Но никогда не попадал в них, понятия не имея, почему я сегодня здесь оказался.
Я принял его тон.
– Что ж, сэр, – ответил я, – на тот случай, если хотите пополнить свой опыт, кутузка у нас довольно приличная. Прошу вас, садитесь. Курите?
Он снова опустился в мое кресло и принял предложенную сигарету. Сложив руки на рукояти тросточки, он наклонился вперед и вскинул брови, изучая меня с таким неподдельным старанием, что показалось, будто у него глаза закосили. Но, ожидая, когда я поднесу ему спичку, он снова расплылся в улыбке.
– Не могу отделаться от мысли, – с глубокой убежденностью продолжал он, когда я все же дал ему прикурить, – что у вашего полисмена не все дома. Естественно, я пошел с ним – видите ли, я обожаю приключения, и мне было интересно узнать, что будет дальше. – Блефовал он просто фантастически. – Лондон – скучное место, инспектор. И я нахожусь в постоянных сомнениях, чем заняться, куда пойти и что делать. – Он помолчал. – Роберт что-то сказал об «исчезновении».
– Да. Еще одна маленькая формальность, мистер…
– Маннеринг, – с готовностью подсказал он. – Грегори Маннеринг.
– Ваш адрес, мистер Маннеринг?
– Бери-стрит, Эдвардиан-Хаус.
– Ваша профессия, мистер Маннеринг?
– Ну, скажем… солдат удачи.
Несмотря на то что он продолжал откровенно блефовать, мне показалось, что я услышал в его словах какую-то скорбную нотку, но решил не обращать на нее внимания. Он продолжил:
– Давайте отбросим все это, инспектор. Может, вы сможете дать мне ответ, потому что я просто теряюсь в догадках. Дело вот в чем: сегодня днем я получил приглашение – личное приглашение – в одиннадцать вечера прийти осмотреть музей Уэйда…
– Понимаю. То есть вы знакомы с мистером Джеффри Уэйдом?
– Строго говоря, мы с ним никогда не встречались. Но предполагаю, что буду знать его более чем хорошо, ибо в будущем стану его зятем. Мисс Мириам Уэйд и я…
– Понимаю.
– Что, черт возьми, вы хотите сказать ЭТИМ своим «понимаю»? – очень тихо спросил он.
Моя обыкновенная реплика, которой обычно заполняют паузы, заставила его брови углом сойтись на переносице, и теперь у него был настороженный вид, с которым он смотрел мне прямо в лицо; но он взял себя в руки и засмеялся:
– Прошу прощения, инспектор. Готов признать, что несколько действую вам на нервы. Словом, когда я явился на место и увидел, что этот чертов дом совершенно темен, и в нем нет никаких признаков жизни… вот только не могу понять, почему Мириам так ошиблась с датой. Она мне звонила днем. Предполагалось, что тут будет весьма достойное сборище, включая Иллингуорда из Эдинбурга, специалиста по Азии, – вы должны были слышать о нем; он священнослужитель, который всегда выступает на таких встречах… И поскольку я всегда слабо разбирался в восточных делах, Мириам подумала… – У него изменилось настроение. – Господи, зачем я вам все это рассказываю? К чему эти вопросы? На тот случай, если вы не знаете…
– Еще один вопрос, мистер Маннеринг, чтобы все стало ясно, – успокаивая его, мягко сказал я. – Какова была цель этой встречи в музее?
– Боюсь, что не могу сказать. Какая-то музейная находка; что-то сугубо приватное. Образно говоря, мы собирались вскрыть могилу… Вы верите в привидения, инспектор?
У этого человека настроение менялось самым удивительным образом, и мы снова перешли на дружеский тон.
