбираешь себе пол. Конечно, если ты хочешь быть воином и при этом женщиной…
– У Смеющейся жрицы есть поговорка, – сказала я. – Ты можешь получить то, чего хочешь больше всего, но даже боги не гарантируют тебе еще одного выбора.
Снаружи послышались шаги, и в зал вошел Теггери, чувствовавший себя не слишком удобно в купленных в городе ботинках вместо мокасин. Насколько мне было известно, до этого он надевал ботинки лишь однажды, когда губернатор Ниом из Фелисса нанес нам «дипломатический визит» (два часа недоверчивых переговоров о торговле, за которыми последовали три дня увлеченной охоты и любования нашей осенней листвой). И тем не менее нашему мэру удавалось сохранять достоинство даже в этой неудобной обуви – он двигался медленно и величаво, словно корабль, входящий в незнакомую гавань.
– Есть какие-нибудь новости? – спросил Рашид. – Свидетели убийства?
Теггери вздохнул.
– Приходил один человек и заявил, что у него есть улики… – Мэр посмотрел на меня. – Это Эмбрун.
– Ну еще бы, – усмехнулась я.
Эмбрун был весьма странной личностью даже для Тобер-Коува. Его женская половинка в возрасте пяти лет получила по голове лошадиным копытом и с тех пор так и не оправилась. Угрюмая и медлительная, она страдала от припадков каждый месяц, а то и чаще. Ее проблемы отразились и на жизни ее мужского начала – с мозгами у него все было в порядке, но воспользоваться ими он мог только в течение одного года из двух. Все остальные дети шли осенью в школу и учились независимо от того, мальчиками они были или девочками, но несчастный Эмбрун мог посещать школу только будучи мальчиком, из-за чего с каждым годом все больше отставал от сверстников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Так или иначе, какова бы ни была причина болезни младенца-Патриарха, тогдашняя целительница сочла, что ребенку не хватит сил, чтобы отдать Дар. Да, ребенок будет Обреченным-мужчиной на всю жизнь, но «лучше мужчина, чем мертвец», как сказала целительница его матери.
– Вполне с этим согласен, – заметил Рашид.
Мы со Стек обменялись понимающими взглядами.
Так что Дар так и не был принесен. Со временем ребенок выздоровел («… исключительно благодаря силе воли!» – проповедовал Хакур). Мальчик даже отправился в Гнездовье на следующее лето с остальными детьми. Это было обычным делом – даже если ребенок и не отдал Дар, боги все же могли решить сменить его пол. В конце концов, они были богами и могли нарушать свои собственные правила.
Но этого не случилось – такого никогда не случалось! Патриарх ушел мальчиком и мальчиком же и вернулся. В этом возрасте он еще не понимал, почему это так расстроило его мать.
Впрочем, достаточно скоро ему предстояло это понять. Я не росла вместе с кем-либо из Обреченных детей, но могу представить, как относились юные тоберы к тому, кто был настолько неполноценен, – со смесью жестокости, жалости и безразличия, и отношение это менялось каждый раз в зависимости от настроения толпы на школьном дворе. Когда мальчика подобным образом третируют, результат зависит от его реакции. Если ему удается понравиться другим детям, они вскоре забывают о том, что он не такой, как все. В противном случае его ждут насмешки и тычки; если же он оказывает сопротивление, словесное или физическое, его начинают ненавидеть, отвергать – другими словами, он становится изгоем.
Угадайте, что произошло с Патриархом?
Изгой, обладающий крепкими мускулами, превращается в задиру и хулигана; тот, у кого их нет, становится мелким пакостником, который ворует и врет, чтобы доставить неприятности другим. Юный Патриарх на какое-то время выбрал путь хулигана и принялся задирать тех, кто был слабее его, но в Тобер-Коуве у малышей часто есть старшие братья (или старшие сестры, обладающие всеми инстинктами старших братьев). Вскоре он понял, что не сможет добиться успеха хулиганскими поступками, по крайней мере, пока не станет старше. Так что он пошел в другом направлении – стал «хорьком», как назвал бы его Хакур, хотя служитель Патриарха никогда не употреблял это слово, говоря о нашем преподобном спасителе («Другие дети избегали его, пристыженные исходившим от него божественным сиянием»).
Шло время. Мальчик рос коварным и хитрым. Он научился добиваться расположения у взрослых, которыми легче было манипулировать, чем детьми. Лита не раз рассказывала нам, как ловко он умел выпрашивать что-либо у взрослых женщин. Всегда наготове была история о том, насколько он обездолен, так как никогда не познает радостей женственности. И они ему верили – наивные! Особенно в свете того, как он относился к женщинам впоследствии. Но следует понять, что никто не привык общаться с подобными детьми.
