Черная его шкура нынче отдавала в рыжину — меренг на складе не было, в кафешку привезли полоски из песочного теста.
— Да, а хлеб теперь из рыбьей чешуи…
Андрон, глядя на кота, отставил сковородку, снял с огнедышащей плиты кипящий закопченый чайник, а на улице тем временем взревела сирена, скрипнули истошно тормоза и громогласно, на всю округу раздался звук удара железом по железу. «Ну вот, едет пожарная, едет милиция, — Андрон невозмутимо налил себе чаю, выбрал из лотка полоску, не обтертую котом. — Похоже, ребятки приехали».
Пожарные эти проносились мимо рынка по десять раз на дню и все не просто так, под рев сирен, пролетая ближайший переулок по принципу: а нам пожарным все равно, что помидор, что апельсин. Один хрен. И вот дело, похоже, кончилось табаком.
— Михеевна, спасибо.
Андрон, выпив чаю, Андрон расплатился с кормилицей, вышел, закуривая «стюардессу», из кафе. Ну и ну… На перекрестке лежала на маячке пожарная машина, рифленые колеса ее смотрели в небо беспомощно и жалко. Тут же скособочился ГАЗ, пятдесят второй, фургон, строшно изуродованный, с покареженной кабиной. Собственно не фургон уже — огромный деревометаллический ящик с надписью «Хлеб» от страшного удара оторвался и грохнулся всей тяжестью на крышу ехавшего следом ядовито-желтого «москвича». В воздухе пахло кровью, расспыпавшимися по асфальту булками, бензином и бедой. Быстро собиралась толпа, отделовские менты, приехавшие раньше всех, вытаскивали из пожарки обмякшие тела, без обычной злости одергивали любопытных:
— Ну куда, куда! Что на них смотреть, холодные…
Однако Андрона пропустили без вопросов, услужливо приподняли окровавленную брезентуху.
— Вот, Андрей, гля, водила. Это ему кишки рулем, вишь как, наружу…
Рядом вытянулся водитель фургона, крупный мужчина в штопанных носках, вместо головы у него было страшное бесформенное месиво. Прокатился пожарный экипаж по красному свету с песнями…
— Так, — Андрон, глянув, сгорбился и, хоть был совсем не сентиментален, пошатываясь, пошел прочь, почему-то он сразу вспомнил подгорелую яичницу и колбасу из крахмала. Вот стерва-жизнь, ведь и впрямь жестянка — в ясный солнечный день на ровном месте и четыре трупа. Ехали куда-то по своим делам, небось потели от августовской жары, что-то всем им надо было. Теперь ничего. Все лежат рядком на замызганной рогожке… Неожиданно в общей какофонии звуков он услышал голос, показавшийся ему знакомым, непроизвольно обернулся и увидел давнего своего приятеля Сяву Лебедева. Тот стоял в сногсшибательных вайтовых траузерах, курил коричневую, сразу видно, не нашу сигарету и отчаянно, на чем свет стоит, виртуозно ругался матом. Это на его поносно-желтый «москвич» угодил фургон от «горбушки» — крыша вмялась, вылетели стекла, двери задраило, как люки в субмарине. Ехать можно было, но в спартанской обстановке, положив зубы на руль.
— Ты только посмотри, вот ведь сука бля, — Сява, узнав Андрона, обрадовался и протянул потную дрожащую ладонь. — Непруха… А ты сам-то здесь за каким хреном?
— Так, гуляю, — Андрон нахмурился, отвел глаза и, чтобы не вдаваться в ненужные детали, с ходу рубанул по-живому. — Машина-то у тебя застрахована? ГАИ ждать будешь?
— ГАИ? — Сява скривился как от горького, бледное лицо его выразило отвращение наполовину с ненавистью. — Обойдемся уж как-нибудь без ментов. Поганых. А москвач говно, хрен с ним. Хочу взять волжанку, концы уже нашел… Слушай, а стволом не хочешь прибарахлиться? Есть парабеллумы и вальтеры. Могу по дружбе устроить шмайсер. Скажешь — пристреляем, без проблем. Патронов хоть жопой ешь. Хочешь цинку, хочешь две. Фирма веников не вяжет, фирма делает гербы. Ну так как?
