— мысленно сказал Рюмин. — Если я на правильном пути, значит, все получится!».
Он осторожно потянул ручку на себя. Дверь мягко отошла от притолоки; через образовавшийся проем на улицу вылился неяркий свет.
Теперь капитан понимал, почему запасной выход не был оборудован сигнализацией. Прямо перед собой, в каких-нибудь пяти метрах, он увидел широкую спину охранника, сидевшего за конторкой. Рюмин прошмыгнул в здание, тихонько притворив за собой дверь, и спрятался под лестницей.
Над его головой загремели тяжелые шаги, и зычный голос произнес:
— Ну что, Миша так и не объявился? Охранник, сидевший за конторкой, повернулся к напарнику.
— Пока нет. Шеф с ног сбился, но не может его найти.
— А мобильный?
— Не отвечает.
Послышался грубый смех.
— Наш Казанова расстреливает последние пистоны. Точно тебе говорю. А сотовый выключил, чтобы жена не доставала.
— Может, и так, — рассудительно сказал охранник за конторкой. — Но шеф волнуется — боится, как бы его не украли.
Напарник отмахнулся.
— Перестань! Кому нужен продавец дырок?
— Короче, это не наши проблемы, — подытожил старший. — Кофе хочешь? У меня полный термос.
— Давай…
Лестница задрожала; Рюмин выглянул в щель между ступеньками и увидел, что оба секьюрити расположились за конторкой. Момент был подходящий: капитан выскользнул из укрытия и в два неслышных прыжка преодолел пролет. Еще два прыжка — и он уже стоял на площадке второго этажа, слушая, как охранники внизу, причмокивая, попивают горячий кофе.
Рюмин прошел коридор до конца, остановился перед дверью кабинета и вытащил из кармана ключи.***
Рюмин и сам толком не знал, что ищет. Он провел в кабинете Рудакова больше часа; просмотрел все ящики стола, но не нашел ничего, кроме стандартной документации.
В шкафу обнаружились стопки альбомов с фотографиями девушек — «кажется, эти штуки называются портфолио», — подумал Рюмин. Но сами по себе альбомы ничего не давали.
Капитан пролистал телефонные книжки, облазил бар и аккуратно простукал стены в поисках потайного сейфа, — все зря.
Надо было уходить — на Москву с востока медленно надвигался рассвет. Рюмин был близок к отчаянию. Настенные часы громко отсчитывали последние секунды его относительно спокойной жизни. Дальше будет утро, разговор с Надточием, пинок коленом под зад и недолгий полет из стен МУРа куда-нибудь на стройку. Сторожем.
Он в очередной раз поступил смело, но… Очень глупо.
Рюмин бесцельно обшаривал кабинет тонким лучом фонарика. Фальшивая патина на канделябрах напоминала плесень; стеклянная столешница плевалась в потолок полчищами зеркальных зайчиков. «Голубые танцовщицы» на рисунке Дега — и те над ним смеялись!
«Да, девчонки, — посетовал капитан. — Любите вы мерзавцев, что с этим поделать!».
Этот рисунок он уже проверял — за ним была голая стена. В тщетной надежде Рюмин еще раз отодвинул репродукцию, и вдруг…
Пальцы нащупали полиэтиленовый пакет, приклеенный скотчем к картонной изнанке. Капитан оторвал пакет — в нем оказался компакт-диск.
Рюмин беззвучно выругался. Он ощущал себя человеком, сорвавшим баснословный джек-пот. На письменном столе Рудакова стоял компьютер, но проверять содержимое диска не было ни времени, ни особой необходимости — капитан и так догадывался, что там может быть.
Он сунул диск в карман и тем же путем, что и пришел, покинул особняк. Выйти было легче, чем войти: один охранник спал, составив четыре стула в ряд, второй клевал носом за конторкой.
Рюмин, почти не таясь, пробежал через сад, перелез через ограду и сел за руль верной «восьмерки».
