Когда разведка принесла известие, что Гарина, голого и в тяжелых цепях, заставляют день и ночь работать на плантациях без сна и еды и ежедневно избивают бичом так, что на спине уже не осталось живого места, стало ясно, что медлить больше нельзя.
Балуев обезумел окончательно. Он не хотел слушать Шамана, который теперь уже не просил, а требовал прекратить измывательства, от которых Гарин того и гляди окочурится. А когда Шаман с небольшим отрядом пришел, чтобы забрать Гарина, сославшись на нарушение договора, Балуев натравил на него своих новых головорезов — полных отморозков, набранных по лесам при участии Пантеры.
Поскольку Пантера присутствовал при этом лично, Шаман не рискнул ввязываться в драку. Но с этого дня стало ясно, что Балуев долго не протянет. Здравомыслие окончательно отказало ему, и в ослеплении своем рабовладелец настроил против себя всех влиятельных людей Шамбалы. Даже со Стихотворцем и то поссорился, когда тот при содействии Шамана перехватил у Балуева партию молодых невольниц.
Но Стихотворцу стало не до ссоры с Шаманом, когда в один прекрасный день все его вольные хлебопашцы снялись с места, и проскакала через поместье верхом на коне обнаженная по пояс девушка, совсем непохожая на инокиню Анну. Предводительница валькирий снова была в седле и не слышала криков, которыми провожали ее священники и честные монахи обоего пола.
— Будешь гореть в геенне огненной и не спасешься. Покайся, грешница, ибо не уйти тебе от пламени адского.
Но Жанне было некогда каяться. Она вела отряды вольных хлебопашцев в бой, и никакие головорезы, включая и самого Пантеру, не смогли бы ее остановить.
— Если мы победим — значит, Бог с нами! — крикнула она, удаляясь от скита, и меч в ее поднятой руке сверкал в лучах утреннего солнца.
И ее спутники, вооруженные кто чем — от топоров и ножей до мечей и пик, устремляясь за нею, кричали во весь голос: «С нами Бог!» — хотя многие из них вовсе не верили в Бога.
И хотя войско было не так уж велико, молва, бегущая впереди пеших воинов, преувеличила его силу во много раз. Авангард этой армии еще не успел дойти до границы владений Балуева, а его невольники уже передавали из уст в уста радостную весть.
Идет сила несметная, чтобы освободить рабов и истребить господ, и никакие преграды не остановят ее.
77
Когда рабовладелец Балуев в очередной раз поставил Тимура Гарина на правеж, всем, кроме самого рабовладельца, было ясно, что эта экзекуция — последняя. Как бы ни был вынослив пленный президент Экумены, но больше он не выдержит.
Но Балуеву было все равно. Если Гарин не хочет целовать его сапоги и просить прощение за все зло, которое он причинил Балуеву в прежние времена — значит, пускай подыхает.
Правда, Балуев заготовил для Гарина другую смерть. Он решил его кастрировать и четвертовать, причем не сразу, а постепенно, отрубая руки и ноги по очереди и заживляя раны, чтобы продлить мучения.
Балуев сказал Гарину об этом, но тот все равно не стал лизать его сапоги. И тогда рабовладелец поставил пленника на правеж — бичевать и жечь каленым железом тело, на котором уже не было живого места.
Освободители слишком долго готовились, все ждали подкреплений, опасаясь, что если нанести удар с недостаточными силами, то этот удар захлебнется на ранней стадии. Слишком уж много бандитов, рабовладельцев, надсмотрщиков и стражников в лесах и долинах Шамбалы, а фазенда Балуева находится в самом центре этой бандитской земли.
Но первый же день наступления показал, что медлили они напрасно. Весть о приходе освободителей летела впереди войска, и рабы на плантациях брались за оружие, не дожидаясь подхода основных сил. Оружием служили топоры, лопаты, серпы и косы, а еще больше ножи, и этими подручными средствами невольники орудовали вполне умело.
Дорвавшись до оружия народ обыкновенно звереет — особенно если речь идет о наказании обидчиков и истреблении поработителей. Оттого восставшие убивали не только рабовладельцев, но и всех, кто имел несчастье жить при рабовладельцах безбедно. Первыми страдали, конечно, надсмотрщики и личная стража, но расправившись с ними, мятежники набрасывались на всех, кто попадался под руку — от жен и любовниц, до ключников и кухарок. И очень горевали, если кому-то удавалось умереть быстро и без мучений.
