Путь к бегству был отрезан. Капитан не мог допустить, чтобы его товарищей расстреляли поодиночке, как куропаток.
– Все наверх! – закричал он зычным голосом. – Будем драться!
Пока лишь трое начали спуск: он сам, несчастный Бомба и Бедняк. Остальные высматривали подходящие для спуска выступы.
Одним прыжком Ртуть очутился рядом с товарищами.
– Глупая смерть! Французов не подстреливают на лету, как голубей… вперед, напролом!
Такой вариант больше нравился «ртутистам», и они охотно подчинились. Кольцо врагов сжималось, на наших героев были направлены мексиканские карабины…
Мгновенно весь отряд – двадцать четыре человека – ринулся на ближайшую группу партизан. Залп перекрыл им путь, некоторые упали. Ртуть и Бедняк остались невредимы. Питух остервенело играл сигнал атаки.
Со штыками наперевес французы бросились на врага. Сиори с бешеной скоростью вращал мачете. Удалось завязать рукопашную. Разгорелся бой. Ртуть, как пушечное ядро, влетел в гущу противника. Бедняк проскочил между ногами мексиканцев и очутился рядом, он направо и налево раздавал тумаки, царапался, кусался. Питух орудовал горном, а Толстяк – прикладом.
Вдруг послышался пронзительный, визгливый голос:
– Брать живьем!
Человеческая масса сомкнулась вокруг наших героев как гигантские челюсти, удушая и парализуя. Руки и ноги им накрепко связали веревками. «Ртутисты» выкрикивали ругательства и оскорбления.
– Заткните им рты! – выкрикнул тот же голос.
Приказ был выполнен с пещерной грубостью. Пленным набили рты сухой травой и землей, заткнули тряпками. На них сыпались удары: трусы хотели отыграться за свой прежний страх!
Партизаны увлекали французов прочь, почти заставляя бежать со связанными ногами. Пленные старались держаться с достоинством.
Внезапно Ртуть вздрогнул. Он увидел, что высокий мексиканец нес на плечах безобразное существо, кривошеее, однорукое и одноногое. Урод грозил своей культей, и из беззубого рта вырывался знакомый резкий голос:
– Попался, Ртуть! Теперь ты мой пленник! Сколько раз ты будешь умирать на моих глазах до того, как я тебя прикончу!
Это был Бартоломео Перес. Вероятно, поток выбросил его на берег, смял, поломал, но оставил в живых… для дальнейших преступлений и мести!
Ртуть сделал нечеловеческое усилие, чтобы разорвать путы, но не смог. В его глазах отражались непередаваемые ненависть и презрение. Негодяй лишь ухмыльнулся.
Внезапно вдали раздался глухой звук, эхо от которого долго отдавалось в горах. Ртуть понял: мать Ореола давала знать из Сальтильо, что его старания не были напрасны – раненые спасены.
Пленный улыбнулся: «Спасибо, мать Ореола!»
ГЛАВА 4
В плену. – Повешенный труп. – Живая мишень. – Пока человек жив… – Никаких самоубийств! – Час сна. – Голоса из-под земли. – Мысли Карбахаля. – Титубал и Кристофо-ро. – Сон ли это? – Надежда!
Итак, Ртуть снова оказался в плену. Четыре дня и четыре ночи его вели через пустынные, заброшенные края. Юноша страдал не столько от побоев и ужасного обращения, сколько при виде мучений своих товарищей. Самое главное – не сдаваться. Ртуть старался пересилить усталость и боль, чтобы не дать варварам повод для ликования.
Пленным вытащили кляпы изо рта, как собакам бросили объедки на ужин и специально связали потуже, как можно больнее. Ночью, на привале, «ртутистов» побросали на холодную землю, как попало, категорически запретив разговаривать. Часовых вокруг было так много, что на каждого несчастного приходилось по двое молодчиков, поминутно вскидывавших ружья.