Мне трудно представить, что это значит – иметь одну, единую душу. Когда ты просто одна личность, все, что происходит в твоей жизни, может произойти только с тобой непосредственно. Для большинства из нас… например, когда я была пятилетней девочкой, я решила, что не люблю овсянку. Не знаю почему – у детей порой бывают приступы упрямства, а затем это становится делом чести: ни одна ложка овсянки никогда больше не коснется моих губ! Я рассказывала Каппи какую-то запутанную сказку про пиратов, скрещивающих пшеницу с ядовитым плющом, в результате чего получался овес. Несомненно, я доводила Зефрама до бешенства, не говоря уже о том, что все это выглядело лишь упрямым нежеланием признать, что я устраиваю много шума из ничего.
Потом наступил летний солнцеворот, я стал мальчиком, и мое прежнее упрямство казалось мне чьей-то чужой проблемой. Моя настойчивость проявлялась в другом – именно тогда я начал пиликать на скрипке моей матери, – но при мысли о том, что я мог устраивать скандалы из-за овсянки, мне становилось смешно. Да, я помнил, что еще вчера это казалось мне крайне важным, но… просто мне рассказывает об этом моя женская половинка, а сам я в это по-настоящему не верю.
Так что я начал есть овсянку. А когда пришло время снова стать девочкой, все глупости уже давно закончились.
Понимаете, как это все происходит? Когда в тебе – две личности, некоторые из твоих особо острых углов сглаживаются. Ненависть, любовь, страхи… Страх моей мужской половинки перед каймановыми черепахами порой парализовал меня при одной мысли о том, что нужно спуститься к пристани, где я однажды видел, как черепаха укусила девочку. Но на следующий год я уже не боялась, мне вполне хватало смелости для того, чтобы приближаться к воде, и когда я снова обрел мужской пол, я мог воспользоваться своим женским опытом, зная, что можно спокойно сидеть на пристани. Лишь одна моя половина испытывала подлинный страх. Вторая могла с ним справляться… а первая могла у нее этому научиться.
Патриарх никогда не испытывал ничего подобного. Его страхи всегда были с ним, его обиды постоянно бурлили внутри него. Он походил на чайник, который никогда не снимают с плиты, или на скрипку, которая всегда играет одну и ту же мелодию, и единственная возможность хоть как-то бороться с собой – это играть все громче и громче.
Конечно, мать Патриарха прилагала усилия, чтобы познакомить его с женской культурой, к примеру, время от времени посылала его к жрице, чтобы та с ним поговорила. Это не помогло. «Он увидел всю лживость женских обычаев», – проповедовал Хакур. Это, вероятно, означало, что он чувствовал себя чужим в окружении девочек и становился помехой для всех, пока жрица не просила его уйти. Он никогда так и не научился женским ремеслам – приготовлению пищи, шитью и уходу за больными, ремеслам, направленным скорее на помощь другим, чем себе самому.
Но самым большим несчастьем в жизни Патриарха было то, что он никогда не рожал. Представляете, никогда не ощущать, что значит дать начало новой жизни, никогда не чувствовать тепла, исходящего от прильнувшего к груди маленького тельца!
Зефрам рассказывал, что на Юге множество хороших отцов, которые всегда были мужчинами, но относились к своим детям с любовью и обожанием. Надеюсь, это правда. И тем не менее внутренний голос подсказывает мне, что тоберы – другие. Каждый отец в поселке был также и матерью. Каждый отец знает, что это такое.
Взять, скажем, забияк из Гильдии воинов, даже Минца, самого злобного из всех. В свой последний женский год Минц не была образцовой матерью, но прилагала к этому все усилия. Она кормила своего сына грудью, меняла ему пеленки, пела ему колыбельные, когда тот не мог заснуть, и умоляла доктора вылечить младенца, когда у того началась простуда. Минц выбрал себе Предназначение мужчины, поскольку знал, что воспитателя потомства из него не получится, но все же заботился о своем сыне в меру своего понимания. В прошлом году по пути на болото я не раз встречал Минца и его дочь, собиравших лекарственные травы, – ей пришла в голову идея стать следующей целительницей после Горалин. И Минц, совершенно в лекарственных травах не разбиравшийся, был вместе с ней, следя, чтобы она случайно не утонула.
Никто, даже Хакур, не мог представить, чтобы Патриарх месил сапогами грязь ради мечты ребенка. Так что спросите себя – что такой человек мог делать в поселке, где все остальные в первую очередь заботятся о детях?
Есть старая поговорка, которая гласит, что «дети – заложники судьбы», ради которых любые родители дважды подумают, прежде чем нарушить заведенные правила. А когда эти правила нарушает обозленный на весь мир человек, которому совершенно наплевать на то, что будет с детьми…
… становится понятен секрет успеха Патриарха.