Когда Балуев узнал о восстании, он срочно собрал всех верных людей и приказал готовиться к бою. Но вести из соседних владений были настолько ужасающими, что эта армия разбежалась раньше, чем войско мятежников приблизилось к границам фазенды.
Балуев был не дурак и убежал следом, а по пути даже обогнал своих воинов, поскольку скакал на коне, в то время как его подручные драпали на своих двоих.
Рабы Балуева потом кусали локти из-за того, что прозевали восстание и не пресекли бегство своего мучителя. А когда он убрался из усадьбы, им уже и восставать было не надо. Все надсмотрщики, которых здесь звали вертухаями, исчезли в одночасье.
Но усадьбу, построенную самими же рабами из дерева в небывало короткий срок, восставшие все-таки подпалили. Да так удачно, что чуть не сожгли полумертвого Гарина, брошенного в сарае на солому.
Его спасли в последний момент с превеликим трудом. Кузнец с риском для жизни перерубил цепь, которой Гарин был прикован к стене. Вокруг уже бушевал огонь, дым резал глаза и не давал дышать, а Гарин не мог идти, и кузнецу пришлось тащить его на себе.
Хорошо еще, кузнец был силен физически, как ему и положено. На нем уже занялась одежда, когда он выбрался со своей ношей из пылающего сарая. И оказалось, что спасением Гарина он выкупил и свою собственную жизнь. Кузнец был не рабом, а вольнонаемным — их же сплошь и рядом убивали вместе с вертухаями и приближенными рабовладельца.
Гарина облили холодной водой, чтобы загасить тлеющую одежду, и от этого он пришел в себя. В это время в пылающую усадьбу как раз входили передовые отряды освободителей во главе с Жанной Аржановой.
— Что происходит? — еле слышно сорванным голосом спросил Гарин, когда Девственница спешилась и склонилась над ним.
— Революция, как обычно, — ответила она, и Гарин, несмотря на страшную боль во всем теле, не удержался от улыбки.
78
Помещик Александр Сергеевич Стихотворец своими глазами не видел инокиню Анну скачущей через поместье в костюме амазонки, а очевидцы говорили разное.
Некоторые утверждали, что это была вовсе и не она.
Ей ведь еще ко всему вздумалось наложить на лицо боевую раскраску, и узнать смиренную монахиню в таком виде мог далеко не каждый.
Вдобавок священнослужители и монахи из скита по здравом размышлении решили скрыть позорный факт бегства монахинь с войском восставших хлебопашцев. Жанна ведь ушла не одна — она прихватила с собой четырех девушек из числа невольниц, принявших постриг, чтобы избежать домогательств Стихотворца и его людей.
И когда помещик послал узнать, находится ли инокиня Анна все еще в скиту, ему ответили, что да, находится, но ни с кем видеться не желает, ибо денно и нощно молится о спасении душ заблудших овец, что ныне, аки волки, совершают кровопролитие.
Говоря это, честные монахи руководствовались принципом, согласно которому ложь во спасение не есть грех.
Но Стихотворец под влиянием неожиданных событий, среди которых первым было повальное бегство крепостных вслед за вольными хлебопашцами и побиение стражников и надсмотрщиков, которые пытались этому помешать, слегка повредился рассудком.
Особенно плохо на него подействовало появление непосредственно в его усадьбе небольшого отряда валькирий с копьями, пиками, мечами и ятаганами. Обилия холодного оружия исключительно эффектно выглядело в сочетании с обилием нагой плоти. Одна из валькирий была голая совсем, но на голове имела золоченый шлем древнегреческого образца, неизвестно откуда взявшийся.
Стихотворец ожидал, что амазонки, настроенные весьма воинственно, примутся громить усадьбу — но они только напились воды и забрали всех лошадей.
Однако же помещик все равно понял, что пора удирать. Даже верные слуги и те разбежались, как зайцы, успев лишь поделиться последними новостями — что рабы восстали по всей Шамбале, и теперь их бывшим хозяевам несдобровать. Убивать будут всех, не разбирая, кто хороший, а кто плохой.
Сам Стихотворец считал себя хорошим, но далеко не все крепостные были с ним в этом согласны. Во всяком случае, ни один не остался с ним в дни начала смуты.
Но переклинило помещика не на этом. Осознав, что он все потерял, Стихотворец возжелал то, чего никогда не имел.
