Пауза неуклюже затянулась.
– Может, поесть сходим? – предложил я. – В Пирсолле, говорят, отличные рестораны. «У Дэнни»… говорят, «У Дэнни» просто потрясающе.
Я узнал твой взгляд – горестный, ты так смотришь, когда пытаешься не сказать гадость. Раньше я злился и думал, что, не трать ты столько времени, стараясь никого не обидеть, причинила бы меньше вреда; но я понимал, что все гораздо сложнее.
– Я не расстроена, что тебя вижу, – сказала ты. Реплика – воплощение загадочной нейтральности.
Мне ее проанализировать не удалось.
– Я тоже, – ответил я. – Я весьма не расстроен.
За это меня вознаградили улыбкой.
– Захватывающе не расстроен, – прибавил я.
Мы сманеврировали, секунда миновала, но не отметалась вовсе. Разговор притормаживал, становился обдуманнее, глаза наши часто встречались, будто мы отмеряли уровень близости.
– Что будешь делать, когда тут закончишь? – спросила ты.
– Вернусь в Нью-Йорк. Опять уеду в командировку. – Я щелчком сбил со ступеньки кусок ракушки – в цементе торчали обломки ракушечника. – Есть один парень, джазовый музыкант… Эллиот Крейн.
Ты Эллиота не знала.
– Великолепный гитарист… у него своя студия. Мы вроде думали записать компакт – тексты почитать, все такое. Может, этим займусь. А в декабре книжка выйдет. Поеду как бы в минитурне.
– Замечательно!
Ты наклонилась ко мне и, по-моему, собралась уже нарушить мораторий на касание. Ты стала расспрашивать о книге, о турне, о знакомых писателях и киношниках, чьи имена всплывали в разговоре.
– Ты так занят, – позавидовала ты. Словно быть занятым – недоступная цель.
– Может, после Рождества смотаюсь куда-нибудь.
– В отпуск? – Ты засмеялась. – Куда тебе ехать? Ты еще где-то не был?
– Есть места, куда стоит вернуться.
Я бы себе по носу заехал, точно. Почему вечно так: если хочешь показать женщине, что ты обычный парень, а не одержимый кретин, каждая фраза, выскакивающая изо рта, звучит как светская беседа в плохом кино. Наверное, решил я, это одержимый кретин говорит.
– Может, они изменились, – сказала ты. – Может, во второй раз они тебе меньше понравятся.
А с другой стороны, подумал я, не исключено, что у тебя та же проблема.
Можно было развить метафору, сказать, например: «Некоторые места меняются к лучшему», а ты бы ответила: «Да, но их, как правило, опошляет туризм», – и мы бы закувыркались в абсурдной копии «монти-пайтоновской» пародии. Однако нас спасло появление трех подростков, распухших и обвисших в шмотье не по размеру, – они облокотились на перила над нами и подожгли косяк. Голоса хриплые и грубые. Смех – какой-то надломленный. Докурив, они с треском открыли пару пива. Пялились на нас и говорили на незнакомом языке. Вроде восточноазиатском. Слова раскачивались на вздохах, а в конце фразы взмывали до взвизга. Все три парня – белые, и я решил, что язык скорее восточноевропейский. Впрочем, и это не походило на правду.
Стало ясно, что наш дуэт их развлекает больше, чем новый раунд в «Квейк». Мы – трут в их самоутверждении, они певуче обращались к нам, мы не отвечали, и они ухмылялись. Надежда на мирную беседу испарилась, и мы зашагали обратно в «Шангри-Ла».
Вот и все воссоединение, думал я, – нечаянная встреча, бездумный разговор, обмен флюидами, а потом – бессонная ночь в шести дюймах штукатурки и дохлых тараканов от тебя. Но ближе к гостинице – огни ее освещали кусок пляжа – твоя ладонь скользнула в мою. Ты не взглянула на меня, ты шла не поднимая головы. Я, как дурак, еще с полминуты наблюдал такое положение дел – может, думал я, тебе неустойчиво – трудно идти, надо за меня держаться. Едва меня осенило, я загородил тебе дорогу и обнял за талию:
– Ну и куда мы движемся?
Твоя ладонь легла мне на руку, прокралась к локтю; затем ты высвободилась и побрела к воде. Бриз ворошил тебе волосы.
Когда я был ребенком, помешанным на оружии, дядя водил меня охотиться. Помню, я застывал безмолвным столбом, боясь спугнуть оленя, который щипал траву по ту сторону ручья. То же самое ощущение. Стоит кашлянуть, хрустнуть веткой – и ты рванешься в лес. Но я опасался, что напряжение заморозило твою механику, заколодило шестерни – следовало что-то делать.
– Эй, – сказал я, подобравшись к тебе. – Что происходит, а?
– Я… я не понимаю, что делаю.
Я копнул ботинком влажный песок, отбросил кучку.
– Ты о чем думаешь? – спросила ты.