Все как у великого комбинатора — я дам вам парабеллум. Только Андрон не был малохольным паникером Кислярским.
— А никак, — твердо сказал он, сплюнул и с безразличием пожал плечами. — С кем воевать-то? Живых врагов у нас нет. А развитой социализм уже давно всех победил…
— Ну как знаешь, — Сява тоже сплюнул и принялся прощаться. — Будет тема какая, звони, номер знаешь…
Грозно заревел мотор, жалобно заскрежетали шестерни, и москвич, дав задний ход, покатился к горизонту. А на место происшествия тем временем уже прибыли скорая, ответственный дежурный по РУВД, руководящий наблюдающий из райкома, лихо прикатил на багровой волге большой комитетский начальник. Шум, гам, суета, мельтешение полосатых жезлов…
«Словно стервятники на падаль», — Андрон отвернулся, сгорбился и понуро побрел к себе. Работать ему категорически расхотелось. Какие там лютики-цветочки, кормовая, уворованная с полей совхоза «Бугры» морковка и мятые, поносного оттенка рубли. Моменто море!
— Закроешься без меня, — коротко бросил он уборщику и так выстрелил дверью будки, что с мусора поднялись встревоженные голуби. — Я все. Никакой.
В голове его вертелась единственная и увы не оригинальная мысль — надо выпить. И как следует.
— Есть, командир, — Аркадий Павлович глянул на него и спрашивать ни о чем не стал. — Все будет абгемахт.
Ужом Андрон вывернулся из рыночного месива, прикидывая, чего бы взять, направился к лабазу, затарившись от души, задумался насчет компании: Ксюша? Нет, слишком уж приторно, по-бабски сыро, непрочно. Бляди? Ответ отрицательный, сугубо категоричный. Бляди они и есть бляди, дешевки, не для души, для тела. Значит, Тим. Ну конечно же Тим, старый добрый Тим, с ним можно по-простому, по-мужицки, без витиеватостей и сентиментов. Только бы он оказался на базе, не слинял куда-нибудь в свои академические сферы. Андрону повезло, Тим был дома.
— Да, сейчас позову, — обрадовал его по телефону визгливый женский голос, тут же ставший пронзительным, похожим на звук пилы. — Эй, Метельский, трубку возьми!
Чего только не было во властном этом голосе — и отзвуки матриархата, и спесь хранительницы очага, и осознание нерушимого, отмеченного штампом ЗАГСа, святого права узаконенной супруги.
— А, это вы, Лев Брониславович! — Узнав Тима, произнес он в трубку, послушал крик души и изумился гораздо громче, чем следовало бы. — Как, монографию Трахтенбурга? Переводную, без купюр? Первой половины девятнадцатого? Ну конечно же приеду. Незамедлительно. Если надо, буду конспектировать всю ночь.
С готовностью откликнулся на зов, сразу понял, как тошно Андрону. Да и самому-то — грудной ребенок, настроение Регины, тягостная неопределенность с поступлением в аспирантуру… Нет, что ни говори, Андрон позвонил кстати — необходимо увидеться. И расслабиться. В дрезину.
Когда Тим приехал в знакомый дом на берегу Фонтанки, Андрон уже ждал его — в компании бутылок, крупно порезанной жратвы и умной книги, в которой значилось: «Единорог или моноцерос был наиболее любопытным созданием древних инициированных. Он упоминается как зверь, в существовании которого хотя и сомневались многие писатели, тем не менее описывается древними следующим образом: у него один рог и очень большой, растущий из середины лба. Его голова напоминает оленью, ноги его похожи на слоновьи, хвост кабаний, а остальное тело лошадиное. Рог около фута с половиной длиной. Его голос подобен мычанию быка. Грива и шкура желтоватого цвета. Рог у него тверже железа, грубее напильника, загнутый или закрученный подобно пылающей шпаге, острый и весь черный за исключением кончика. Ему приписываются поразительные свойства, в частности, изгнание яда из организма и лечение некоторых неизлечимых болезней. На этого зверя не охотятся. Хотя единорог несколько раз упоминается в Святом писании, нет никаких твердых доказательств его существования…»
Книга эта, купленная на рынке за трояк, мирно лежала на краешке стола и предназначалась в качестве подарка Варваре Ардальоновне, которая несла свое нелегкое бремя на ниве общепита на Сиверской. Будет что почитать вслух на сон грядущий. Порадовать Арнульфа.