Они постоянно старались причинить боль связанным пленникам, чтобы вырвать из них хотя бы стон. Тщетно! Мексиканцы приходили в бешенство от стойкости наших героев, молча, без единого звука, корчащихся в своих путах.
У Мариуса было два ранения в голову. Никто не подумал сделать перевязку, и на вторую ночь у него случилось кровоизлияние в мозг. Раненый закрыл глаза, перед ним проносились молнии. Бред перенес несчастного на родину, в Канебьер, сверкающий под ослепительным южным солнцем, в Андум, где он родился, в таверну, где когда-то мамаша Лантельм подавала вкусный буйабес… Затем на глаза упала красная, как кровь, пелена, страшная боль пронзила мозг.
Раненый не кричал, он стиснул зубы, напряг все мускулы в последнем усилии… и умер.
Дикари повесили труп на дерево.
Товарищи смотрели и молчали. Каждый ждал своего часа. У самого молодого парнишки, рабочего, приехавшего в Мексику из Франции в поисках приключений, начался приступ эпилепсии. Он забился в судорогах с пеной у рта, мускулы так напряглись, что он частично разорвал путы. Беспорядочно размахивающие руки угрожали кому-то, но ни один крик не сорвался с уст несчастного, как будто он, как и все пленные, дал обет молчания.
Партизан очень забавлял этот танец смерти, но потом им наскучило смотреть. Юношу привязали за ногу и подвесили на толстый сук вниз головой. Он извивался, не желая умирать, не желая кричать… Мексиканцы принялись стрелять в живую мишень, и несчастный наконец отдал Богу душу.
Лицо Питуха сделалось страшно: череп, обтянутый кожей, – голова мертвеца. Постоянно открытые глаза излучали черный испепеляющий свет. Один из палачей замахнулся было на него, но не посмел тронуть пленного.
Ртуть держали отдельно, в нескольких метрах от товарищей. Четверо дозорных постоянно сменялись около него: матерые волки, на которых можно было положиться. Мексиканцы хорошо знали капитана, не зря у него такое прозвище! Сколько раз они уже думали, что поймали его! Иногда казалось: еще немножко – и неуловимый будет схвачен, но внезапно он исчезал, а позже появлялся вновь, расстраивая планы мексиканцев. Подобно живой ртути, он скользил, перекатывался, проникал везде, не зная ни усталости, ни передышки.
Но теперь для него все кончено, приняты все необходимые меры. Каждые два часа дозорные менялись, мексиканцы шпионили еще и друг за другом.
Если он вздумает заговорить, заткнуть ему рот! Если зашевелится, ударить прикладом, а по мере надобности и колоть кинжалом. Каждую секунду проверялись путы, сильнее затягивались узлы, веревки еще и еще обвивали ноги и руки. И постоянные оскорбления…
Ртуть, бледный как смерть, с остановившимся взглядом, стойко переносил все: ни один мускул не дрогнул на его лице. Такая выдержка беспокоила мексиканцев, палачи удваивали бдительность.
Почему его не прикончат сразу, пока он беспомощен, не может ни сопротивляться, ни даже пошевелить рукой, ни позвать на помощь? Обо всем этом юноша спрашивал себя.
Ни на секунду он не терял ясность ума. С того момента, как капитан попал в плен, он не переставал думать о побеге – не своем собственном, а товарищей, и, конечно, о том, как взять реванш . Пока он не видел такой возможности. Тем более, нужно найти способ, лазейку, штуковину, как говорят парижане. Пленник рассчитывал, прикидывал, не думая о том, что в любой момент палачи могут всадить ему пулю в лоб.
«Пока человек жив, он должен надеяться. Я мыслю – значит, я существую, – говорил старина Декарт. – Значит, я обязан не сдаваться, обязан самому себе и всем товарищам, которые рассчитывают на меня…
Уверен, что мой дорогой Бедняк, которого мне иногда удается увидеть неподвижно лежащим и спящим (скорее всего, он делает вид, что спит), говорит про себя: «Бьюсь об заклад, что шеф выручит нас из переделки!» Мои славные товарищи! Увы, ваш шеф тщетно ломает себе голову!