– Сейчас? Как в последний раз тебя видел. Ты меня под Рождество навещала, помнишь? Мы еще к Кэрол ездили.
– Помню. Ты был в таком отчаянии.
– Не без причин. Ты со мной даже не целовалась. В губу клюнула, и все.
– Ты на меня так действовал. Я боялась тебя целовать.
Подразумевая, очевидно, что больше не действую.
– Если бы… – Слова твои повисли, но я примерно понял: если бы мы в ту ночь у Кэрол занялись любовью, если бы ты бежала со мной на Бали, в Байю, в Орегон, если б случилась добрая сотня вещей, что вполне могли случиться.
– Если б «если бы» стали мустангами… – сказал я, заполняя пустоту.
– У меня было б целое ранчо! – Ты скорчила печальную комичную гримасу и одними губами прибавила: – Ну ладно.
Мы, похоже, застряли. Медленно катимся в никуда.
– А в Байе ты еще был? – спросила ты.
– После письма? Нет.
– Мне твои письма нравились.
– Лучше бы их не требовалось писать.
– Я больше всего любила те, которые с историями, – грустно сказала ты. – Истории про нас… как мы вместе живем в Бразилии. Помнишь? Такие прекрасные.
Темная пленка воды, очерченная пеной, пропитала пляж; крошечные создания, вышвырнутые из глубин, спешили назад в море. Я нащупал твою руку. Ты пожала мне пальцы и отпустила.
– Хочешь, искупаемся? – спросил я. Ты испуганно рассмеялась:
– Прости – что?
– Хочешь, я уйду?
– Нет! – И затем, уже не так твердо: – Нет… не хочу.
– Значит, если выбирать между моим уходом и купанием, ты скорее за купание, так?
– А у меня такой выбор? – сухо спросила ты. – Боюсь, я не захватила купальник.
Я махнул в сторону гостиницы.
– Да там все «Опасность!» смотрят. Нас никто не увидит.
С юго-востока налетела теплая воздушная волна, подали голос пальмы – зашуршали, застучали, будто сонмище ведьм одобрительно трещало метлами.
– Нет, это вряд ли, – сказала ты.
Я исчерпал трюки, исчерпал пустой треп. Мы вместе, одни, мы вот-вот сделаем шаг, иначе к нам примкнет тень твоего мужа и в одиночестве останусь один я.
– Ладно, – сказал я. – Не хочешь купаться…
– А ты по правде хочешь? – спросила ты. Сердито – неясно, как отвечать.
– Я хочу чего-нибудь, – объяснил я. – А ты чего хочешь?
– Тебя ничто не осчастливит. – Ты бросила это, словно горсть земли на крышку гроба.
– О счастье не помышляю.
Ветер проволок хвост по пляжу, взметнулся песок. Наверное, проступило мое огорчение, ибо нечто ему парное мелькнуло в твоем лице – мол, да, обстоятельства кошмарны, – и ты раздраженно, однако уже мягче, уступила:
– Если ты так хочешь, я искупаюсь,
Я хватался за соломинки – может, этот мой несерьезный вызов еще потянет беседу. Я вообразить не мог, что ты разденешься на общественном пляже, – это противоречило всему, что я о тебе знал. Но ты именно так и поступила. Расстегнула блузку, развернула юбку, сняла бюстгальтер и трусики, как бы принужденно, хотя методичность жестов не лишала их обольстительности. Подозреваю, в глубине души ты сознавала, что раздражение твое – отчасти притворство, защита от вины, а может – от ее отсутствия. Но тогда я удивился, смутился и ни о чем таком думать не мог.
Впервые глядя на тебя нагую, я лежал в твоей постели, в общежитии Висконсинского университета, – мы встретились на конференции по международной журналистике, ты подумывала сменить докторскую, вместо экономики взять дисциплину, которая унесла бы тебя подальше от дома, подальше от брака. Ты вышла из ванной в халате, а когда он сполз, глянула на меня, точно извиняясь, – точно боялась, что я буду разочарован.
На сей раз – никаких извинений. Ты была так уверена, и нагота тебя не смущала. Грудь полнее, пышнее бедра, но они подействовали на меня так же, как одиннадцать лет назад. Эта белизна, длинные-длинные ноги, высокая, тонкая талия, ты вся потрясала, опьяняла меня. Я тысячи раз о бесконечном множестве вещей писал «прекрасный», но в каком контексте ни использую это слово, думая о нем, я вспоминаю тебя, какой ты была в нашу первую ночь, – застенчивую, и пускай не девственницу технически, во всех отношениях девственную; и еще я вспоминаю картинку, что сошла бы за иллюстрацию к роману девятнадцатого столетия о колонистах на диком берегу, – на фоне темных колышущихся пальм и ночи дивная обнаженная женщина подняла руку, отбрасывая летящие по ветру волосы, и спокойно, внимательно разглядывает бородатого мужчину, а тот, судя по ошеломленному лицу, ничего, кроме света ее, не видит.