– Это сложный вопрос, мистер Маннеринг. Но в данном случае сегодня вечером один из моих сержантов был вынужден поверить в привидения; откровенно говоря, поэтому вы здесь и очутились. Носят ли привидения накладные бакенбарды? – Посмотрев на него, я вдруг вздрогнул. – Это конкретное привидение лежало себе очень тихо и спокойно и внезапно исчезло под носом у сержанта; его куда-то переместили. Но привидение бросило некое обвинение…
Я нес эту откровенную чушь, стараясь скрыть тот факт, что мне приходится валять дурака; в то же время я удивился, почему Маннеринг свесил голову и слегка осел в кресле. Голову он опускал медленно, словно погружаясь в раздумья; но, когда кресло отчетливо скрипнуло, я посмотрел на него и увидел, что голова у него безвольно лежит на боку. Трость с серебряной головкой выскользнула из пальцев, замерла на коленях и свалилась на пол. Вслед за ней полетела и сигарета. Я так громко окликнул его, что услышал, как по коридору кто-то побежал в мою сторону.
Когда я потряс его за плечи, то убедился, что мистер Грегори Маннеринг находится в глубоком обмороке.
Глава 2
«МИССУС ГАРУН АЛЬ-РАШИД»
Я подтащил грузное тело Маннеринга к скамейке, разложил на ней и приказал принести воды. Пульс у него еле прощупывался, и по ритму дыхания я предположил, что даже у столь мужественной личности может быть слабое сердце. Сержант Хоскинс, который, торопливо постучавшись, влетел в помещение, перевел взгляд с Маннеринга на его шляпу, тросточку и сигарету на полу. Он поднял ее.
– Вот! – с силой сказал Хоскинс, глядя не столько на лежащего человека, сколько на сигарету. – Все же есть что-то странное в истории с этим музеем…
– Есть, – подтвердил я. – И мы вляпались как раз в самую середину ее; только бог знает, что это такое. Я попытаюсь выяснить. Оставайтесь при нем и прикиньте, сможете ли оживить его. Запоминайте все, что он скажет. Едва только я упомянул его приятеля Бакенбарды, как он отключился… Имеется ли какой-нибудь способ попасть в музей в это время?
– Да, сэр. Там есть старый Пруэн. Музей открыт по вечерам, три дня в неделю, от семи до десяти; понимаете, у старика такая прихоть, сэр. В течение этих трех часов Пруэн служит смотрителем, а потом ночным сторожем. Но если вы подойдете с фасада, он вас не услышит. Чтобы достучаться до него, обойдите сзади – со стороны Палмер-Ярд.
Палмер-Ярд, насколько я помнил, была улицей, что выходила на Сент-Джеймс-стрит и шла параллельно тыльной стороне Кливленд-роу. Хоскинс признал, что и не подумал поднимать с постели старого Пруэна, ибо просто не мог связать это странное происшествие со столь респектабельным учреждением, как музей Уэйда. Но когда я, засунув в карман фонарик, направлялся к своей машине, мне пришло в голову, что теперь, вероятно, придется отнестись к Проблеме Исчезнувших Бакенбардов с некоторой долей серьезности.
Здравый смысл подсказывал, что есть только один способ, с помощью которого человек в бессознательном состоянии, лежащий посредине пустой улицы, может исчезнуть. Способ не отличался благородством, скорее, он был довольно забавен; но почему надо считать, что преступление должно носить благородный облик? Вы видите, я уже стал рассматривать эту историю как преступление, пусть даже думал, что имею дело с похождениями лунатика. Когда одиннадцать лет назад я поступил в полицию, первое, что мне было приказано, – избавиться от чувства юмора; и исходя из этого краткого указания я старался, как мог, способствовать новичкам.
Я проехал до Хаймаркета и вдоль по пустынной Пэлл-Мэлл. Нет в Лондоне более унылого и пустынного места, что начало Сент-Джеймс-стрит в этот час ночи. Ярко светила луна, и блестящие стрелки часов над дворцовыми воротами сообщили, что сейчас пять минут первого. Западная половина Кливленд-роу была погружена в непроглядную темень. Я не стал обходить дом, как советовал Хоскинс. Поставив машину прямо перед музеем, я вышел и стал шарить лучом фонарика по темной мостовой. Около обочины я увидел то, что ускользнуло от внимания Хоскинса, у которого был разбит фонарь: круглое отверстие, неплотно прикрытое металлической крышкой.
