Девочка взрослела, но всегда вразрез с его предположениями. Она доходила до определенной точки, и на этом все заканчивалось. К примеру, овладев элементарной математикой, Мисти полностью утратила интерес к предмету вообще. Научившись читать и писать, она также потеряла интерес к этим занятиям. Казалось, ей нравится скакать от одной новой вещи к другой, и не было никакого разумного объяснения тому, почему она доходила до определенного уровня, останавливалась и никогда не шла дальше.
Мистаю никогда не привлекали детские увлечения, ни разу. Куклы, игрушки, игра в мяч и скакалки были для других. Мистая же хотела знать, как устроен мир, почему что-то происходит именно так, а не иначе, и для чего он существует вообще. Природа зачаровывала ее. Девочка отправлялась на долгие прогулки — настолько длительные, что Бен не мог понять, как такой маленький ребенок может бродить так долго, — и все время изучала окружающий мир, задавая массу вопросов, раскладывая полученную информацию по полочкам своего необычного мозга. Как-то раз, когда дочка была еще совсем крошкой, несколько месяцев от роду, и только-только училась говорить, Бен увидел у нее в руках тряпичную куклу. На мгновение он решил, что Мисти просто играет, но девочка подняла на него свои внимательные глаза и серьезным тоном спросила, почему тот, кто сделал куклу, пользовался именно этим швом, чтобы пришить кукле конечности.
Такова Мистая. Обстоятельная и абсолютно серьезная. Обращаясь к нему, она всегда говорила “отец”, никогда “папа” или “папочка” или как-то еще. “Отец” и все. Или “мать”. Вежливо, но формально. Вопросы, которые она задавала, всегда были серьезными и важными, с ее точки зрения, и она очень серьезно к ним относилась. Бен тоже быстро выучился воспринимать их всерьез. Как-то раз он рассмеялся над чем-то, что она сказала и что показалось ему забавным. Мистая тогда поглядела на него с таким выражением, будто хотела сказать: “Когда же ты наконец повзрослеешь?” Не то чтобы она не умела смеяться и не видела ничего веселого в своей жизни. Проблема была в том, что у нее было очень своеобразное восприятие того, что смешно, а что — нет. Абернети часто заставлял ее смеяться. Она нещадно подтрунивала над ним, всегда с серьезной миной, затем внезапно расплывалась в широкой улыбке, когда до писца доходило, что над ним подшучивают. Абернети воспринимал ее выходки на удивление добродушно. Когда Мисти была еще совсем малюткой, она частенько ездила на нем верхом и трепала за уши. Девочка не хотела ничего плохого, просто забавлялась. Абернети в жизни не позволял никому так с собой обращаться. А с Мисти он, казалось, даже получал удовольствие.
Но по большей части девочка считала взрослых скучными и ограниченными. Ей вовсе не нравились попытки взрослых наставлять ее и стремиться защитить. Она не очень хорошо реагировала на слово “нет” или на те ограничения, которые наложили на нее родители и советник. Абернети был ее воспитателем, но в частной беседе как-то признался, что его блестящая ученица частенько скучает на уроках. Сапожок был ее телохранителем, но, после того как она научилась ходить, он вынужден был прилагать массу усилий, чтобы не потерять ее из виду. Она любила и уважала Бена и Ивицу, хоть и в своей странной, несколько отстраненной манере. В то же время она полагала, что их нормам поведения и взглядам нет места в ее собственном мирке. Когда родители что-то ей объясняли, взгляд девочки зачастую давал им ясно понять, что они ровным счетом ничего о ней не знают, потому что если бы знали, то не тратили бы понапрасну время.
Похоже, Мистая считала, что взрослые являют собой неизбежное зло в ее юной жизни, поэтому чем скорее она вырастет, тем лучше. Бен часто думал, что этим вполне можно объяснить тот факт, что за два года она выросла на десять. И этим же можно объяснить, почему она, как правило, обращается к взрослым как равная, говоря полными и абсолютно грамматически верными фразами. Она мгновенно запоминала идиомы и идиоматические обороты, и Бену теперь казалось, что, беседуя с ней, он разговаривает с собой. Она говорила с ним в точно такой же манере, как он с ней. Он быстренько расстался с попытками обращаться с ней как с обычным ребенком и тем более — Боже упаси! — разговаривать с ней снисходительно, будто иначе она и не поймет. Как только с Мистаей начинали говорить снисходительным тоном, она немедленно отвечала тем же. С таким ребенком частенько возникал вопрос, кто из них взрослый, а кто — дитя.