Четыре болвана меня охраняют. Они не услышат от меня ни единого звука.
А все этот негодяй Перес! Ах, бандит! Надо же, как живуче это существо, а столько славных людей мрут как мухи из-за какой-нибудь пустячной болячки или малюсенькой пули…
Ужасно такое существование! И оно долго не продлится… Единственное, на что можно рассчитывать, – только на чудо! Лишь оно может меня спасти! Лежать на спине, словно мумия, – самая страшная пытка. Но все-таки почему они не убили нас сразу?»
В этом-то и загадка! Наемники, естественно, ничего не знали. Они еле сдерживали свою всегдашнюю жажду убивать, но подчинялись приказу и лишь приканчивали тех, кто вот-вот умрет сам.
Так прошло три дня и три ночи.
Самым ужасным было время принятия пищи, вернее, того, что здесь называли пищей.
Пленных не освобождали от пут, а подсовывали им под нос отвратительную еду: прокисшую маниоку или гнилую солонину. Приходилось извиваться, поворачиваться на бок или на живот и хватать зубами куски, чтобы не умереть с голоду. Сначала большинству французов – Бедняку, Питуху и другим – пришла в голову одна и та же мысль: отказаться от противной кормежки. Но они посмотрели на Ртуть…
Капитан не собирался кончать жизнь самоубийством. Он грудью встретит смерть от вражеской пули! А пока – жить, жить, жить!..
Поэтому отважный юноша не стал отказываться от скотской пищи. Партизаны обступили его с хохотом и насмешками. Зубы у пленника были не хуже, чем у молодого волка: могли и железо разгрызть. Он притянул поближе свой кусок и жевал медленно, не спеша, с достоинством, подавляя тошноту. Ведь этот кусок продлевал жизнь!
Затем Ртуть взял зубами глиняную миску с водой и утолил жажду, испытывая настоящее удовольствие от болотной жижи, гасившей огонь в его груди. Пообедав, пленник невозмутимо перевернулся на спину, в прежнее положение.
Товарищи Ртути, бравые Colorados, захлопали бы в ладоши, если бы могли, приветствуя героические усилия капитана. Действительно, он проявил мужество не меньше, чем на поле боя, показав, что нужно жить, несмотря ни на что и несмотря ни на кого. Остальные последовали его примеру.
Друзья не знали, что все три ужасные ночи Ртуть не сомкнул глаз. Юноша постоянно прислушивался, ожидая непредвиденного случая, но – увы! – ничего не происходило.
Наступила четвертая ночь. Ртуть чувствоьал, что силы на исходе. Даже его удивительно выносливый организм начинал сдавать. Тем не менее наш герой не хотел поддаваться сну, не хотел, чтобы палачи застали его спящим.
Если бы можно было встать, пройтись, стряхнуть тяжесть, сдавливающую голову! Но невозможно даже пошевелиться… Казалось, что путы врезались в тело все глубже. Непреодолимое оцепенение охватывало пленного. Он еще пытался рассуждать: ну что же, если надо, пожалуй, полчаса или час сна. Иначе нельзя…
Ртуть растянулся во всю длину, опустив голову и приложив ухо к земле. Больше он ничего не знал и не видел.
Но, странное дело, продолжал слышать! Органы слуха не сдавались.
Что это? Дрема? Кошмарный сон? Явственно послышалось, как галопом проскакала лошадь и внезапно остановилась. Прозвучал обмен паролем, затем упомянули имя Карбахаля. Посланник мексиканского вожака приехал переговорить с начальником отряда, охраняющего пленных.
Сначала слова терялись в общем гуле, но потихоньку все встало на свои места. Где же происходил разговор? Казалось, довольно далеко, метрах в ста, но тем не менее пленник различал каждое слово, каждый слог.