— Слушай, а кто такой Трахтенбург? — с ходу поинтересовался Андрон, угрюмый и истомленный, заждавшийся. — Ебарь что ли грозный какой?
— Угу, освоил квадратный трехчлен, — в тон ему оскалился Тим и, глянув на накрытый стол, присвистнул скорее озабоченно, чем с восхищением. — Ну ты даешь. Нажремся ведь.
— Еще как нажремся, — Тим утвердительно кивнул, хмыкнул и принялся «откручивать ухо». — Много не мало. Ну что, начнем пожалуй с водочки.
Начали — с энтузиазмом, без тостов, под ветчинку, копченого окуня, маринованный чеснок и малосольные, хрустко раскусываемые огурцы. Несмотря на жару, метиловые добавки и дурное настроение, пошло отлично. С хрустальным звоном и энергичным бульканьем. Скоро водочка сменила дислокацию.
— Ну что, брат, легчает? — Андрон убрал под стол пустую емкость, с чувством закурил и ловко откупорил коньячок «четыре звездочки». — Только не останавливайся на достигнутом, иди до кондиции. А я с тобой.
Тим выпил, заметно воодушевился, заел армянский полтавской колбасой и вдруг привстал, сделавшись необычайно серьезным, с видом средневекового схоласта изрек:
— Эврика! Свершилось! И как же я раньше до этого не допер? Это же конгениально! Как все простое. Наливай!
Вилку с малосольным огурцом он держал в руке с изящной элегантностью на манер указки.
— Эврика, говоришь? — Андрон без промедления налил, хмыкнув саркастически, нагнулся и стукнул об пол под столом пустой бутылкой. — Архимед ты наш, сиракуз твою мать, Лобачевский, бля, вот с таким Ньютоном. Короче, Склифосовский! Не допер-то до чего?
Жара, реалии дня и коньяк сочетании с водкой усугубляли его и без того гадостное настроение. Как в песне — заглотили мы ноль восемь первача, и братана сразу кинуло в тоску…
— До истины, брат, до истины, — Тим, прерываясь, тяпнул, глухо замычал и вилкой с многострадальным огурцом показал куда-то наверх, — до нее. То есть до него, до родимого.
— Это до того, который не фраер что ли? — Андрон нехорошо прищурился и, выпив в свою очередь, едко усмехнулся. — Что-то рановато ты, брат, побудь пока с нами. И потом ведь просто так к нему не сунешься. Вначале надо погрешить, потом покаяться, только уж затем спасаться. У него как в ОСВОДе — спасение утопающийх дело рук самих утопающих. Хотя, говорят, из-под прилавка вовсю продаются надувные круги.
— Причем тут опиум для народа, — Тим брезгливо фыркнул, сел и, вспомнив наконец про корнишон на вилке, с безвкусным хрустом раскусил его. — Спускайся с облаков, бери ниже. Танцуй от печки, то бишь от печной трубы. Слушай сюда. У нас ведь флюгер-то не кабсдох, волк. Волчина позорный. Фенрир его фамилия.
— А моя Лапин, — Андрон кивнул, осклабился и понимающе воззрился на него. — Ты, брат, закусывай давай. Масло вот, сало. А то, может быть, поблевал бы? По-нашему, по-простому, а?
— Товарищ не понимает, — Тим жутко огорчился, и голос его, мятый и неотчетливый, сделался зловещим и панихидным. — Это же не волк из «Ну погоди», а Фенрир, символ мирового хаоса. Тот самый, что сожрал бога Одина. И Тюру отхватил полруки. Представляешь, какой у нас блядский домик-пряник.