«Ну вот и все, — подумал он. — А теперь посмотрим, за кем будет последний раунд».
19
В семь утра пошел мелкий дождик. Он накрапывал лениво, еле-еле, словно не хотел расходовать силы на редких прохожих. Капли смывали пыль с желтых листьев, асфальт почернел и заблестел, как антрацит. Нахохлившиеся воробьи спрятались под карнизами и угрюмо посматривали в низкое небо, затянутое серой дымкой, которая становилась плотнее с каждой минутой.
Дверь 48-й квартиры в доме № 4 по Васильевской улице со скрипом отворилась, и на лестничную клетку, прихрамывая на заднюю левую лапу, выбежала маленькая пестрая собачка. Ее коротенький хвостик смешно дергался из стороны в сторону, лоснящаяся шерсть на округлых боках жирно переливалась, кривые ножки выписывали нетерпеливые кренделя. Собачка тут же огласила весь подъезд требовательным одышливым лаем.
— Замолчи, Джуля! Замолчи сейчас же! — послышался громкий шепот хозяйки — женщины лет шестидесяти, торопливо накладывавшей на раздутые, словно перезрелые бананы, губы толстый слой ярко-алой помады.
Женщина накинула на выбеленные хрустящие волосы разноцветный платок и повязала концы кокетливым бантиком, прикрыв дряблую багровую шею.
— Я уже иду! — сказала она любимице и надела шуршащий дождевик из прозрачного полиэтилена.
В подъезде внезапно наступила тишина, затем собачка заскулила — тоненько и жалобно.
— Что случилось, девочка моя? — всполошилась хозяйка и выскочила в подъезд. — Кто тебя обидел?
Собачка крутилась рядом с дверью квартиры напротив, 45-й. Она поворачивалась то в одну, то в другую сторону, будто вознамерилась схватить себя за куцый хвостик, напоминая толстую изогнутую сардельку. Потом она села на половик и завыла — на одной протяжной хриплой ноте.
Женщина подошла ближе.
— В чем дело, Джуля? Что ты вытворя… Дверь 45-й квартиры еле заметно качнулась, и стало видно, что она незаперта.
— Странно… — сказала женщина.
В 45-й жила Света — тихая и скромная девушка лет двадцати пяти. Квартира осталась ей после бабушки. Родители с младшим братом жили неподалеку, на Малой Грузинской, прямо напротив костела.
Света вела спокойный и размеренный образ жизни — непохоже, что дверь забыли закрыть в угаре пьяной вечеринки. Девушка работала бухгалтером в небольшой частной фирме, и грабить ее не имело смысла, поскольку взять было нечего.
«Но тогда… почему?» — подумала женщина и после недолгого колебания нажала кнопку звонка. В квартире послышалась мелодичная трель, и снова воцарилась тишина. Женщина позвонила еще раз. И еще. И снова — никакой реакции.
Тогда она осторожно толкнула дверь и вошла. В маленькой прихожей было чисто и уютно; соседка немного успокоилась и двинулась дальше, выкликая:
— Света! У тебя все в порядке?
Она открыла дверь, ведущую в спальню, и замерла на пороге. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять — в порядке далеко не все. Точнее — ничего не в порядке.
На кровати, широко раскинув ноги и нелепо вывернув голову, лежала обнаженная хозяйка квартиры. Ее белое, с легкой синевой, тело прочертили кровавые борозды: три поперечные — на животе и три продольные — на груди. Шея была перерезана от уха до уха. На подушке запеклась бурая корка крови.
Женщина почувствовала слабость в коленях. Дыхание остановилось, и в груди все сжало, словно раскаленными тисками. Последнее, что она увидела перед тем, как потерять сознание, — это большая буква «М», написанная красной краской над изголовьем кровати.
Нет, не краской, — вяло подумала она, ощущая подступающую дурноту.
Кровью.
20
Рюмин проснулся в прекрасном настроении. Собственно, он почти и не ложился — немного подремал, не раздеваясь, в кресле.