Командующий, по имени Титубал, встретил посланника Карбахаля, который был выше рангом. Они обменялись традиционными приветствиями.
Ртуть слышал все так отчетливо, как будто сам присутствовал при этой сцене. Казалось, его существо раздвоилось: тело лежало неподвижно, а мысль работала и слух утончился.
Двое вошли в хижину, построенную наскоро партизанами для своего командующего. Появились бутылки. Настоящие мексиканцы без выпивки не могут.
Разговор зашел о текущих событиях. Оба собеседника верили в будущее, ведь император Максимилиан ничего не сумел организовать – ни финансы, ни армию. Император держался лишь на помощи французов.
Послышались оскорбления в адрес тех, кого называли захватчиками. Мексиканцы хвалились, что сбросят в море Базена и всю его шайку.
Кровь закипела в жилах Ртути. Он задушил бы подлецов собственными руками, но, увы…
Начальник отряда задавал вопросы.
Так вот в чем дело: Карбахаль хотел покончить с бандой «ртутистов», о которых ходили легенды. С ними могли расправиться тихо, военным судом. Но повешенных в лесу мало кто увидит.
Карбахаль собирался устроить публичную казнь перед толпой мексиканцев и индейцев, превратить этот «акт высшей справедливости» (как он выражался) в народное торжество. Пусть ужасная участь так называемых неуловимых покажет могущество Мексики, страны, которая скоро снова станет свободной.
Разговор продолжался.
– Хорошая мысль, полковник Кристофоро, – говорил командующий Титубал. – Я бы предпочел собственноручно отправить их в мир иной, особенно Ртуть, наглость которого просто раздражает, но смотреть, как он будет болтаться в петле под гиканье толпы, тоже очень весело.
– В каком состоянии эти люди? – спросил Кристофоро.
– Признаюсь, что я обходился с ними без церемоний…
– По крайней мере, вы приказали ухаживать за ранеными?
– Как я мог? – язвительно переспросил Титубал. – У меня же нет ни хирургов, ни сестер милосердия…
Но его собеседник строго спросил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
– Все наверх! – закричал он зычным голосом. – Будем драться!
Пока лишь трое начали спуск: он сам, несчастный Бомба и Бедняк. Остальные высматривали подходящие для спуска выступы.
Одним прыжком Ртуть очутился рядом с товарищами.
– Глупая смерть! Французов не подстреливают на лету, как голубей… вперед, напролом!
Такой вариант больше нравился «ртутистам», и они охотно подчинились. Кольцо врагов сжималось, на наших героев были направлены мексиканские карабины…
Мгновенно весь отряд – двадцать четыре человека – ринулся на ближайшую группу партизан. Залп перекрыл им путь, некоторые упали. Ртуть и Бедняк остались невредимы. Питух остервенело играл сигнал атаки.
Со штыками наперевес французы бросились на врага. Сиори с бешеной скоростью вращал мачете. Удалось завязать рукопашную. Разгорелся бой. Ртуть, как пушечное ядро, влетел в гущу противника. Бедняк проскочил между ногами мексиканцев и очутился рядом, он направо и налево раздавал тумаки, царапался, кусался. Питух орудовал горном, а Толстяк – прикладом.
Вдруг послышался пронзительный, визгливый голос:
– Брать живьем!
Человеческая масса сомкнулась вокруг наших героев как гигантские челюсти, удушая и парализуя. Руки и ноги им накрепко связали веревками. «Ртутисты» выкрикивали ругательства и оскорбления.
– Заткните им рты! – выкрикнул тот же голос.
Приказ был выполнен с пещерной грубостью. Пленным набили рты сухой травой и землей, заткнули тряпками. На них сыпались удары: трусы хотели отыграться за свой прежний страх!
Партизаны увлекали французов прочь, почти заставляя бежать со связанными ногами. Пленные старались держаться с достоинством.