— Кстати о девушках, — Андрон, заскучав, живо перевел беседу в практическое русло и приступил к откупориванию следующей бутылки, тоже коньяка, правда грузинского. — Мы будем решать вопрос или мы будем сопли жевать? Ша, хорош сидеть на жопе ровно.
Фенрир — это неактуально. Зачем нам чухонский волк, когда есть свои, тамбовские. К тому же бардака и без него хватает.
Ладно, чокнулись, выпили, звякнули блядям, только Светки не оказалось дома. Где наша не пропадала — тяпнули еще и пошли искать ее на угол. Увы, не нашли, зато познакомились с парой развеселых девушек — то ли Любой с Галей, то ли Леной с Валей, пока шли до детсада, как-то забылось. Да и неважно — хоть груздем назови, главное в койку положи. Однако девушки эти были не промах, из породы зажигалок, из тех, что ярко светят, но совсем не греют. Они с энтузиазмом занялись соленьями и ветчиной, живо допили остатки коньяка и, прихватив, как это выяснилось утром, приемник «Альпинист», благополучно скрылись в неизвестном направлении. Вальяжно, чинно, с кокетливыми улыбочками. Впрочем, крутануть динамо девицам этим сам бог велел — что Тим, что Андрон вырубились синхронно, как и подобает настоящим ужравшимся вусмерть братьям близнецам…
А потом было утро, муторное, похмельное, с которого начался скверный, полный жизненных коллизий день.
— Что, пришел, изменщик? — рыкнула с порога Регина на Тима, однако, догадавшись, что дело здесь не в Еве, а в змее, поменяла тон уничтожительный на брезгливо-ехидный. — У алкаш, пьянчуга, пропойца. Тебе не в аспирантуру с такой-то рожей, в кружало. Глаза бы мои тебя не видели. Сегодня же отцу все будет доложено.
Несмотря на драматизм ситуации, в резком голосе ее звучало облегчение. Она бешено ревновала мужа ко всем прочим женщинам, и раз баба тут не при чем, можно со спокойной душой и в волю поучить его жизни, поговорить о разложении семьи, упадке нравов и тлетворных веяниях так называемой сексреволюции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
— Да, а хлеб теперь из рыбьей чешуи…
Андрон, глядя на кота, отставил сковородку, снял с огнедышащей плиты кипящий закопченый чайник, а на улице тем временем взревела сирена, скрипнули истошно тормоза и громогласно, на всю округу раздался звук удара железом по железу. «Ну вот, едет пожарная, едет милиция, — Андрон невозмутимо налил себе чаю, выбрал из лотка полоску, не обтертую котом. — Похоже, ребятки приехали».
Пожарные эти проносились мимо рынка по десять раз на дню и все не просто так, под рев сирен, пролетая ближайший переулок по принципу: а нам пожарным все равно, что помидор, что апельсин. Один хрен. И вот дело, похоже, кончилось табаком.
— Михеевна, спасибо.
Андрон, выпив чаю, Андрон расплатился с кормилицей, вышел, закуривая «стюардессу», из кафе. Ну и ну… На перекрестке лежала на маячке пожарная машина, рифленые колеса ее смотрели в небо беспомощно и жалко. Тут же скособочился ГАЗ, пятдесят второй, фургон, строшно изуродованный, с покареженной кабиной. Собственно не фургон уже — огромный деревометаллический ящик с надписью «Хлеб» от страшного удара оторвался и грохнулся всей тяжестью на крышу ехавшего следом ядовито-желтого «москвича». В воздухе пахло кровью, расспыпавшимися по асфальту булками, бензином и бедой. Быстро собиралась толпа, отделовские менты, приехавшие раньше всех, вытаскивали из пожарки обмякшие тела, без обычной злости одергивали любопытных:
— Ну куда, куда! Что на них смотреть, холодные…
Однако Андрона пропустили без вопросов, услужливо приподняли окровавленную брезентуху.
