Вполне возможно, так оно и было.
Мои мысли прервал Вадос, с немым раздражением смотревший на меня. Я принес извинения, что не расслышал его слов.
– Я говорил, сеньор Хаклют, что приглашаю вас отужинать в президентский дворец до вашего отъезда. А поскольку времени осталось мало, не согласитесь ли вы присоединиться к нам с гроссмейстером Гарсиа завтра вечером?
– Буду очень рад, – ответил я. – Извините, если я показался невежливым – я задумался о шахматах и искусстве управления.
Я сказал это по-испански, поскольку ко мне обратились на этом языке. В результате оба – и Диас и Вадос – удивленно вперили в меня взгляды. Несколько смущенный, я смотрел то на одного, то на другого.
– В самом деле? – проговорил Вадос после паузы. – И какова же здесь связь, хотел бы я знать?
– Я не очень хороший шахматист, – начал я довольно неуверенно. – И уж совсем никакой политик. Особенного сходства я не углядел – фигуры на шахматной доске должны идти туда, куда их ставят. Людей же передвигать гораздо труднее.
Диас немного расслабился и впервые обратился непосредственно ко мне.
– Для вас наблюдать за шахматной игрой – своего рода разрядка. Приходится только мечтать, чтобы в сфере управления все было организовано так же хорошо, как и на шахматной доске.
– Об этом я и думал, – с готовностью согласился я.
Диас и Вадос обменялись взглядами. Мне показалось, что мгновенная искра проскочила между ними.
– Мы, наверное, отправимся? – обратился Вадос к жене, которая согласно улыбнулась в ответ. – Сеньор Диас, вы поедете с нами?
Смуглый, нескладный мужчина кивнул.
Они любезно попрощались с полной женщиной, с Гарсиа и наконец обменялись рукопожатием со мной.
Я остался, выкурил последнюю сигарету и, когда закончилась следующая из четырех партий, вышел из зала. Было около одиннадцати. Секретарь шахматной федерации объяснила мне, что турнир будет продолжаться до конца недели и днем, и по вечерам и что победители региональных финалов примут участие в национальном чемпионате через неделю.
– Я полагаю, что победителем, как обычно, станет Пабло Гарсиа? – спросил я.
– Боюсь, что так, – вздохнула она. – Зрители начинают терять интерес – он намного сильнее других наших шахматистов.
Но я не видел, что люди теряют интерес. Вернувшись в отель, я обнаружил, что все, кроме, быть может, туристов, собрались в баре у приемника. Вряд ли это можно было назвать репортажем: сообщения об очередном ходе прерывали музыкальную передачу. Мануэль установил за стойкой четыре демонстрационных табло и тут же переносил каждый ход, как только его объявляли.
Шахматы в этот вечер мне уже порядком надоели. Я вышел в холл, здесь шахматная лихорадка носила более спокойный характер. Правда, играли и тут. В частности, Мария Посадор играла против незнакомого мне мужчины, но по крайней мере никто не говорил о чемпионате.
Я подсказывал ходы сеньоре Посадор, пока игра не закончилась. Когда ее противник исчез на несколько минут, она с улыбкой поинтересовалась:
– Вы провели приятный вечер, сеньор Хаклют?
– Я был гостем Вадоса на шахматном турнире, – сказал я.
Она неопределенно кивнула.
– И вам понравилась игра?
– Не очень. Меня гораздо больше заинтересовала аудитория.
И без всякой задней мысли, просто потому, что мое открытие казалось мне достаточно любопытным, чтобы обсудить его, я рассказал о необычном делении на смуглолицых и белых, которое я заметил в зале.
– О, в некотором отношении вы совершенно правы, – задумчиво ответила она. – В какой-то мере конфликт в Сьюдад-де-Вадосе связан с цветом кожи. Кстати, я должна вас поздравить. Я только что поняла, что вы стали очень хорошо говорить по-испански.
– В своих служебных поездках я приобрел привычку изучать языки, – ответил я. – Арабский, хинди, немножко суахили… Но, пожалуйста, продолжайте. Что вы имеете в виду, говоря в какой-то мере?
Она развела руками.
– Видите ли, в Латинской Америке в целом проблема цвета кожи отсутствует. То, что у нас смуглое местное население и довольно много граждан с кожей посветлее, родившихся за границей, – результат условий, в которых Вадос основал город. Возможно, это усугубляет проблему. Но не оно породило ее.