Иными словами, исчезнувший лунатик, должно быть, скользнул в подвал для спуска угля.
Не смейтесь, джентльмены. Вы не видели эту странную ситуацию, как она предстала передо мной – посредине темной, безлюдной и безжизненной площади, на которую, ухмыляясь, глядели бронзовые двери музея. Бакенбарды наверняка нырнули в эту угольную дыру, как джин в свою бутылку. Я осветил музей. Это было грузное тяжелое здание, восемьдесят футов фасада которого выходили на улицу; два этажа его были сложены из полированных гранитных блоков. Нижние окна были забраны камнем, а верхние – затянуты коваными решетками по французской моде. К парадным дверям вели полдюжины широких истертых ступеней; над входом был навес, поддерживаемый двумя каменными колоннами, и в свете моего фонарика на бронзе двери блеснула затейливая вязь арабских букв. На улицах Лондона невозможно было встретить более фантастического дома, пришедшего из Арабских Ночей. По обе стороны его тянулись шестифутовые стенки. Справа из-за одной из них высовывалась верхушка дерева, до которого я мог бы дотянуться; наверное, это был один из лондонских платанов, но ваша фантазия может предложить что-то более экзотическое.
Я вернулся к угольной яме, поднял металлическую крышку и посветил вниз фонариком. Желоб, по которому спускают уголь, отсутствовал. К середине лета угля почти не было, но до низу было сравнительно невысоко. Я поступил так, как того требовала обстановка. Спускаясь вниз, я успел подтянуть крышку на тот случай, если какой-нибудь загулявший поклонник вернется домой попозже и наступит на нее, – а затем спрыгнул вниз.
Внизу валялись ящики и разодранная упаковка. Повиснув на руках, я коснулся их носками. Накидали их как придется, но они образовали своеобразную платформу, стоя на которой кто-то, без сомнения, мог бы стянуть Бакенбарды в подвал. Более того, в дальнем конце подвала виднелась приоткрытая дверь с массивным засовом, который качался на крюке, а в замке остался торчать ключ. Я случайно перевернул ящик, который свалился с адским грохотом, и одним прыжком переместился в глубь подвала.
Тут было тепло, сыро и душно. Луч скользнул по оштукатуренным стенам; пол был основательно завален упаковочными ящиками и почти сплошь покрыт мягкой стружкой. Ближе к дальней стенке стоял остывший котел, от которого шли покрытые асбестом трубы; весь подвал, насколько я мог судить, тянулся примерно футов на сто. Сразу же за котлом высоко в тыльной стене были врезаны три оконца, прикрытые ставнями. Слева от котла стоял большой ящик для угля, этакий высокий деревянный загон с дверцей, обращенной к середине погреба; в нем все еще хранилось несколько куч угля. Оглядываясь по сторонам, я искал Бакенбарды, предполагая увидеть бог знает что; я заглянул даже в ящик. Но нигде не было ни следа его. Тем не менее во мне росло и усиливалось какое-то странное чувство. Пусть и не сам человек, но что-то тут было. Я вытянул руки, чтобы избежать столкновения с трубами, и нащупал свисающую электрическую лампочку, которая была еще теплой. Откуда-то тянуло сквозняком, и я мог поклясться, что слышал чьи-то шаги.
Справа шел пролет бетонных ступенек. Подвал тянулся далеко за ними; они были возведены подобно монументу у стенки, которая отсекала этот сравнительно небольшой участок подвала от всего остального хранилища. Ступени были обращены в ту сторону, откуда я появился. Выключив фонарик, но держа его наготове, я поднялся по ним. Наверху оказалась металлическая пожарная дверь, выкрашенная под дерево и снабженная компрессионным клапаном, который не позволял ей захлопываться. Я повернул ручку. Клапан издал шипение, и этот резкий звук заставил меня остановиться на пороге…
Передо мной в полумраке тянулось пространство, напоминающее большой зал с мраморным полом. И посередине его кто-то танцевал.