Единственным исключением из правил был советник Тьюс. Отношения Мистаи с чародеем разительно отличались от ее взаимоотношений со всеми прочими, включая родителей. Общаясь с Тьюсом, Мистая, казалось, радуется, что является ребенком. Она никогда не разговаривала с Тьюсом так, как, к примеру, с Беном. Внимательно выслушивала все, что говорил ей Тьюс, обращала внимание на все, что волшебник делает, и в целом, казалось, вполне мирилась с тем, что чародей в чем-то ее превосходит. Их отношения напоминали связь, которая иногда возникает между дедами и внуками. Бен полагал, что причиной тому является магия, которой владеет старый волшебник. Магия всегда зачаровывала Мистаю, даже если что-то не срабатывало и результат получался вовсе не таким, на какой рассчитывал Тьюс. А подобное случалось частенько. Советник постоянно демонстрировал девочке кусочки магии, пытаясь сделать что-нибудь новенькое, экспериментируя с тем или с этим. Он был достаточно осторожен, чтобы не затевать ничего опасного, когда рядом была Мистая. А она следовала за ним хвостом и могла просиживать рядом часами в надежде увидеть хоть крошечное проявление силы, которой обладает Тьюс.
Бен сначала беспокоился. Интерес Мистаи к магии имел явное сходство с интересом обычного ребенка к огню, и Бену вовсе не хотелось, чтобы дочка “обожглась”. Но она не просила дать ей попробовать сотворить какое-либо заклинание или заклятие, не спрашивала, как действует та или иная магия, и с уважительным вниманием безропотно выслушивала поучения Тьюса об опасности некомпетентного использования заклинаний. Все выглядело так, будто она и не собиралась пробовать. Просто считала советника занятным “артефактом”, чем-то, с чем следовало бы ознакомиться, но не углубляться. И это было весьма странно, но не удивительней всего остального, что касалось Мистаи. Несомненно, ее интерес к магии вызван ее происхождением — ребенок, рожденный при помощи волшебства, с волшебными предками, с магией в крови.
«Так к чему же все это приведет?” — размышлял Бен. Время шло, и он обнаружил, что ждет, когда же обрушится лавина. Мистая оказалась вовсе не тем ребенком, о котором он мечтал, когда Ивица сообщила ему, что он станет отцом. У нее вообще не было ничего общего с детьми, которых ему когда-либо доводилось видеть. Она представляла собой сплошную загадку. Бен, безусловно, любил дочку, считал ее весьма занятной и удивительной и не мог представить себе жизни без нее. Она переопределила для него термины “ребенок” и “родитель” и заставила задуматься над тем, в каком направлении идет его жизнь.
Но и пугала она его тоже изрядно — не тем, кем и чем являлась в настоящий момент, а тем, во что могла превратиться в один прекрасный день. Будущее девочки представлялось огромным путешествием в неизведанное, которое, он опасался, окажется ему совершенно неподвластным. Что он мог предпринять, чтобы это путешествие прошло для нее более или менее спокойно?
Ивицу, казалось, эти проблемы не занимали вовсе. Но ведь Ивица смотрела на воспитание ребенка философски, как и на все остальное. Жизнь создает препятствия, выуживая из каждого его возможности и предоставляя право выбора, и сталкивает с ними, когда приходит пора, и ни на секунду раньше. Так что Ивица совсем не беспокоилась о том, что пока ей было неподвластно. Каждый проведенный с Мистаей день представлял для нее вызов, который необходимо принять, и радость, которой следует наслаждаться. Ивица отдавала дочери все, что могла, принимала взамен то, что давали, и была благодарна за это. Она без конца твердила Бену, что Мистая весьма своеобразная, дитя разных миров и рас, эльфов и людей, королей и существ, владеющих магией. Она отмечена судьбой. Когда-нибудь она совершит нечто удивительное. И они обязаны предоставить ей такую возможность. Обязаны создать условия, чтобы она могла развиваться так, как ей заблагорассудится Угу, все чудесно и замечательно, мрачно думал Бен. Только легче сказать, чем сделать.
Он наблюдал за дочерью, стоящей под ветвями раскидистого дуба и вглядывающейся в крону дерева, и размышлял, что еще он может предпринять. У него было ощущение, что задача вырастить дочь ему не по силам. Его подавляло то, кем и чем она являлась.