— Вот, Андрей, гля, водила. Это ему кишки рулем, вишь как, наружу…
Рядом вытянулся водитель фургона, крупный мужчина в штопанных носках, вместо головы у него было страшное бесформенное месиво. Прокатился пожарный экипаж по красному свету с песнями…
— Так, — Андрон, глянув, сгорбился и, хоть был совсем не сентиментален, пошатываясь, пошел прочь, почему-то он сразу вспомнил подгорелую яичницу и колбасу из крахмала. Вот стерва-жизнь, ведь и впрямь жестянка — в ясный солнечный день на ровном месте и четыре трупа. Ехали куда-то по своим делам, небось потели от августовской жары, что-то всем им надо было. Теперь ничего. Все лежат рядком на замызганной рогожке… Неожиданно в общей какофонии звуков он услышал голос, показавшийся ему знакомым, непроизвольно обернулся и увидел давнего своего приятеля Сяву Лебедева. Тот стоял в сногсшибательных вайтовых траузерах, курил коричневую, сразу видно, не нашу сигарету и отчаянно, на чем свет стоит, виртуозно ругался матом. Это на его поносно-желтый «москвич» угодил фургон от «горбушки» — крыша вмялась, вылетели стекла, двери задраило, как люки в субмарине. Ехать можно было, но в спартанской обстановке, положив зубы на руль.
— Ты только посмотри, вот ведь сука бля, — Сява, узнав Андрона, обрадовался и протянул потную дрожащую ладонь. — Непруха… А ты сам-то здесь за каким хреном?
— Так, гуляю, — Андрон нахмурился, отвел глаза и, чтобы не вдаваться в ненужные детали, с ходу рубанул по-живому. — Машина-то у тебя застрахована? ГАИ ждать будешь?
— ГАИ? — Сява скривился как от горького, бледное лицо его выразило отвращение наполовину с ненавистью. — Обойдемся уж как-нибудь без ментов. Поганых. А москвач говно, хрен с ним. Хочу взять волжанку, концы уже нашел… Слушай, а стволом не хочешь прибарахлиться? Есть парабеллумы и вальтеры. Могу по дружбе устроить шмайсер. Скажешь — пристреляем, без проблем. Патронов хоть жопой ешь. Хочешь цинку, хочешь две. Фирма веников не вяжет, фирма делает гербы. Ну так как?
Все как у великого комбинатора — я дам вам парабеллум. Только Андрон не был малохольным паникером Кислярским.
— А никак, — твердо сказал он, сплюнул и с безразличием пожал плечами. — С кем воевать-то? Живых врагов у нас нет. А развитой социализм уже давно всех победил…
— Ну как знаешь, — Сява тоже сплюнул и принялся прощаться. — Будет тема какая, звони, номер знаешь…
Грозно заревел мотор, жалобно заскрежетали шестерни, и москвич, дав задний ход, покатился к горизонту. А на место происшествия тем временем уже прибыли скорая, ответственный дежурный по РУВД, руководящий наблюдающий из райкома, лихо прикатил на багровой волге большой комитетский начальник. Шум, гам, суета, мельтешение полосатых жезлов…
«Словно стервятники на падаль», — Андрон отвернулся, сгорбился и понуро побрел к себе. Работать ему категорически расхотелось. Какие там лютики-цветочки, кормовая, уворованная с полей совхоза «Бугры» морковка и мятые, поносного оттенка рубли. Моменто море!
— Закроешься без меня, — коротко бросил он уборщику и так выстрелил дверью будки, что с мусора поднялись встревоженные голуби. — Я все. Никакой.
В голове его вертелась единственная и увы не оригинальная мысль — надо выпить. И как следует.
— Есть, командир, — Аркадий Павлович глянул на него и спрашивать ни о чем не стал. — Все будет абгемахт.
Ужом Андрон вывернулся из рыночного месива, прикидывая, чего бы взять, направился к лабазу, затарившись от души, задумался насчет компании: Ксюша? Нет, слишком уж приторно, по-бабски сыро, непрочно. Бляди? Ответ отрицательный, сугубо категоричный. Бляди они и есть бляди, дешевки, не для души, для тела. Значит, Тим. Ну конечно же Тим, старый добрый Тим, с ним можно по-простому, по-мужицки, без витиеватостей и сентиментов. Только бы он оказался на базе, не слинял куда-нибудь в свои академические сферы. Андрону повезло, Тим был дома.