В буквальном смысле слова. До меня доносилось гулкое эхо этих странных па. Если стоять лицом к фасаду музея, то большая часть зала теперь была слева от меня, и я мог видеть балюстраду ступеней белого мрамора. Впереди над головой мерцал светильник, недвижимо утопленный в нише. От него на белый мраморный пол шел призрачный свет, полосы которого падали на освещенный предмет – продолговатый ящик примерно семи футов в длину и трех в высоту, на котором поблескивали шляпки гвоздей. Вокруг него в тени, пощелкивая каблуками, кружилась и приплясывала маленькая человеческая фигура. Все это напоминало гротеск, ибо на человечке была аккуратная синяя ливрея с медными пуговицами смотрителя; кожаный верх его фуражки с синим околышем поблескивал, когда он вскидывал голову. Он сделал последний скользящий шаг. Его представление окончилось приступом астматического кашля. Он пнул ящик, и эхо удара гулко разнеслось под высокой крышей. Когда он заговорил, был слышен только шепот.
– Mиccyc Гарун аль-Рашид! – едва ли не с нежностью сказал он. – Приди, приди, приди! Дух, я вызываю тебя! Дух!
Я в здравом уме излагаю вам все эти факты; я их видел и слышал – но не верил им. Все воспринималось словно картинки мультипликационного фильма, когда неодушевленные предметы внезапно оживают, появляясь из темноты; мне казалось, что смотритель музея и был такой неодушевленной фигурой. Но его гнусавый голос был совершенно реален. Сморкнувшись пару раз, он аккуратно оправил форму, вынул из кармана плоскую бутылочку, встряхнул ее и, закинув голову, сделал несколько глотков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Я принял его тон.
– Что ж, сэр, – ответил я, – на тот случай, если хотите пополнить свой опыт, кутузка у нас довольно приличная. Прошу вас, садитесь. Курите?
Он снова опустился в мое кресло и принял предложенную сигарету. Сложив руки на рукояти тросточки, он наклонился вперед и вскинул брови, изучая меня с таким неподдельным старанием, что показалось, будто у него глаза закосили. Но, ожидая, когда я поднесу ему спичку, он снова расплылся в улыбке.
– Не могу отделаться от мысли, – с глубокой убежденностью продолжал он, когда я все же дал ему прикурить, – что у вашего полисмена не все дома. Естественно, я пошел с ним – видите ли, я обожаю приключения, и мне было интересно узнать, что будет дальше. – Блефовал он просто фантастически. – Лондон – скучное место, инспектор. И я нахожусь в постоянных сомнениях, чем заняться, куда пойти и что делать. – Он помолчал. – Роберт что-то сказал об «исчезновении».
– Да. Еще одна маленькая формальность, мистер…
– Маннеринг, – с готовностью подсказал он. – Грегори Маннеринг.
– Ваш адрес, мистер Маннеринг?
– Бери-стрит, Эдвардиан-Хаус.
– Ваша профессия, мистер Маннеринг?
– Ну, скажем… солдат удачи.
Несмотря на то что он продолжал откровенно блефовать, мне показалось, что я услышал в его словах какую-то скорбную нотку, но решил не обращать на нее внимания. Он продолжил:
– Давайте отбросим все это, инспектор. Может, вы сможете дать мне ответ, потому что я просто теряюсь в догадках. Дело вот в чем: сегодня днем я получил приглашение – личное приглашение – в одиннадцать вечера прийти осмотреть музей Уэйда…
– Понимаю. То есть вы знакомы с мистером Джеффри Уэйдом?