Вернувшись домой, он открыл диск, найденный на тыльной поверхности «Голубых танцовщиц», и обнаружил немало интересного. Как и предполагал капитан, к делу об убийстве Ингрид это не имело никакого отношения, зато представляло огромное значение для него лично. И тем более — для господина Рудакова.
О могущественных покровителях Михаила Наумовича и строгих окриках полковника Надточего можно было забыть. Навсегда.
Этой ночью Рюмин лишний раз убедился, что даже самые большие глупости происходят не случайно — он получил такой карт-бланш, что дух захватывало.
Капитан скопировал содержимое компакта на свой компьютер, а потом — переписал его на три диска, создав резервные копии. Одну из них завернул в вощеную бумагу и спрятал под кровлей башенки; другую собирался отправить по почте самому себе, а третью — Северцеву.
Все складывалось как нельзя лучше, и капитан надеялся, что теперь прокурор будет гораздо сговорчивее и без долгих колебаний выдаст ордер на арест господина Рудакова М.Н. А уж расколоть человека, сидящего в следственном изоляторе, куда как легче, нежели заставить говорить фаворита сильных мира сего.
Рюмин поставил свой любимый сборник — «100 самых великих хитов кантри» — и, пританцовывая, вылез на крышу. Жестяная миска была пуста, самого Сезара нигде не было видно.
«Наверное, не только у меня этой ночью были неотложные дела», — решил капитан и, наполнив миску молоком, вернулся в «пентхаус». Он снял свитер и футболку и отправился в ванную бриться.
Рюмин любил бриться опасной бритвой — острым, как лазерный луч, «Золингеном». Это заставляло отвлечься от посторонних мыслей и полностью сосредоточиться на процессе — иначе идеально выправленное лезвие, почуяв близость сонной артерии, норовило полакомиться свежей кровью.
Капитан нанес на лицо обильный слой пены и стал осторожно снимать ее — взмах за взмахом. Кожу приятно щипало; щеки и подбородок после опасной бритвы оставались идеально чистыми и гладкими, словно грудь нимфетки.
Рюмин уже предвкушал момент, когда он смоет остатки пены и протрет лицо ароматными кубиками льда с ромашкой, а потом — щедро побрызгается любимым «Бёрберри» и, распространяя пряный запах барбариса, отправится варить настоящий кофе (не ту коричневую бурду, которой всякий раз пытался угостить его Заселян), как вдруг раздался телефонный звонок.
— Черт! Совсем не вовремя! — проворчал капитан и взглянул на часы.
Без четверти восемь. Кто мог звонить так рано? Ответ был очевиден — по крайней мере, для человека, носившего в кармане удостоверение в красном переплете, а под мышкой табельный «Макаров».
Рюмин положил бритву на стеклянную полочку под зеркалом и взял трубку. На левой щеке еще оставалась пена, и капитан приложил телефон к правому уху, хотя обычно этого не делал.
— Да! Рюмин! Слушаю! — машинальной скороговоркой сказал он.
Звонили из дежурной части МУРа, и, чем дальше слушал капитан, тем мрачнее становилось его лицо.
— Адрес? — отрывисто сказал он. — Понял. Скоро буду.
Про кофе можно забыть. На это не было времени. Рюмин вернулся в ванную и взялся за бритву. Руки предательски дрожали, и капитан решил, что рисковать не стоит. Он насухо вытер лезвие полотенцем и положил «Золинген» в задний карман джинсов, — старая привычка, оставшаяся еще с тех времен, когда оперативников обязывали сдавать после работы оружие. Смыл пену и взял из подставки бестолковый электрический «Браун», годившийся лишь для неполовозрелых юнцов — Рюмин иногда использовал его, как триммер, подравнивая щетину.
Из колонок доносился бархатный баритон Джонни Кэша, певшего про ковбоя-призрака в небесах. Капитан натянул футболку и свитер, подумав, что, наверное, он выглядит дико: с одной гладкой щекой и другой — небритой.