– Понимаю. Не исключено, мне мешало мое воспитание. Вы знаете, вероятно, что расовой проблемы нет и у меня на родине, в Австралии. И все же черт знает какие встречаются предрассудки в отношении цвета кожи, особенно в связи с иммиграционной политикой. Теперь меня это не волнует. Я работал по всему миру и не нахожу, что с людьми с темной кожей труднее иметь дело, чем с белыми. Но возможно, какое-то предубеждение сохранилось и во мне. Может быть, я вижу проблему, где ее вовсе нет.
Я предложил ей сигарету. Как обычно, она покачала головой.
– Я не признаю этот бледный табак, сеньор. Пожалуйста, попробуйте одну из моих. Мне кажется, они покрепче и у них особый аромат.
Она раскрыла маленький золотой портсигар и вытолкнула из него сигарету для меня. Я взял.
– Я думаю, – сказала она, ожидая, когда я предложу ей зажигалку, – что лучше видеть несуществующие проблемы, чем вовсе не замечать их. Знай мы больше о таком предубеждении у кое-кого из наших рожденных за границей граждан, и у нас, наверное, было бы меньше забот. Естественно, пришельцы привозят с собой свои представления. Некоторые из них оказались, судя по всему, заразными.
Она наклонилась, чтобы прикурить, потом взглянула на часы.
– Вот и еще один день закончился, – со вздохом проговорила она. – Уже поздно, мне пора. Когда мой партнер возвратится, извинитесь, пожалуйста, за меня.
– Непременно, сеньора Посадор. Спокойной ночи.
– Доброй ночи, сеньор.

Я решил пропустить стаканчик перед сном и закурил предложенную сигарету. Человек, с которым Мария Посадор играла в шахматы, не появлялся.
Меня неудержимо потянуло в сон. Осушив стакан, я поднялся в номер. Должно быть, я впал в полное забытье, как только добрался до постели.
Проснулся я от ощущения крайнего неудобства. Поверхность, на которой я лежал, была твердой и холодной. Я чувствовал, что если глубоко вдохну, то начну кашлять. Но я должен был сделать глубокий вдох. Я закашлялся – мучительно, до боли в горле. Кашель заставил меня вскочить. Вокруг была полная темнота. Когда я уперся руками, чтобы встать, то понял, что лежал на бетонном полу. Но как я мог сюда попасть? На мне была только пижама, так что мои ноги и руки совершенно закоченели.
Господи, где же я?..
У меня не было ни зажигалки, ни спичек. Весь подобравшись, настороже против любого, кто мог находиться в этой комнате – если это вообще была комната, – и сдерживая кашель, я водил руками перед собой, будто слепой. Скоро я наткнулся на что-то твердое. Оказалось, это скамья, она была завалена какими-то мелкими предметами.
Шаря руками над скамьей, я нащупал стену и стал пробираться вдоль нее. Голова разламывалась, горло свербило, и я никак не мог понять, явь ли это или кошмарный сон.
Дрожащими пальцами я нащупал выключатель. В мерцающем неестественно белом свете я узнал бункер, куда меня привозила Мария Посадор, чтобы показать видеозапись.
Как я мог здесь оказаться?
Послышался лязгающий звук. Кто-то вставлял ключ в замок тяжелой входной двери.
Я схватил металлический брус и выключил свет. В темноте я увидел пробивающийся сквозь щель свет фонаря в чьей-то руке. Я подошел ближе к двери. Тот, кто посадил меня сюда, получит той же монетой.
Дверь распахнулась – ее рванули с силой. Я прыгнул вперед, успев заметить в неясном предутреннем свете, что фигура в дверях держит не только фонарь, но и пистолет.
Босой ногой я споткнулся о толстый электрический кабель на полу. Боль была неожиданной. Я не смог удержаться на ногах и уронил брус.
Раздался выстрел. Что-то ударило меня в левое плечо. Ощущение было такое, будто гигантские раскаленные щипцы сжимают его. Удар швырнул меня навзничь. Шершавый бетон обжег кожу на щеке. В голове зазвенело от резкой боли.
Зажегся свет. Я пытался повернуть голову, но увидел лишь пару мягких тапочек и полотняные брюки песочного цвета. Кто-то тихо произнес:
– Боже мой! Как он сюда попал?
Это была Мария Посадор.
Я слышал, как лязгнул металл, когда она в спешке бросила фонарь и пистолет на скамью; затем она опустилась на колени рядом со мной и стала осторожно ощупывать мою залитую кровью руку.
– А я ведь в сознании, – довольно глупо произнес я и захлебнулся новым неудержимым приступом кашля.
Мария Посадор с удивлением смотрела на меня.
– Но как вы сюда попали? – повторила она, качая головой. – Вас надо доставить в дом. И скорее!
Трава была прохладной и мягкой; свежий, чистый воздух помог мне прийти в себя.