– Строго говоря, мы с ним никогда не встречались. Но предполагаю, что буду знать его более чем хорошо, ибо в будущем стану его зятем. Мисс Мириам Уэйд и я…
– Понимаю.
– Что, черт возьми, вы хотите сказать ЭТИМ своим «понимаю»? – очень тихо спросил он.
Моя обыкновенная реплика, которой обычно заполняют паузы, заставила его брови углом сойтись на переносице, и теперь у него был настороженный вид, с которым он смотрел мне прямо в лицо; но он взял себя в руки и засмеялся:
– Прошу прощения, инспектор. Готов признать, что несколько действую вам на нервы. Словом, когда я явился на место и увидел, что этот чертов дом совершенно темен, и в нем нет никаких признаков жизни… вот только не могу понять, почему Мириам так ошиблась с датой. Она мне звонила днем. Предполагалось, что тут будет весьма достойное сборище, включая Иллингуорда из Эдинбурга, специалиста по Азии, – вы должны были слышать о нем; он священнослужитель, который всегда выступает на таких встречах… И поскольку я всегда слабо разбирался в восточных делах, Мириам подумала… – У него изменилось настроение. – Господи, зачем я вам все это рассказываю? К чему эти вопросы? На тот случай, если вы не знаете…
– Еще один вопрос, мистер Маннеринг, чтобы все стало ясно, – успокаивая его, мягко сказал я. – Какова была цель этой встречи в музее?
– Боюсь, что не могу сказать. Какая-то музейная находка; что-то сугубо приватное. Образно говоря, мы собирались вскрыть могилу… Вы верите в привидения, инспектор?
У этого человека настроение менялось самым удивительным образом, и мы снова перешли на дружеский тон.
– Это сложный вопрос, мистер Маннеринг. Но в данном случае сегодня вечером один из моих сержантов был вынужден поверить в привидения; откровенно говоря, поэтому вы здесь и очутились. Носят ли привидения накладные бакенбарды? – Посмотрев на него, я вдруг вздрогнул. – Это конкретное привидение лежало себе очень тихо и спокойно и внезапно исчезло под носом у сержанта; его куда-то переместили. Но привидение бросило некое обвинение…
Я нес эту откровенную чушь, стараясь скрыть тот факт, что мне приходится валять дурака; в то же время я удивился, почему Маннеринг свесил голову и слегка осел в кресле. Голову он опускал медленно, словно погружаясь в раздумья; но, когда кресло отчетливо скрипнуло, я посмотрел на него и увидел, что голова у него безвольно лежит на боку. Трость с серебряной головкой выскользнула из пальцев, замерла на коленях и свалилась на пол. Вслед за ней полетела и сигарета. Я так громко окликнул его, что услышал, как по коридору кто-то побежал в мою сторону.
Когда я потряс его за плечи, то убедился, что мистер Грегори Маннеринг находится в глубоком обмороке.
Глава 2
«МИССУС ГАРУН АЛЬ-РАШИД»
Я подтащил грузное тело Маннеринга к скамейке, разложил на ней и приказал принести воды. Пульс у него еле прощупывался, и по ритму дыхания я предположил, что даже у столь мужественной личности может быть слабое сердце. Сержант Хоскинс, который, торопливо постучавшись, влетел в помещение, перевел взгляд с Маннеринга на его шляпу, тросточку и сигарету на полу. Он поднял ее.
– Вот! – с силой сказал Хоскинс, глядя не столько на лежащего человека, сколько на сигарету. – Все же есть что-то странное в истории с этим музеем…
– Есть, – подтвердил я. – И мы вляпались как раз в самую середину ее; только бог знает, что это такое. Я попытаюсь выяснить. Оставайтесь при нем и прикиньте, сможете ли оживить его. Запоминайте все, что он скажет. Едва только я упомянул его приятеля Бакенбарды, как он отключился… Имеется ли какой-нибудь способ попасть в музей в это время?