Остальную часть истории Патриарха вы можете дополнить и сами. Или увидеть ее на картинах, украшающих стены Патриаршего зала. Юный Патриарх, позирующий вместе со своим, лично подобранным отрядом воинов (глупых мальчишек-подростков, которым нравилось видеть страх в глазах взрослых). Патриарх, принимающий присягу при вступлении на пост мэра (после целой кампании по подкупу и запугиванию, исключившей прочих претендентов).
Патриарх, получающий благословение от Отца Праха и Матери Пыли (пока выросшие воины его отряда охраняли семьи этих стариков «для их же блага»). Но все это – мужская история: публичные события и публичная реакция на них, при полном игнорировании частных последствий. Факты мужской истории имеют значение лишь в том случае, если вы хотите знать точное количество тех, кого Патриарх убил, пытаясь захватить власть и удержать ее.
– Такое впечатление, что ты его ненавидишь, – заметил Рашид.
– Именно так и есть.
– И все женщины-тоберы думают так же?
– Мнение Фуллин-женщины куда более определенное, – ответила за меня Стек, – но большинство женщин действительно думают так же. Другое дело, что обычно они не тратят времени на подобные мысли.
– А мужчины? Мужчины, которые были также и женщинами половину своей юности?
– Они говорят, что не стоит придавать этому такое значение. Законы не столь уж и плохи, зачем пытаться их опровергнуть? – Стек усмехнулась. – И в каком-то смысле мужчины правы. Знаешь, что Патриарх на самом деле совершил с сообществом тоберов? Ничего. Он захватил власть, правил поселком тридцать лет и установил законы о надлежащих «ролях» для каждого пола – но как только он умер, в поселке практически сразу вновь воцарилось прежнее спокойствие. Фуллин, – Стек повернулась ко мне, – в Тобер-Коуве кого-нибудь сожгли после смерти Патриарха?
– Нет.
Она снова повернулась к Рашиду.
– Вот видишь? Люди теперь приносят клятвы на Руке Патриарха вместо Господина Камня, и Хакура называют служителем Патриарха вместо старого титула «жрец» – но, собственно, это и все, что осталось нам в наследие от Патриарха. Взять Совет старейшин. До Патриарха в нем заседали и мужчины, и женщины; после него там остались только мужчины и жрицы. Но для Тобер-Коува это имело куда меньше последствий, чем можно было бы предположить. Те, кого привлекает политика, знают, что должны выбрать себе мужское Предназначение, и именно так они и поступают. То же самое с законами вроде «Только мужчины могут ходить на рыбацких лодках». Если тебе нравится рыбная ловля, ты выбираешь себе Предназначение мужчины; если ты любишь готовить, ты становишься женщиной.
– Никогда об этом не задумывался. – Лучезарный пожал плечами. – При мысли о законах, которые велят мужчинам делать то, а женщинам это, первым делом возникает естественное желание спросить у их автора: «А что, если женщина хочет стать воином? Что, если мужчина любит ухаживать за детьми?» Но в Тобер-Коуве ты просто решаешь, чем хочешь заниматься в жизни, и в соответствии с этим выбираешь себе пол. Конечно, если ты хочешь быть воином и при этом женщиной…
– У Смеющейся жрицы есть поговорка, – сказала я. – Ты можешь получить то, чего хочешь больше всего, но даже боги не гарантируют тебе еще одного выбора.
Снаружи послышались шаги, и в зал вошел Теггери, чувствовавший себя не слишком удобно в купленных в городе ботинках вместо мокасин. Насколько мне было известно, до этого он надевал ботинки лишь однажды, когда губернатор Ниом из Фелисса нанес нам «дипломатический визит» (два часа недоверчивых переговоров о торговле, за которыми последовали три дня увлеченной охоты и любования нашей осенней листвой). И тем не менее нашему мэру удавалось сохранять достоинство даже в этой неудобной обуви – он двигался медленно и величаво, словно корабль, входящий в незнакомую гавань.
– Есть какие-нибудь новости? – спросил Рашид. – Свидетели убийства?
Теггери вздохнул.
– Приходил один человек и заявил, что у него есть улики… – Мэр посмотрел на меня. – Это Эмбрун.
– Ну еще бы, – усмехнулась я.
Эмбрун был весьма странной личностью даже для Тобер-Коува. Его женская половинка в возрасте пяти лет получила по голове лошадиным копытом и с тех пор так и не оправилась. Угрюмая и медлительная, она страдала от припадков каждый месяц, а то и чаще. Ее проблемы отразились и на жизни ее мужского начала – с мозгами у него все было в порядке, но воспользоваться ими он мог только в течение одного года из двух. Все остальные дети шли осенью в школу и учились независимо от того, мальчиками они были или девочками, но несчастный Эмбрун мог посещать школу только будучи мальчиком, из-за чего с каждым годом все больше отставал от сверстников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44