— Да, сейчас позову, — обрадовал его по телефону визгливый женский голос, тут же ставший пронзительным, похожим на звук пилы. — Эй, Метельский, трубку возьми!
Чего только не было во властном этом голосе — и отзвуки матриархата, и спесь хранительницы очага, и осознание нерушимого, отмеченного штампом ЗАГСа, святого права узаконенной супруги.
— А, это вы, Лев Брониславович! — Узнав Тима, произнес он в трубку, послушал крик души и изумился гораздо громче, чем следовало бы. — Как, монографию Трахтенбурга? Переводную, без купюр? Первой половины девятнадцатого? Ну конечно же приеду. Незамедлительно. Если надо, буду конспектировать всю ночь.
С готовностью откликнулся на зов, сразу понял, как тошно Андрону. Да и самому-то — грудной ребенок, настроение Регины, тягостная неопределенность с поступлением в аспирантуру… Нет, что ни говори, Андрон позвонил кстати — необходимо увидеться. И расслабиться. В дрезину.
Когда Тим приехал в знакомый дом на берегу Фонтанки, Андрон уже ждал его — в компании бутылок, крупно порезанной жратвы и умной книги, в которой значилось: «Единорог или моноцерос был наиболее любопытным созданием древних инициированных. Он упоминается как зверь, в существовании которого хотя и сомневались многие писатели, тем не менее описывается древними следующим образом: у него один рог и очень большой, растущий из середины лба. Его голова напоминает оленью, ноги его похожи на слоновьи, хвост кабаний, а остальное тело лошадиное. Рог около фута с половиной длиной. Его голос подобен мычанию быка. Грива и шкура желтоватого цвета. Рог у него тверже железа, грубее напильника, загнутый или закрученный подобно пылающей шпаге, острый и весь черный за исключением кончика. Ему приписываются поразительные свойства, в частности, изгнание яда из организма и лечение некоторых неизлечимых болезней. На этого зверя не охотятся. Хотя единорог несколько раз упоминается в Святом писании, нет никаких твердых доказательств его существования…»
Книга эта, купленная на рынке за трояк, мирно лежала на краешке стола и предназначалась в качестве подарка Варваре Ардальоновне, которая несла свое нелегкое бремя на ниве общепита на Сиверской. Будет что почитать вслух на сон грядущий. Порадовать Арнульфа.
— Слушай, а кто такой Трахтенбург? — с ходу поинтересовался Андрон, угрюмый и истомленный, заждавшийся. — Ебарь что ли грозный какой?
— Угу, освоил квадратный трехчлен, — в тон ему оскалился Тим и, глянув на накрытый стол, присвистнул скорее озабоченно, чем с восхищением. — Ну ты даешь. Нажремся ведь.
— Еще как нажремся, — Тим утвердительно кивнул, хмыкнул и принялся «откручивать ухо». — Много не мало. Ну что, начнем пожалуй с водочки.
Начали — с энтузиазмом, без тостов, под ветчинку, копченого окуня, маринованный чеснок и малосольные, хрустко раскусываемые огурцы. Несмотря на жару, метиловые добавки и дурное настроение, пошло отлично. С хрустальным звоном и энергичным бульканьем. Скоро водочка сменила дислокацию.
— Ну что, брат, легчает? — Андрон убрал под стол пустую емкость, с чувством закурил и ловко откупорил коньячок «четыре звездочки». — Только не останавливайся на достигнутом, иди до кондиции. А я с тобой.
Тим выпил, заметно воодушевился, заел армянский полтавской колбасой и вдруг привстал, сделавшись необычайно серьезным, с видом средневекового схоласта изрек:
— Эврика! Свершилось! И как же я раньше до этого не допер? Это же конгениально! Как все простое. Наливай!
Вилку с малосольным огурцом он держал в руке с изящной элегантностью на манер указки.
— Эврика, говоришь? — Андрон без промедления налил, хмыкнув саркастически, нагнулся и стукнул об пол под столом пустой бутылкой. — Архимед ты наш, сиракуз твою мать, Лобачевский, бля, вот с таким Ньютоном. Короче, Склифосовский! Не допер-то до чего?