«Не имеет значения. Побреюсь в машине», — решил он и, захлопнув дверь, стал быстро спускаться по лестнице.
На ходу набрал номер телефона, который появился в записной книжке мобильного только накануне, и сказал:
— Слушаешь милицейскую волну? Ты же все равно об этом узнаешь. Васильевская, 4-45. Жду.***
Рюмина не покидало странное ощущение. Кажется, доктора называют это «дежа вю». Картина преступления, холодная и расчетливая жестокость, с которой оно было совершено, даже сам дом из темно-коричневого кирпича, — все напоминало убийство на Тимирязевской улице.
Слово «совпадение» тут не годилось. Во всем, включая положение тела девушки, угадывалась намеренность, какая-то зловещая нарочитость.
Криминалист Быстрое методично, квадрат за квадратом, «обрабатывал территорию». Рюмин следил за выражением его лица, но не заметил даже тени улыбки. Капитан все же поднял вопросительно брови; в ответ — легкое, но категоричное покачивание головой. Ничего. Зверь не оставил следов.
Рюмин вышел на лестничную площадку, где его ждал Северцев.
— Можешь сделать несколько снимков.. Только побыстрее. Тело сейчас заберут.
Журналист расчехлил «Никон» и скрылся в квартире.
Рюмин поднялся на один пролет, облокотился на подоконник и закурил. Все надо было начинать сначала — придумывать версии и заново строить ход расследования. Пока он не видел ничего, что могло бы объединять убитых девушек, — за исключением личности убийцы. Но личность преступника — это результат, вершина лестницы, на которую он должен взобраться. Где же первые, нижние ступеньки? Рюмин не мог их нащупать.
Капитан выбросил окурок в самодельную пепельницу, вырезанную из алюминиевой банки, немного поколебался и достал новую сигарету.
Из квартиры № 45 вышел Северцев: он осмотрелся, увидел опера и направился к нему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Он осторожно потянул ручку на себя. Дверь мягко отошла от притолоки; через образовавшийся проем на улицу вылился неяркий свет.
Теперь капитан понимал, почему запасной выход не был оборудован сигнализацией. Прямо перед собой, в каких-нибудь пяти метрах, он увидел широкую спину охранника, сидевшего за конторкой. Рюмин прошмыгнул в здание, тихонько притворив за собой дверь, и спрятался под лестницей.
Над его головой загремели тяжелые шаги, и зычный голос произнес:
— Ну что, Миша так и не объявился? Охранник, сидевший за конторкой, повернулся к напарнику.
— Пока нет. Шеф с ног сбился, но не может его найти.
— А мобильный?
— Не отвечает.
Послышался грубый смех.
— Наш Казанова расстреливает последние пистоны. Точно тебе говорю. А сотовый выключил, чтобы жена не доставала.
— Может, и так, — рассудительно сказал охранник за конторкой. — Но шеф волнуется — боится, как бы его не украли.
Напарник отмахнулся.
— Перестань! Кому нужен продавец дырок?
— Короче, это не наши проблемы, — подытожил старший. — Кофе хочешь? У меня полный термос.
— Давай…
Лестница задрожала; Рюмин выглянул в щель между ступеньками и увидел, что оба секьюрити расположились за конторкой. Момент был подходящий: капитан выскользнул из укрытия и в два неслышных прыжка преодолел пролет. Еще два прыжка — и он уже стоял на площадке второго этажа, слушая, как охранники внизу, причмокивая, попивают горячий кофе.
Рюмин прошел коридор до конца, остановился перед дверью кабинета и вытащил из кармана ключи.***
Рюмин и сам толком не знал, что ищет. Он провел в кабинете Рудакова больше часа; просмотрел все ящики стола, но не нашел ничего, кроме стандартной документации.