Внезапно Ртуть вздрогнул. Он увидел, что высокий мексиканец нес на плечах безобразное существо, кривошеее, однорукое и одноногое. Урод грозил своей культей, и из беззубого рта вырывался знакомый резкий голос:
– Попался, Ртуть! Теперь ты мой пленник! Сколько раз ты будешь умирать на моих глазах до того, как я тебя прикончу!
Это был Бартоломео Перес. Вероятно, поток выбросил его на берег, смял, поломал, но оставил в живых… для дальнейших преступлений и мести!
Ртуть сделал нечеловеческое усилие, чтобы разорвать путы, но не смог. В его глазах отражались непередаваемые ненависть и презрение. Негодяй лишь ухмыльнулся.
Внезапно вдали раздался глухой звук, эхо от которого долго отдавалось в горах. Ртуть понял: мать Ореола давала знать из Сальтильо, что его старания не были напрасны – раненые спасены.
Пленный улыбнулся: «Спасибо, мать Ореола!»
ГЛАВА 4
В плену. – Повешенный труп. – Живая мишень. – Пока человек жив… – Никаких самоубийств! – Час сна. – Голоса из-под земли. – Мысли Карбахаля. – Титубал и Кристофо-ро. – Сон ли это? – Надежда!
Итак, Ртуть снова оказался в плену. Четыре дня и четыре ночи его вели через пустынные, заброшенные края. Юноша страдал не столько от побоев и ужасного обращения, сколько при виде мучений своих товарищей. Самое главное – не сдаваться. Ртуть старался пересилить усталость и боль, чтобы не дать варварам повод для ликования.
Пленным вытащили кляпы изо рта, как собакам бросили объедки на ужин и специально связали потуже, как можно больнее. Ночью, на привале, «ртутистов» побросали на холодную землю, как попало, категорически запретив разговаривать. Часовых вокруг было так много, что на каждого несчастного приходилось по двое молодчиков, поминутно вскидывавших ружья.
Они постоянно старались причинить боль связанным пленникам, чтобы вырвать из них хотя бы стон. Тщетно! Мексиканцы приходили в бешенство от стойкости наших героев, молча, без единого звука, корчащихся в своих путах.
У Мариуса было два ранения в голову. Никто не подумал сделать перевязку, и на вторую ночь у него случилось кровоизлияние в мозг. Раненый закрыл глаза, перед ним проносились молнии. Бред перенес несчастного на родину, в Канебьер, сверкающий под ослепительным южным солнцем, в Андум, где он родился, в таверну, где когда-то мамаша Лантельм подавала вкусный буйабес… Затем на глаза упала красная, как кровь, пелена, страшная боль пронзила мозг.
Раненый не кричал, он стиснул зубы, напряг все мускулы в последнем усилии… и умер.
Дикари повесили труп на дерево.
Товарищи смотрели и молчали. Каждый ждал своего часа. У самого молодого парнишки, рабочего, приехавшего в Мексику из Франции в поисках приключений, начался приступ эпилепсии. Он забился в судорогах с пеной у рта, мускулы так напряглись, что он частично разорвал путы. Беспорядочно размахивающие руки угрожали кому-то, но ни один крик не сорвался с уст несчастного, как будто он, как и все пленные, дал обет молчания.
Партизан очень забавлял этот танец смерти, но потом им наскучило смотреть. Юношу привязали за ногу и подвесили на толстый сук вниз головой. Он извивался, не желая умирать, не желая кричать… Мексиканцы принялись стрелять в живую мишень, и несчастный наконец отдал Богу душу.
Лицо Питуха сделалось страшно: череп, обтянутый кожей, – голова мертвеца. Постоянно открытые глаза излучали черный испепеляющий свет. Один из палачей замахнулся было на него, но не посмел тронуть пленного.