— Бен, пора есть, — нежно позвала Ивица, прервав его размышления. — Позови Мистаю.
Бен поднялся на ноги, отбросив прочь беспокойные мысли.
— Мисти! — крикнул он. Девочка не реагировала, упорно продолжая вглядываться в листву. — Мистая!
Никакой реакции. Она стояла неподвижно как статуя.
К нему подошел советник Тьюс:
— Похоже, она снова потерялась в своем мирке, Ваше Величество. — Подмигнув Бену, он поднес ладони рупором ко рту. — Мистая, иди сюда! — приказал он едва слышным голосом.
Девочка обернулась, чуть поколебавшись, и побежала к ним. Ее длинные светлые волосы сверкали на солнце, изумрудные глаза сияли. Проходя мимо советника Тьюса, она коротко улыбнулась чародею.
Бена она едва заметила.
* * *
Ночная Мгла наблюдала, как девочка отошла от дуба и присоединилась к остальным. Ворона оставалась сидеть неподвижно среди ветвей на тот случай, если кому-то придет в голову подойти поближе и посмотреть, что же так заинтересовало ребенка. Но никто не пришел. Расположившись вокруг заставленной снедью скатерти, смеясь и переговариваясь, они и представления не имели о том, что произошло прямо у них под носом. Девочка теперь принадлежит ей, зерно посеяно глубоко, нужно только подождать, когда оно взойдет, и тогда настанет час ее, Ночной Мглы. И это время придет. Скоро.
Долгосрочный план Ночной Мглы только что начал воплощаться в жизнь. А когда он осуществится, Бен Холидей будет мертв.
Красноглазая ворона все помнила, и эти воспоминания жгли ее огнем.
Прошло уже два года с того дня, как Ночная Мгла бежала из Лабиринта. Исполненная горечи от предательства короля, униженная провалом попытки отомстить ему за счет его жены и ребенка, она терпеливо ждала подходящего момента, чтобы нанести удар. Холидей уволок ее в Лабиринт, поймал в туманную ловушку, отнял у нее ее личность, лишил магии, сломил ее защиту и хитростью заставил отдаться ему. То, что тогда ни один из них не знал, что собой представляет другой, не играло роли. То, что могучая магия столкнула их обоих с драконом Страбоном, тоже не имело значения. Так или иначе, во всем виноват Холидей. Холидей обнаружил ее слабость. Холидей заставил ее испытать те чувства, которые она давным-давно поклялась никогда больше не испытывать по отношению к мужчине. А то, что она всегда его ненавидела, злило еще сильнее. И потому принять то, что с ними произошло, было для Ночной Мглы совершенно невозможно.
Она не давала гневу остыть, и он готов был прорваться наружу в любое время. Гнев полыхал в ней, и боль не позволяла отвлечься, вынуждая сосредоточиться на том, что должно быть сделано во что бы то ни стало. Возможно, она бы удовлетворилась тогда, если бы ей в Бездонной Пропасти отдали ребенка сразу после рождения. Возможно, ей хватило бы, если бы она вытребовала дитя и уничтожила его мать в процессе торговли, оставив Холидею сожаления в наказание за предательство. Но вмешались эльфы и не дали ей забрать ребенка. С тех пор она вынуждена жить с воспоминаниями о том, что с ней сделали.
Так было до сих пор. Теперь же девочка достаточно взрослая, чтобы быть независимой от людей и эльфов, вполне может узнать истину, о которой ей еще никто не сообщал. Достаточно взрослая, чтобы ее можно было увлечь не силой, а другими способами. Мистая станет для Ночной Мглы целительным бальзамом, в котором ведьма Бездонной Пропасти остро нуждалась, чтобы вновь обрести целостность, и в то же время орудием мести, с помощью которого будет уничтожен Бен Холидей.
Красноглазая ворона поглядела на веселящуюся внизу компанию и подумала, что для каждого из них это последний счастливый миг.
Затем легко взлетела с ветки и отправилась восвояси.