В шкафу обнаружились стопки альбомов с фотографиями девушек — «кажется, эти штуки называются портфолио», — подумал Рюмин. Но сами по себе альбомы ничего не давали.
Капитан пролистал телефонные книжки, облазил бар и аккуратно простукал стены в поисках потайного сейфа, — все зря.
Надо было уходить — на Москву с востока медленно надвигался рассвет. Рюмин был близок к отчаянию. Настенные часы громко отсчитывали последние секунды его относительно спокойной жизни. Дальше будет утро, разговор с Надточием, пинок коленом под зад и недолгий полет из стен МУРа куда-нибудь на стройку. Сторожем.
Он в очередной раз поступил смело, но… Очень глупо.
Рюмин бесцельно обшаривал кабинет тонким лучом фонарика. Фальшивая патина на канделябрах напоминала плесень; стеклянная столешница плевалась в потолок полчищами зеркальных зайчиков. «Голубые танцовщицы» на рисунке Дега — и те над ним смеялись!
«Да, девчонки, — посетовал капитан. — Любите вы мерзавцев, что с этим поделать!».
Этот рисунок он уже проверял — за ним была голая стена. В тщетной надежде Рюмин еще раз отодвинул репродукцию, и вдруг…
Пальцы нащупали полиэтиленовый пакет, приклеенный скотчем к картонной изнанке. Капитан оторвал пакет — в нем оказался компакт-диск.
Рюмин беззвучно выругался. Он ощущал себя человеком, сорвавшим баснословный джек-пот. На письменном столе Рудакова стоял компьютер, но проверять содержимое диска не было ни времени, ни особой необходимости — капитан и так догадывался, что там может быть.
Он сунул диск в карман и тем же путем, что и пришел, покинул особняк. Выйти было легче, чем войти: один охранник спал, составив четыре стула в ряд, второй клевал носом за конторкой.
Рюмин, почти не таясь, пробежал через сад, перелез через ограду и сел за руль верной «восьмерки».
«Ну вот и все, — подумал он. — А теперь посмотрим, за кем будет последний раунд».
19
В семь утра пошел мелкий дождик. Он накрапывал лениво, еле-еле, словно не хотел расходовать силы на редких прохожих. Капли смывали пыль с желтых листьев, асфальт почернел и заблестел, как антрацит. Нахохлившиеся воробьи спрятались под карнизами и угрюмо посматривали в низкое небо, затянутое серой дымкой, которая становилась плотнее с каждой минутой.
Дверь 48-й квартиры в доме № 4 по Васильевской улице со скрипом отворилась, и на лестничную клетку, прихрамывая на заднюю левую лапу, выбежала маленькая пестрая собачка. Ее коротенький хвостик смешно дергался из стороны в сторону, лоснящаяся шерсть на округлых боках жирно переливалась, кривые ножки выписывали нетерпеливые кренделя. Собачка тут же огласила весь подъезд требовательным одышливым лаем.
— Замолчи, Джуля! Замолчи сейчас же! — послышался громкий шепот хозяйки — женщины лет шестидесяти, торопливо накладывавшей на раздутые, словно перезрелые бананы, губы толстый слой ярко-алой помады.
Женщина накинула на выбеленные хрустящие волосы разноцветный платок и повязала концы кокетливым бантиком, прикрыв дряблую багровую шею.
— Я уже иду! — сказала она любимице и надела шуршащий дождевик из прозрачного полиэтилена.
В подъезде внезапно наступила тишина, затем собачка заскулила — тоненько и жалобно.
— Что случилось, девочка моя? — всполошилась хозяйка и выскочила в подъезд. — Кто тебя обидел?
Собачка крутилась рядом с дверью квартиры напротив, 45-й. Она поворачивалась то в одну, то в другую сторону, будто вознамерилась схватить себя за куцый хвостик, напоминая толстую изогнутую сардельку. Потом она села на половик и завыла — на одной протяжной хриплой ноте.
Женщина подошла ближе.