Ртуть держали отдельно, в нескольких метрах от товарищей. Четверо дозорных постоянно сменялись около него: матерые волки, на которых можно было положиться. Мексиканцы хорошо знали капитана, не зря у него такое прозвище! Сколько раз они уже думали, что поймали его! Иногда казалось: еще немножко – и неуловимый будет схвачен, но внезапно он исчезал, а позже появлялся вновь, расстраивая планы мексиканцев. Подобно живой ртути, он скользил, перекатывался, проникал везде, не зная ни усталости, ни передышки.
Но теперь для него все кончено, приняты все необходимые меры. Каждые два часа дозорные менялись, мексиканцы шпионили еще и друг за другом.
Если он вздумает заговорить, заткнуть ему рот! Если зашевелится, ударить прикладом, а по мере надобности и колоть кинжалом. Каждую секунду проверялись путы, сильнее затягивались узлы, веревки еще и еще обвивали ноги и руки. И постоянные оскорбления…
Ртуть, бледный как смерть, с остановившимся взглядом, стойко переносил все: ни один мускул не дрогнул на его лице. Такая выдержка беспокоила мексиканцев, палачи удваивали бдительность.
Почему его не прикончат сразу, пока он беспомощен, не может ни сопротивляться, ни даже пошевелить рукой, ни позвать на помощь? Обо всем этом юноша спрашивал себя.
Ни на секунду он не терял ясность ума. С того момента, как капитан попал в плен, он не переставал думать о побеге – не своем собственном, а товарищей, и, конечно, о том, как взять реванш . Пока он не видел такой возможности. Тем более, нужно найти способ, лазейку, штуковину, как говорят парижане. Пленник рассчитывал, прикидывал, не думая о том, что в любой момент палачи могут всадить ему пулю в лоб.
«Пока человек жив, он должен надеяться. Я мыслю – значит, я существую, – говорил старина Декарт. – Значит, я обязан не сдаваться, обязан самому себе и всем товарищам, которые рассчитывают на меня…
Уверен, что мой дорогой Бедняк, которого мне иногда удается увидеть неподвижно лежащим и спящим (скорее всего, он делает вид, что спит), говорит про себя: «Бьюсь об заклад, что шеф выручит нас из переделки!» Мои славные товарищи! Увы, ваш шеф тщетно ломает себе голову!
Четыре болвана меня охраняют. Они не услышат от меня ни единого звука.
А все этот негодяй Перес! Ах, бандит! Надо же, как живуче это существо, а столько славных людей мрут как мухи из-за какой-нибудь пустячной болячки или малюсенькой пули…
Ужасно такое существование! И оно долго не продлится… Единственное, на что можно рассчитывать, – только на чудо! Лишь оно может меня спасти! Лежать на спине, словно мумия, – самая страшная пытка. Но все-таки почему они не убили нас сразу?»
В этом-то и загадка! Наемники, естественно, ничего не знали. Они еле сдерживали свою всегдашнюю жажду убивать, но подчинялись приказу и лишь приканчивали тех, кто вот-вот умрет сам.
Так прошло три дня и три ночи.
Самым ужасным было время принятия пищи, вернее, того, что здесь называли пищей.
Пленных не освобождали от пут, а подсовывали им под нос отвратительную еду: прокисшую маниоку или гнилую солонину. Приходилось извиваться, поворачиваться на бок или на живот и хватать зубами куски, чтобы не умереть с голоду. Сначала большинству французов – Бедняку, Питуху и другим – пришла в голову одна и та же мысль: отказаться от противной кормежки. Но они посмотрели на Ртуть…
Капитан не собирался кончать жизнь самоубийством. Он грудью встретит смерть от вражеской пули! А пока – жить, жить, жить!..
Поэтому отважный юноша не стал отказываться от скотской пищи. Партизаны обступили его с хохотом и насмешками. Зубы у пленника были не хуже, чем у молодого волка: могли и железо разгрызть. Он притянул поближе свой кусок и жевал медленно, не спеша, с достоинством, подавляя тошноту. Ведь этот кусок продлевал жизнь!
Затем Ртуть взял зубами глиняную миску с водой и утолил жажду, испытывая настоящее удовольствие от болотной жижи, гасившей огонь в его груди. Пообедав, пленник невозмутимо перевернулся на спину, в прежнее положение.