Глава 2. РАЙДЕЛЛ ИЗ МАРНХУЛЛА
На следующее утро, когда солнце серебристым отблеском только появилось на восточном горизонте, а вся земля еще была укрыта ночной мглой, Ивица так резко подскочила на кровати, что разбудила Бена. Открыв глаза, он увидел, что жена дрожит от напряжения. Одеяло лежало в ногах, и кожа Ивицы была ледяной. Бен немедленно привлек ее к себе и крепко обнял. Через некоторое время дрожь прекратилась, и Ивица позволила укрыть себя одеялом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Мистаю никогда не привлекали детские увлечения, ни разу. Куклы, игрушки, игра в мяч и скакалки были для других. Мистая же хотела знать, как устроен мир, почему что-то происходит именно так, а не иначе, и для чего он существует вообще. Природа зачаровывала ее. Девочка отправлялась на долгие прогулки — настолько длительные, что Бен не мог понять, как такой маленький ребенок может бродить так долго, — и все время изучала окружающий мир, задавая массу вопросов, раскладывая полученную информацию по полочкам своего необычного мозга. Как-то раз, когда дочка была еще совсем крошкой, несколько месяцев от роду, и только-только училась говорить, Бен увидел у нее в руках тряпичную куклу. На мгновение он решил, что Мисти просто играет, но девочка подняла на него свои внимательные глаза и серьезным тоном спросила, почему тот, кто сделал куклу, пользовался именно этим швом, чтобы пришить кукле конечности.
Такова Мистая. Обстоятельная и абсолютно серьезная. Обращаясь к нему, она всегда говорила “отец”, никогда “папа” или “папочка” или как-то еще. “Отец” и все. Или “мать”. Вежливо, но формально. Вопросы, которые она задавала, всегда были серьезными и важными, с ее точки зрения, и она очень серьезно к ним относилась. Бен тоже быстро выучился воспринимать их всерьез. Как-то раз он рассмеялся над чем-то, что она сказала и что показалось ему забавным. Мистая тогда поглядела на него с таким выражением, будто хотела сказать: “Когда же ты наконец повзрослеешь?” Не то чтобы она не умела смеяться и не видела ничего веселого в своей жизни. Проблема была в том, что у нее было очень своеобразное восприятие того, что смешно, а что — нет. Абернети часто заставлял ее смеяться. Она нещадно подтрунивала над ним, всегда с серьезной миной, затем внезапно расплывалась в широкой улыбке, когда до писца доходило, что над ним подшучивают. Абернети воспринимал ее выходки на удивление добродушно. Когда Мисти была еще совсем малюткой, она частенько ездила на нем верхом и трепала за уши. Девочка не хотела ничего плохого, просто забавлялась. Абернети в жизни не позволял никому так с собой обращаться. А с Мисти он, казалось, даже получал удовольствие.
Но по большей части девочка считала взрослых скучными и ограниченными. Ей вовсе не нравились попытки взрослых наставлять ее и стремиться защитить. Она не очень хорошо реагировала на слово “нет” или на те ограничения, которые наложили на нее родители и советник. Абернети был ее воспитателем, но в частной беседе как-то признался, что его блестящая ученица частенько скучает на уроках. Сапожок был ее телохранителем, но, после того как она научилась ходить, он вынужден был прилагать массу усилий, чтобы не потерять ее из виду. Она любила и уважала Бена и Ивицу, хоть и в своей странной, несколько отстраненной манере. В то же время она полагала, что их нормам поведения и взглядам нет места в ее собственном мирке. Когда родители что-то ей объясняли, взгляд девочки зачастую давал им ясно понять, что они ровным счетом ничего о ней не знают, потому что если бы знали, то не тратили бы понапрасну время.
Похоже, Мистая считала, что взрослые являют собой неизбежное зло в ее юной жизни, поэтому чем скорее она вырастет, тем лучше. Бен часто думал, что этим вполне можно объяснить тот факт, что за два года она выросла на десять. И этим же можно объяснить, почему она, как правило, обращается к взрослым как равная, говоря полными и абсолютно грамматически верными фразами. Она мгновенно запоминала идиомы и идиоматические обороты, и Бену теперь казалось, что, беседуя с ней, он разговаривает с собой. Она говорила с ним в точно такой же манере, как он с ней. Он быстренько расстался с попытками обращаться с ней как с обычным ребенком и тем более — Боже упаси! — разговаривать с ней снисходительно, будто иначе она и не поймет. Как только с Мистаей начинали говорить снисходительным тоном, она немедленно отвечала тем же. С таким ребенком частенько возникал вопрос, кто из них взрослый, а кто — дитя.