— В чем дело, Джуля? Что ты вытворя… Дверь 45-й квартиры еле заметно качнулась, и стало видно, что она незаперта.
— Странно… — сказала женщина.
В 45-й жила Света — тихая и скромная девушка лет двадцати пяти. Квартира осталась ей после бабушки. Родители с младшим братом жили неподалеку, на Малой Грузинской, прямо напротив костела.
Света вела спокойный и размеренный образ жизни — непохоже, что дверь забыли закрыть в угаре пьяной вечеринки. Девушка работала бухгалтером в небольшой частной фирме, и грабить ее не имело смысла, поскольку взять было нечего.
«Но тогда… почему?» — подумала женщина и после недолгого колебания нажала кнопку звонка. В квартире послышалась мелодичная трель, и снова воцарилась тишина. Женщина позвонила еще раз. И еще. И снова — никакой реакции.
Тогда она осторожно толкнула дверь и вошла. В маленькой прихожей было чисто и уютно; соседка немного успокоилась и двинулась дальше, выкликая:
— Света! У тебя все в порядке?
Она открыла дверь, ведущую в спальню, и замерла на пороге. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять — в порядке далеко не все. Точнее — ничего не в порядке.
На кровати, широко раскинув ноги и нелепо вывернув голову, лежала обнаженная хозяйка квартиры. Ее белое, с легкой синевой, тело прочертили кровавые борозды: три поперечные — на животе и три продольные — на груди. Шея была перерезана от уха до уха. На подушке запеклась бурая корка крови.
Женщина почувствовала слабость в коленях. Дыхание остановилось, и в груди все сжало, словно раскаленными тисками. Последнее, что она увидела перед тем, как потерять сознание, — это большая буква «М», написанная красной краской над изголовьем кровати.
Нет, не краской, — вяло подумала она, ощущая подступающую дурноту.
Кровью.
20
Рюмин проснулся в прекрасном настроении. Собственно, он почти и не ложился — немного подремал, не раздеваясь, в кресле.
Вернувшись домой, он открыл диск, найденный на тыльной поверхности «Голубых танцовщиц», и обнаружил немало интересного. Как и предполагал капитан, к делу об убийстве Ингрид это не имело никакого отношения, зато представляло огромное значение для него лично. И тем более — для господина Рудакова.
О могущественных покровителях Михаила Наумовича и строгих окриках полковника Надточего можно было забыть. Навсегда.
Этой ночью Рюмин лишний раз убедился, что даже самые большие глупости происходят не случайно — он получил такой карт-бланш, что дух захватывало.
Капитан скопировал содержимое компакта на свой компьютер, а потом — переписал его на три диска, создав резервные копии. Одну из них завернул в вощеную бумагу и спрятал под кровлей башенки; другую собирался отправить по почте самому себе, а третью — Северцеву.
Все складывалось как нельзя лучше, и капитан надеялся, что теперь прокурор будет гораздо сговорчивее и без долгих колебаний выдаст ордер на арест господина Рудакова М.Н. А уж расколоть человека, сидящего в следственном изоляторе, куда как легче, нежели заставить говорить фаворита сильных мира сего.
Рюмин поставил свой любимый сборник — «100 самых великих хитов кантри» — и, пританцовывая, вылез на крышу. Жестяная миска была пуста, самого Сезара нигде не было видно.
«Наверное, не только у меня этой ночью были неотложные дела», — решил капитан и, наполнив миску молоком, вернулся в «пентхаус». Он снял свитер и футболку и отправился в ванную бриться.
Рюмин любил бриться опасной бритвой — острым, как лазерный луч, «Золингеном». Это заставляло отвлечься от посторонних мыслей и полностью сосредоточиться на процессе — иначе идеально выправленное лезвие, почуяв близость сонной артерии, норовило полакомиться свежей кровью.
Капитан нанес на лицо обильный слой пены и стал осторожно снимать ее — взмах за взмахом. Кожу приятно щипало; щеки и подбородок после опасной бритвы оставались идеально чистыми и гладкими, словно грудь нимфетки.