Товарищи Ртути, бравые Colorados, захлопали бы в ладоши, если бы могли, приветствуя героические усилия капитана. Действительно, он проявил мужество не меньше, чем на поле боя, показав, что нужно жить, несмотря ни на что и несмотря ни на кого. Остальные последовали его примеру.
Друзья не знали, что все три ужасные ночи Ртуть не сомкнул глаз. Юноша постоянно прислушивался, ожидая непредвиденного случая, но – увы! – ничего не происходило.
Наступила четвертая ночь. Ртуть чувствоьал, что силы на исходе. Даже его удивительно выносливый организм начинал сдавать. Тем не менее наш герой не хотел поддаваться сну, не хотел, чтобы палачи застали его спящим.
Если бы можно было встать, пройтись, стряхнуть тяжесть, сдавливающую голову! Но невозможно даже пошевелиться… Казалось, что путы врезались в тело все глубже. Непреодолимое оцепенение охватывало пленного. Он еще пытался рассуждать: ну что же, если надо, пожалуй, полчаса или час сна. Иначе нельзя…
Ртуть растянулся во всю длину, опустив голову и приложив ухо к земле. Больше он ничего не знал и не видел.
Но, странное дело, продолжал слышать! Органы слуха не сдавались.
Что это? Дрема? Кошмарный сон? Явственно послышалось, как галопом проскакала лошадь и внезапно остановилась. Прозвучал обмен паролем, затем упомянули имя Карбахаля. Посланник мексиканского вожака приехал переговорить с начальником отряда, охраняющего пленных.
Сначала слова терялись в общем гуле, но потихоньку все встало на свои места. Где же происходил разговор? Казалось, довольно далеко, метрах в ста, но тем не менее пленник различал каждое слово, каждый слог.
Командующий, по имени Титубал, встретил посланника Карбахаля, который был выше рангом. Они обменялись традиционными приветствиями.
Ртуть слышал все так отчетливо, как будто сам присутствовал при этой сцене. Казалось, его существо раздвоилось: тело лежало неподвижно, а мысль работала и слух утончился.
Двое вошли в хижину, построенную наскоро партизанами для своего командующего. Появились бутылки. Настоящие мексиканцы без выпивки не могут.
Разговор зашел о текущих событиях. Оба собеседника верили в будущее, ведь император Максимилиан ничего не сумел организовать – ни финансы, ни армию. Император держался лишь на помощи французов.
Послышались оскорбления в адрес тех, кого называли захватчиками. Мексиканцы хвалились, что сбросят в море Базена и всю его шайку.
Кровь закипела в жилах Ртути. Он задушил бы подлецов собственными руками, но, увы…
Начальник отряда задавал вопросы.
Так вот в чем дело: Карбахаль хотел покончить с бандой «ртутистов», о которых ходили легенды. С ними могли расправиться тихо, военным судом. Но повешенных в лесу мало кто увидит.
Карбахаль собирался устроить публичную казнь перед толпой мексиканцев и индейцев, превратить этот «акт высшей справедливости» (как он выражался) в народное торжество. Пусть ужасная участь так называемых неуловимых покажет могущество Мексики, страны, которая скоро снова станет свободной.
Разговор продолжался.
– Хорошая мысль, полковник Кристофоро, – говорил командующий Титубал. – Я бы предпочел собственноручно отправить их в мир иной, особенно Ртуть, наглость которого просто раздражает, но смотреть, как он будет болтаться в петле под гиканье толпы, тоже очень весело.
– В каком состоянии эти люди? – спросил Кристофоро.
– Признаюсь, что я обходился с ними без церемоний…
– По крайней мере, вы приказали ухаживать за ранеными?
– Как я мог? – язвительно переспросил Титубал. – У меня же нет ни хирургов, ни сестер милосердия…
Но его собеседник строго спросил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27