Единственным исключением из правил был советник Тьюс. Отношения Мистаи с чародеем разительно отличались от ее взаимоотношений со всеми прочими, включая родителей. Общаясь с Тьюсом, Мистая, казалось, радуется, что является ребенком. Она никогда не разговаривала с Тьюсом так, как, к примеру, с Беном. Внимательно выслушивала все, что говорил ей Тьюс, обращала внимание на все, что волшебник делает, и в целом, казалось, вполне мирилась с тем, что чародей в чем-то ее превосходит. Их отношения напоминали связь, которая иногда возникает между дедами и внуками. Бен полагал, что причиной тому является магия, которой владеет старый волшебник. Магия всегда зачаровывала Мистаю, даже если что-то не срабатывало и результат получался вовсе не таким, на какой рассчитывал Тьюс. А подобное случалось частенько. Советник постоянно демонстрировал девочке кусочки магии, пытаясь сделать что-нибудь новенькое, экспериментируя с тем или с этим. Он был достаточно осторожен, чтобы не затевать ничего опасного, когда рядом была Мистая. А она следовала за ним хвостом и могла просиживать рядом часами в надежде увидеть хоть крошечное проявление силы, которой обладает Тьюс.
Бен сначала беспокоился. Интерес Мистаи к магии имел явное сходство с интересом обычного ребенка к огню, и Бену вовсе не хотелось, чтобы дочка “обожглась”. Но она не просила дать ей попробовать сотворить какое-либо заклинание или заклятие, не спрашивала, как действует та или иная магия, и с уважительным вниманием безропотно выслушивала поучения Тьюса об опасности некомпетентного использования заклинаний. Все выглядело так, будто она и не собиралась пробовать. Просто считала советника занятным “артефактом”, чем-то, с чем следовало бы ознакомиться, но не углубляться. И это было весьма странно, но не удивительней всего остального, что касалось Мистаи. Несомненно, ее интерес к магии вызван ее происхождением — ребенок, рожденный при помощи волшебства, с волшебными предками, с магией в крови.
«Так к чему же все это приведет?” — размышлял Бен. Время шло, и он обнаружил, что ждет, когда же обрушится лавина. Мистая оказалась вовсе не тем ребенком, о котором он мечтал, когда Ивица сообщила ему, что он станет отцом. У нее вообще не было ничего общего с детьми, которых ему когда-либо доводилось видеть. Она представляла собой сплошную загадку. Бен, безусловно, любил дочку, считал ее весьма занятной и удивительной и не мог представить себе жизни без нее. Она переопределила для него термины “ребенок” и “родитель” и заставила задуматься над тем, в каком направлении идет его жизнь.
Но и пугала она его тоже изрядно — не тем, кем и чем являлась в настоящий момент, а тем, во что могла превратиться в один прекрасный день. Будущее девочки представлялось огромным путешествием в неизведанное, которое, он опасался, окажется ему совершенно неподвластным. Что он мог предпринять, чтобы это путешествие прошло для нее более или менее спокойно?
Ивицу, казалось, эти проблемы не занимали вовсе. Но ведь Ивица смотрела на воспитание ребенка философски, как и на все остальное. Жизнь создает препятствия, выуживая из каждого его возможности и предоставляя право выбора, и сталкивает с ними, когда приходит пора, и ни на секунду раньше. Так что Ивица совсем не беспокоилась о том, что пока ей было неподвластно. Каждый проведенный с Мистаей день представлял для нее вызов, который необходимо принять, и радость, которой следует наслаждаться. Ивица отдавала дочери все, что могла, принимала взамен то, что давали, и была благодарна за это. Она без конца твердила Бену, что Мистая весьма своеобразная, дитя разных миров и рас, эльфов и людей, королей и существ, владеющих магией. Она отмечена судьбой. Когда-нибудь она совершит нечто удивительное. И они обязаны предоставить ей такую возможность. Обязаны создать условия, чтобы она могла развиваться так, как ей заблагорассудится Угу, все чудесно и замечательно, мрачно думал Бен. Только легче сказать, чем сделать.
Он наблюдал за дочерью, стоящей под ветвями раскидистого дуба и вглядывающейся в крону дерева, и размышлял, что еще он может предпринять. У него было ощущение, что задача вырастить дочь ему не по силам. Его подавляло то, кем и чем она являлась.
— Бен, пора есть, — нежно позвала Ивица, прервав его размышления. — Позови Мистаю.
Бен поднялся на ноги, отбросив прочь беспокойные мысли.