– Да, сэр. Там есть старый Пруэн. Музей открыт по вечерам, три дня в неделю, от семи до десяти; понимаете, у старика такая прихоть, сэр. В течение этих трех часов Пруэн служит смотрителем, а потом ночным сторожем. Но если вы подойдете с фасада, он вас не услышит. Чтобы достучаться до него, обойдите сзади – со стороны Палмер-Ярд.
Палмер-Ярд, насколько я помнил, была улицей, что выходила на Сент-Джеймс-стрит и шла параллельно тыльной стороне Кливленд-роу. Хоскинс признал, что и не подумал поднимать с постели старого Пруэна, ибо просто не мог связать это странное происшествие со столь респектабельным учреждением, как музей Уэйда. Но когда я, засунув в карман фонарик, направлялся к своей машине, мне пришло в голову, что теперь, вероятно, придется отнестись к Проблеме Исчезнувших Бакенбардов с некоторой долей серьезности.
Здравый смысл подсказывал, что есть только один способ, с помощью которого человек в бессознательном состоянии, лежащий посредине пустой улицы, может исчезнуть. Способ не отличался благородством, скорее, он был довольно забавен; но почему надо считать, что преступление должно носить благородный облик? Вы видите, я уже стал рассматривать эту историю как преступление, пусть даже думал, что имею дело с похождениями лунатика. Когда одиннадцать лет назад я поступил в полицию, первое, что мне было приказано, – избавиться от чувства юмора; и исходя из этого краткого указания я старался, как мог, способствовать новичкам.
Я проехал до Хаймаркета и вдоль по пустынной Пэлл-Мэлл. Нет в Лондоне более унылого и пустынного места, что начало Сент-Джеймс-стрит в этот час ночи. Ярко светила луна, и блестящие стрелки часов над дворцовыми воротами сообщили, что сейчас пять минут первого. Западная половина Кливленд-роу была погружена в непроглядную темень. Я не стал обходить дом, как советовал Хоскинс. Поставив машину прямо перед музеем, я вышел и стал шарить лучом фонарика по темной мостовой. Около обочины я увидел то, что ускользнуло от внимания Хоскинса, у которого был разбит фонарь: круглое отверстие, неплотно прикрытое металлической крышкой.
Иными словами, исчезнувший лунатик, должно быть, скользнул в подвал для спуска угля.
Не смейтесь, джентльмены. Вы не видели эту странную ситуацию, как она предстала передо мной – посредине темной, безлюдной и безжизненной площади, на которую, ухмыляясь, глядели бронзовые двери музея. Бакенбарды наверняка нырнули в эту угольную дыру, как джин в свою бутылку. Я осветил музей. Это было грузное тяжелое здание, восемьдесят футов фасада которого выходили на улицу; два этажа его были сложены из полированных гранитных блоков. Нижние окна были забраны камнем, а верхние – затянуты коваными решетками по французской моде. К парадным дверям вели полдюжины широких истертых ступеней; над входом был навес, поддерживаемый двумя каменными колоннами, и в свете моего фонарика на бронзе двери блеснула затейливая вязь арабских букв. На улицах Лондона невозможно было встретить более фантастического дома, пришедшего из Арабских Ночей. По обе стороны его тянулись шестифутовые стенки. Справа из-за одной из них высовывалась верхушка дерева, до которого я мог бы дотянуться; наверное, это был один из лондонских платанов, но ваша фантазия может предложить что-то более экзотическое.
Я вернулся к угольной яме, поднял металлическую крышку и посветил вниз фонариком. Желоб, по которому спускают уголь, отсутствовал. К середине лета угля почти не было, но до низу было сравнительно невысоко. Я поступил так, как того требовала обстановка. Спускаясь вниз, я успел подтянуть крышку на тот случай, если какой-нибудь загулявший поклонник вернется домой попозже и наступит на нее, – а затем спрыгнул вниз.