Жара, реалии дня и коньяк сочетании с водкой усугубляли его и без того гадостное настроение. Как в песне — заглотили мы ноль восемь первача, и братана сразу кинуло в тоску…
— До истины, брат, до истины, — Тим, прерываясь, тяпнул, глухо замычал и вилкой с многострадальным огурцом показал куда-то наверх, — до нее. То есть до него, до родимого.
— Это до того, который не фраер что ли? — Андрон нехорошо прищурился и, выпив в свою очередь, едко усмехнулся. — Что-то рановато ты, брат, побудь пока с нами. И потом ведь просто так к нему не сунешься. Вначале надо погрешить, потом покаяться, только уж затем спасаться. У него как в ОСВОДе — спасение утопающийх дело рук самих утопающих. Хотя, говорят, из-под прилавка вовсю продаются надувные круги.
— Причем тут опиум для народа, — Тим брезгливо фыркнул, сел и, вспомнив наконец про корнишон на вилке, с безвкусным хрустом раскусил его. — Спускайся с облаков, бери ниже. Танцуй от печки, то бишь от печной трубы. Слушай сюда. У нас ведь флюгер-то не кабсдох, волк. Волчина позорный. Фенрир его фамилия.
— А моя Лапин, — Андрон кивнул, осклабился и понимающе воззрился на него. — Ты, брат, закусывай давай. Масло вот, сало. А то, может быть, поблевал бы? По-нашему, по-простому, а?
— Товарищ не понимает, — Тим жутко огорчился, и голос его, мятый и неотчетливый, сделался зловещим и панихидным. — Это же не волк из «Ну погоди», а Фенрир, символ мирового хаоса. Тот самый, что сожрал бога Одина. И Тюру отхватил полруки. Представляешь, какой у нас блядский домик-пряник.
— Кстати о девушках, — Андрон, заскучав, живо перевел беседу в практическое русло и приступил к откупориванию следующей бутылки, тоже коньяка, правда грузинского. — Мы будем решать вопрос или мы будем сопли жевать? Ша, хорош сидеть на жопе ровно.
Фенрир — это неактуально. Зачем нам чухонский волк, когда есть свои, тамбовские. К тому же бардака и без него хватает.
Ладно, чокнулись, выпили, звякнули блядям, только Светки не оказалось дома. Где наша не пропадала — тяпнули еще и пошли искать ее на угол. Увы, не нашли, зато познакомились с парой развеселых девушек — то ли Любой с Галей, то ли Леной с Валей, пока шли до детсада, как-то забылось. Да и неважно — хоть груздем назови, главное в койку положи. Однако девушки эти были не промах, из породы зажигалок, из тех, что ярко светят, но совсем не греют. Они с энтузиазмом занялись соленьями и ветчиной, живо допили остатки коньяка и, прихватив, как это выяснилось утром, приемник «Альпинист», благополучно скрылись в неизвестном направлении. Вальяжно, чинно, с кокетливыми улыбочками. Впрочем, крутануть динамо девицам этим сам бог велел — что Тим, что Андрон вырубились синхронно, как и подобает настоящим ужравшимся вусмерть братьям близнецам…
А потом было утро, муторное, похмельное, с которого начался скверный, полный жизненных коллизий день.
— Что, пришел, изменщик? — рыкнула с порога Регина на Тима, однако, догадавшись, что дело здесь не в Еве, а в змее, поменяла тон уничтожительный на брезгливо-ехидный. — У алкаш, пьянчуга, пропойца. Тебе не в аспирантуру с такой-то рожей, в кружало. Глаза бы мои тебя не видели. Сегодня же отцу все будет доложено.
Несмотря на драматизм ситуации, в резком голосе ее звучало облегчение. Она бешено ревновала мужа ко всем прочим женщинам, и раз баба тут не при чем, можно со спокойной душой и в волю поучить его жизни, поговорить о разложении семьи, упадке нравов и тлетворных веяниях так называемой сексреволюции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66