— Мисти! — крикнул он. Девочка не реагировала, упорно продолжая вглядываться в листву. — Мистая!
Никакой реакции. Она стояла неподвижно как статуя.
К нему подошел советник Тьюс:
— Похоже, она снова потерялась в своем мирке, Ваше Величество. — Подмигнув Бену, он поднес ладони рупором ко рту. — Мистая, иди сюда! — приказал он едва слышным голосом.
Девочка обернулась, чуть поколебавшись, и побежала к ним. Ее длинные светлые волосы сверкали на солнце, изумрудные глаза сияли. Проходя мимо советника Тьюса, она коротко улыбнулась чародею.
Бена она едва заметила.
* * *
Ночная Мгла наблюдала, как девочка отошла от дуба и присоединилась к остальным. Ворона оставалась сидеть неподвижно среди ветвей на тот случай, если кому-то придет в голову подойти поближе и посмотреть, что же так заинтересовало ребенка. Но никто не пришел. Расположившись вокруг заставленной снедью скатерти, смеясь и переговариваясь, они и представления не имели о том, что произошло прямо у них под носом. Девочка теперь принадлежит ей, зерно посеяно глубоко, нужно только подождать, когда оно взойдет, и тогда настанет час ее, Ночной Мглы. И это время придет. Скоро.
Долгосрочный план Ночной Мглы только что начал воплощаться в жизнь. А когда он осуществится, Бен Холидей будет мертв.
Красноглазая ворона все помнила, и эти воспоминания жгли ее огнем.
Прошло уже два года с того дня, как Ночная Мгла бежала из Лабиринта. Исполненная горечи от предательства короля, униженная провалом попытки отомстить ему за счет его жены и ребенка, она терпеливо ждала подходящего момента, чтобы нанести удар. Холидей уволок ее в Лабиринт, поймал в туманную ловушку, отнял у нее ее личность, лишил магии, сломил ее защиту и хитростью заставил отдаться ему. То, что тогда ни один из них не знал, что собой представляет другой, не играло роли. То, что могучая магия столкнула их обоих с драконом Страбоном, тоже не имело значения. Так или иначе, во всем виноват Холидей. Холидей обнаружил ее слабость. Холидей заставил ее испытать те чувства, которые она давным-давно поклялась никогда больше не испытывать по отношению к мужчине. А то, что она всегда его ненавидела, злило еще сильнее. И потому принять то, что с ними произошло, было для Ночной Мглы совершенно невозможно.
Она не давала гневу остыть, и он готов был прорваться наружу в любое время. Гнев полыхал в ней, и боль не позволяла отвлечься, вынуждая сосредоточиться на том, что должно быть сделано во что бы то ни стало. Возможно, она бы удовлетворилась тогда, если бы ей в Бездонной Пропасти отдали ребенка сразу после рождения. Возможно, ей хватило бы, если бы она вытребовала дитя и уничтожила его мать в процессе торговли, оставив Холидею сожаления в наказание за предательство. Но вмешались эльфы и не дали ей забрать ребенка. С тех пор она вынуждена жить с воспоминаниями о том, что с ней сделали.
Так было до сих пор. Теперь же девочка достаточно взрослая, чтобы быть независимой от людей и эльфов, вполне может узнать истину, о которой ей еще никто не сообщал. Достаточно взрослая, чтобы ее можно было увлечь не силой, а другими способами. Мистая станет для Ночной Мглы целительным бальзамом, в котором ведьма Бездонной Пропасти остро нуждалась, чтобы вновь обрести целостность, и в то же время орудием мести, с помощью которого будет уничтожен Бен Холидей.
Красноглазая ворона поглядела на веселящуюся внизу компанию и подумала, что для каждого из них это последний счастливый миг.
Затем легко взлетела с ветки и отправилась восвояси.
Глава 2. РАЙДЕЛЛ ИЗ МАРНХУЛЛА
На следующее утро, когда солнце серебристым отблеском только появилось на восточном горизонте, а вся земля еще была укрыта ночной мглой, Ивица так резко подскочила на кровати, что разбудила Бена. Открыв глаза, он увидел, что жена дрожит от напряжения. Одеяло лежало в ногах, и кожа Ивицы была ледяной. Бен немедленно привлек ее к себе и крепко обнял. Через некоторое время дрожь прекратилась, и Ивица позволила укрыть себя одеялом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41