Внизу валялись ящики и разодранная упаковка. Повиснув на руках, я коснулся их носками. Накидали их как придется, но они образовали своеобразную платформу, стоя на которой кто-то, без сомнения, мог бы стянуть Бакенбарды в подвал. Более того, в дальнем конце подвала виднелась приоткрытая дверь с массивным засовом, который качался на крюке, а в замке остался торчать ключ. Я случайно перевернул ящик, который свалился с адским грохотом, и одним прыжком переместился в глубь подвала.
Тут было тепло, сыро и душно. Луч скользнул по оштукатуренным стенам; пол был основательно завален упаковочными ящиками и почти сплошь покрыт мягкой стружкой. Ближе к дальней стенке стоял остывший котел, от которого шли покрытые асбестом трубы; весь подвал, насколько я мог судить, тянулся примерно футов на сто. Сразу же за котлом высоко в тыльной стене были врезаны три оконца, прикрытые ставнями. Слева от котла стоял большой ящик для угля, этакий высокий деревянный загон с дверцей, обращенной к середине погреба; в нем все еще хранилось несколько куч угля. Оглядываясь по сторонам, я искал Бакенбарды, предполагая увидеть бог знает что; я заглянул даже в ящик. Но нигде не было ни следа его. Тем не менее во мне росло и усиливалось какое-то странное чувство. Пусть и не сам человек, но что-то тут было. Я вытянул руки, чтобы избежать столкновения с трубами, и нащупал свисающую электрическую лампочку, которая была еще теплой. Откуда-то тянуло сквозняком, и я мог поклясться, что слышал чьи-то шаги.
Справа шел пролет бетонных ступенек. Подвал тянулся далеко за ними; они были возведены подобно монументу у стенки, которая отсекала этот сравнительно небольшой участок подвала от всего остального хранилища. Ступени были обращены в ту сторону, откуда я появился. Выключив фонарик, но держа его наготове, я поднялся по ним. Наверху оказалась металлическая пожарная дверь, выкрашенная под дерево и снабженная компрессионным клапаном, который не позволял ей захлопываться. Я повернул ручку. Клапан издал шипение, и этот резкий звук заставил меня остановиться на пороге…
Передо мной в полумраке тянулось пространство, напоминающее большой зал с мраморным полом. И посередине его кто-то танцевал.
В буквальном смысле слова. До меня доносилось гулкое эхо этих странных па. Если стоять лицом к фасаду музея, то большая часть зала теперь была слева от меня, и я мог видеть балюстраду ступеней белого мрамора. Впереди над головой мерцал светильник, недвижимо утопленный в нише. От него на белый мраморный пол шел призрачный свет, полосы которого падали на освещенный предмет – продолговатый ящик примерно семи футов в длину и трех в высоту, на котором поблескивали шляпки гвоздей. Вокруг него в тени, пощелкивая каблуками, кружилась и приплясывала маленькая человеческая фигура. Все это напоминало гротеск, ибо на человечке была аккуратная синяя ливрея с медными пуговицами смотрителя; кожаный верх его фуражки с синим околышем поблескивал, когда он вскидывал голову. Он сделал последний скользящий шаг. Его представление окончилось приступом астматического кашля. Он пнул ящик, и эхо удара гулко разнеслось под высокой крышей. Когда он заговорил, был слышен только шепот.
– Mиccyc Гарун аль-Рашид! – едва ли не с нежностью сказал он. – Приди, приди, приди! Дух, я вызываю тебя! Дух!
Я в здравом уме излагаю вам все эти факты; я их видел и слышал – но не верил им. Все воспринималось словно картинки мультипликационного фильма, когда неодушевленные предметы внезапно оживают, появляясь из темноты; мне казалось, что смотритель музея и был такой неодушевленной фигурой. Но его гнусавый голос был совершенно реален. Сморкнувшись пару раз, он аккуратно оправил форму, вынул из кармана плоскую бутылочку, встряхнул ее и, закинув голову, сделал несколько глотков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45