Твое лицо застыло под моим взглядом. Не в гневе, нет. Скорее, ты цементировала эмоцию – то, в чем хотела царствовать. Ты выступила из туфель и побежала к воде, плоско нырнула, грудью встретив прибой, и пропала. Я отшелушил одежду, станцевал фигуры избавления от брюк и последовал за тобой – погрузился в низкие буруны и поплыл изо всех сил, пока не миновал волнолом. Вода теплая, по грудь, шелковисто черная. Видимость – около нуля. Я вспомнил «Челюсти». По шее проскребла дрожь. Вокруг скользят незримые твари. Идиотская мысль.
– Кей! – закричал я.
Нашел – совсем рядом, по плечи в воде. Не улыбаешься. Я решил, сейчас ты скажешь, например: «Ладно… теперь можно выходить?» – и опередил тебя, спросив, не замерзла ли.
– Нет, тут очень мило, – неуверенно ответила ты. Зыбь сшибла нас вместе. Твое тело мягко толкнуло меня – гладкое, груди скользкие. Правой рукой я обнял тебя за талию и притянул ближе. Мой член ткнулся тебе между бедер, и ты расслабленно прижалась ко мне, умостив голову мне на плечо. Уступила, а может – согласилась. Новая волна снесла нас, и я чуть-чуть проник в тебя. Я пробирался глубже, а ты что-то шептала, но тихий плеск прибоя заглушил слова. Твое дыхание пело мне в ухо. Дремотное тепло окутало меня. Пределы, позы расплылись. Наши сердца бились у меня в груди. Волны накатывали, вздымая нас, и мы дрейфовали в летаргическом единении, пока не обрели новой тверди под ногами. В первый раз ты испуганно уцепилась за меня, окунув мою голову, и я глотнул соленой воды. Но вскоре ты приспособилась, подстраиваясь к громадному движению, что обнимало нас. Я еле различал твое лицо, но чувствовал, как твое «я», твоя душа приближается и уже осыпается преграда рассеянности и запоздания. Точно я занимался любовью с самим океаном, точно залив перевоплотился в женщину, подстроил ее под меня, вселил в нее твой дух. И скоро я отдал ей свою порцию соли. Потом мы быстро, молча оделись. Я хотел поговорить, но ты излучала неприступность и на меня не глядела. Мы босиком зашагали по газону к гостинице. Пожилой господин за конторкой, нескладная пятнистая жердь в кепке «Марлинз» и подтяжках поверх майки, механически застывшим взглядом провожал нас, пока мы, промокшие, торопились через вестибюль. Лифт оказался не моложе ночного портье, щербато-желтый внутри. Ты наблюдала за стрелкой над дверью – она еле ползла, отмечая неспешные содрогания конструкции. Теперь я дальше от тебя, чем был в начале. Перед тем, как двери открылись, ты спросила:
– Тебе этого хватит? Если только сегодня… согласишься?
– Пожалуй, нет, – ответил я. – Но что тут сделаешь?
На миг отстранившись, я заметил бы, как ты разрываешься, осознал бы, что надо двигаться медленно. Однако я считал: твоя уверенность не уступает моей, – и, едва мы приняли душ, уложил тебя на постель, целуя твои губы, твою шею, твою грудь. С каждым дюймом вкус менялся. Под коленкой еще солоновато; правый бок – цветочный после ванны; нежная кожа бедра внутри – словно теплая ваниль. Язык мой танцевал вдоль изгибов твоей пизды, и бедра твои приподнялись, живот напрягся. Ты с дрожью вздохнула. Я лизал внутренности твоих губ, будто кошка лакает вдоль края миски, а потом взял их в рот. Бархатные и влажные. Словно катаешь на языке смятую розу. Я лизнул тебя опять, ты совсем открылась, и мой палец скользнул внутрь. Твой мускус затопил мое горло, мои ноздри. Ты напряглась, когда я приблизился к клитору, я решил, это сигнал – ты хочешь меня там. Второй палец нырнул внутрь, я раскачивал ими размеренно, то и дело заменяя пальцы отвердевшим кончиком языка, питая твое предвкушение. Ты дрожала. Крохотные сейсмические содрогания и вибрации. Я слышал твой голос – не слова, лишь настойчивый звук. И тут, к моему глубочайшему замешательству, ты запястьем оттолкнула мою голову.
– Кей? – Я встал на колени. Света с улицы – как раз, чтобы тебя разглядеть. В твоих глазах блестели слезы. – Что такое? – спросил я, устраиваясь рядом и положив руку тебе на плечо.
Ты горестно онемела.
– Скажи, что не так, – попросил я. Ты закрыла глаза.
– Все хорошо. – Голос тихо подрагивал. Явно ничего хорошего.
В голове шевелились мысли, как в те дни, когда ты сказала, что вернешься к мужу, но меня еще не оставила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14