Возле дома Мария Посадор позвала на помощь. Я позволил ввести себя в комнату и уложить на диван. Мне пришлось сжать зубы, когда она разрезала рукав моей пижамы и стала обрабатывать рану. Полная женщина, чем-то напоминавшая жену Толстяка Брауна, принесла бренди, и меня заставили выпить.
Мария Посадор наблюдала за мной. Ее лицо ничего не выражало.
– Я прошу извинить меня, – наконец сказала она. – Однажды вскоре после моего возвращения в Агуасуль, это было пять лет назад, мне приготовили засаду. Меня ударили по голове и оставили умирать.
Она подняла руку и отвела от левого виска гладкие черные волосы. На виске я увидел неровный шрам.
– Итак, – спокойно произнесла она, – я не часто ходила в бункер с тех пор, как сожгли телецентр. Но вчера ночью я слышала странные звуки и решила посмотреть, не случилось ли что. Возможно, глупо было идти туда одной. Подойдя к бункеру, я увидела свежие царапины на замке, будто кто-то пытался отпереть его не тем ключом. Я вернулась за пистолетом, а дальше – вы знаете.
Я кивнул. В стакане оставалось еще немного бренди. Я осторожно допил его.
– Наверно, я вас тоже напугал? – спросил я. – Но кто мог это сделать? Кто мог притащить меня сюда?
– Мы выясним, – сказала она голосом, в котором, казалось, ломались льдинки. – Мы выясним.
Полная служанка вернулась в комнату с подносом, на котором был сервирован завтрак – горячий кофе, соки, полдюжины местных холодных блюд в маленьких стеклянных розетках.
– Выпейте кофе, – посоветовала Мария Посадор. – Он подкрепит вас.
Меня немного знобило, хотя в комнате было очень тепло.
– Знаете, – сказал я, – если бы не тот кабель, из-за которого я упал, я уверен, меня бы уже не было в живых.
– Не сомневаюсь, так и планировалось, – хмуро кивнула она.
Что-то наконец прояснилось у меня в голове, и я не сдержал возгласа удивления.
– Сигарета, которую вы мне дали вечером, была с начинкой?
Я даже привстал, охваченный подозрением. Она спокойно смотрела на меня.
– Нет, насколько мне известно. Кто мог добраться до моего собственного портсигара? Кто был уверен в том, что я дам вам именно эту сигарету, а не другую?
– Вы, – сказал я.
Некоторое время мы оба молчали.
– Да, я – произнесла она наконец. – Но в таком случае я ведь не промахнулась бы.
– Возможно. Действительно, зачем нужно было бы так все усложнять.
Я умолк, чувствуя, что и так уже наговорил глупостей.
– Конечно, все можно было бы сделать проще, – холодно ответила она. – Вы орудие в борьбе, которая на грани открытой гражданской войны. Достаточно тех, кто ненавидит вас за это. Так что несложно было бы подобрать убийцу. Нет, сеньор! Ваше уничтожение наверняка должно быть связано и с моим устранением. В этом нет сомнений. Но одна попытка не удалась, может быть вторая. Я предложила бы вам немедленно, сегодня же покинуть страну, но они, конечно, найдут какую-нибудь формальность, чтобы затруднить ваш отъезд… Я сожалею, что вы оказались втянутым во все это. Но, как вы сами говорили мне, мы во власти неведомых сил.
– Мне кажется, что эти силы не такие уж безликие, – мне было не до шуток. – Думаю, что мной манипулируют по прихоти вполне определенных лиц, будто я одна из фигур на той шахматной доске в президентском дворце! Какая еще неведомая сила могла перенести меня из отеля и поместить туда, где вы вполне могли подумать, что я устроил вам засаду? Мне представляется, что кто-то – будь то Вадос, или Диас, или кто другой – двигал нами, как если бы мы были кусочками резного дерева, которые переставляют с клетки на клетку!
– Сеньор, – решительно произнесла Мария Посадор, – вы должны понять, что двадцать лет президент с помощью покойного, но отнюдь не оплакиваемого Алехандро Майора правит страной. По собственной прихоти он приводит в движение не только отдельных лиц, но и целые массы людей. Когда-то давно я еще была способна воспринимать все так же, как и вы сейчас… Но я была очень молода, когда мой муж… – Ее голос дрогнул. – Прошло семнадцать лет. Я вышла замуж очень рано. Когда-то я клялась, что уйду за ним, когда-то я клялась, что до могилы буду ходить только в черном, потом думала уйти в монастырь… А потом… как видите, я здесь.
– До сегодняшней ночи я собирался убраться отсюда как можно скорее, – сказал я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42