Рюмин уже предвкушал момент, когда он смоет остатки пены и протрет лицо ароматными кубиками льда с ромашкой, а потом — щедро побрызгается любимым «Бёрберри» и, распространяя пряный запах барбариса, отправится варить настоящий кофе (не ту коричневую бурду, которой всякий раз пытался угостить его Заселян), как вдруг раздался телефонный звонок.
— Черт! Совсем не вовремя! — проворчал капитан и взглянул на часы.
Без четверти восемь. Кто мог звонить так рано? Ответ был очевиден — по крайней мере, для человека, носившего в кармане удостоверение в красном переплете, а под мышкой табельный «Макаров».
Рюмин положил бритву на стеклянную полочку под зеркалом и взял трубку. На левой щеке еще оставалась пена, и капитан приложил телефон к правому уху, хотя обычно этого не делал.
— Да! Рюмин! Слушаю! — машинальной скороговоркой сказал он.
Звонили из дежурной части МУРа, и, чем дальше слушал капитан, тем мрачнее становилось его лицо.
— Адрес? — отрывисто сказал он. — Понял. Скоро буду.
Про кофе можно забыть. На это не было времени. Рюмин вернулся в ванную и взялся за бритву. Руки предательски дрожали, и капитан решил, что рисковать не стоит. Он насухо вытер лезвие полотенцем и положил «Золинген» в задний карман джинсов, — старая привычка, оставшаяся еще с тех времен, когда оперативников обязывали сдавать после работы оружие. Смыл пену и взял из подставки бестолковый электрический «Браун», годившийся лишь для неполовозрелых юнцов — Рюмин иногда использовал его, как триммер, подравнивая щетину.
Из колонок доносился бархатный баритон Джонни Кэша, певшего про ковбоя-призрака в небесах. Капитан натянул футболку и свитер, подумав, что, наверное, он выглядит дико: с одной гладкой щекой и другой — небритой.
«Не имеет значения. Побреюсь в машине», — решил он и, захлопнув дверь, стал быстро спускаться по лестнице.
На ходу набрал номер телефона, который появился в записной книжке мобильного только накануне, и сказал:
— Слушаешь милицейскую волну? Ты же все равно об этом узнаешь. Васильевская, 4-45. Жду.***
Рюмина не покидало странное ощущение. Кажется, доктора называют это «дежа вю». Картина преступления, холодная и расчетливая жестокость, с которой оно было совершено, даже сам дом из темно-коричневого кирпича, — все напоминало убийство на Тимирязевской улице.
Слово «совпадение» тут не годилось. Во всем, включая положение тела девушки, угадывалась намеренность, какая-то зловещая нарочитость.
Криминалист Быстрое методично, квадрат за квадратом, «обрабатывал территорию». Рюмин следил за выражением его лица, но не заметил даже тени улыбки. Капитан все же поднял вопросительно брови; в ответ — легкое, но категоричное покачивание головой. Ничего. Зверь не оставил следов.
Рюмин вышел на лестничную площадку, где его ждал Северцев.
— Можешь сделать несколько снимков.. Только побыстрее. Тело сейчас заберут.
Журналист расчехлил «Никон» и скрылся в квартире.
Рюмин поднялся на один пролет, облокотился на подоконник и закурил. Все надо было начинать сначала — придумывать версии и заново строить ход расследования. Пока он не видел ничего, что могло бы объединять убитых девушек, — за исключением личности убийцы. Но личность преступника — это результат, вершина лестницы, на которую он должен взобраться. Где же первые, нижние ступеньки? Рюмин не мог их нащупать.
Капитан выбросил окурок в самодельную пепельницу, вырезанную из алюминиевой банки, немного поколебался и достал новую сигарету.
Из квартиры № 45 вышел Северцев: он осмотрелся, увидел опера и направился к нему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40