Еще в самом начале, дав Стихотворцу землю, стражу и крепостных, у него отняли самое желанное — Жанну Аржанову, девственную красавицу. Сначала ее взял под защиту Востоков, сердечный друг и мудрый человек, который застращал помещика амазонками, а потом она скрылась в скиту, где Стихотворец не мог ее даже видеть без особого на то разрешения.
Но теперь в Шамбале восстание. Все рушится, и даже монахи обоего пола покидают обитель, чтобы принять участие в разбое и грабеже. Даже если Жанна по прежнему в скиту, другие девицы, бывшие крепостные, убежали оттуда точно, на этот счет сведения у Стихотворца были вполне достоверные.
А раз так, то ничто не мешает Стихотворцу выкрасть из скита еще одну монахиню — свою возлюбленную, изначально ему предназначенную.
Верные слуги разбежались не все. Остались с хозяином два амбала, совершенно неспособные думать самостоятельно и по-прежнему ожидавшие его приказаний. И еще какие-то головорезы то появлялись, то исчезали, как видно размышляя — то ли самим убить хозяина и отдать его голову восставшим в знак лояльности по отношению к ним, то ли наоборот, взять его под защиту и бежать вместе.
Короче, когда Стихотворец решился штурмовать скит, у него под рукой оказалось человек семь головорезов. Помещик задурил им голову сокровищами, которые якобы спрятаны в обители — и бандиты помчались в скит вперед него.
Отца Серафима, который вышел им навстречу с крестом в руках, сбили с ног и чуть не затоптали, но тут выскочили другие монахи и монахини, навалились массой, и оказалось, что семи бойцов отнюдь недостаточно, чтобы этой массе противостоять.
Стихотворец ворвался в скит один и спугнул какую-то юную послушницу, которая истово молилась перед иконой. Но обезумевший помещик догнал ее и взревел:
— Где Анна?
— Я Анна, — прошептала послушница, которая не знала, что ложь во спасение не есть грех, и сказала поэтому правду.
— Да не ты, другая! — рявкнул Стихотворец, но тут в темное и мрачное помещение, освещенное только лампадами и одной свечой, ворвался кто-то в черном и над головой Стихотворца загремел густой бас:
— Остановись, безбожник!
Стихотворец узнал голос дьякона, который считал, что несть грех умерщвление упорствующих еретиков, и присел от ужаса, потому что в воздетой руке священнослужителя увидел внушительных размеров дубинку. Таким орудием можно запросто раскроить голову с одного удара.
Стихотворец ударился в бегство, но бежать было, собственно, некуда. И неизвестно, чем бы все это кончилось, не будь стычка на улице столь успешна для монахов.
Они очень быстро вывели двоих головорезов из строя, а остальных принудили к поспешному отступлению. Отец Серафим вошел в трапезный дом как раз вовремя, чтобы предотвратить смертоубийство. Дьякон загнал Стихотворца в угол и уже поднял дубину для завершающего удара.
— Не смей! — крикнул ему иеромонах, но дубинка уже опускалась. Единственное, что смог сделать диакон — это слегка изменить направление удара, так что он пришелся не по голове, а по плечу.
Стихотворец с воем повалился наземь, и отец Серафим бросился к нему.
Дьякон стоял рядом, виновато опустив руки.
Когда заботу о раненом приняли на себя монашки, иеромонах в гневе обратился к дьякону с упреками.
— Как смел ты поднять меч на безоружного?! Как смел ударить того, кто не оказывает сопротивления?! Или ты забыл, что Господь заповедал нам милосердие?
Дьякон поднял на безоружного не меч, а дубину, но это вряд ли могло служить оправданием в глазах отца Серафима. Когда один из двух раненых головорезов умер, Серафим наложил епитимью на всех монахов, хотя погибший был вооружен и не только оказывал сопротивление, но и первым совершил нападение, нанеся ножевые раны нескольким инокам, среди которых были и женщины.
А виновника всей этой заварухи, помещика Стихотворца, отец Серафим оставил в скиту до излечения, сказав:
— Дьявол вошел в его сердце, сатана смутил его душу. Так вините дьявола и проклинайте сатану, ибо человек слаб, а нечистый силен. Молитесь о душе грешника, и он избавится от наваждения диавольского, молитесь о нем — и он очистится.
А Стихотворец в это время, изнемогая от боли, пытался встать, восклицая:
— Они придут за мной! Мне надо бежать!
Но снова падал на постель и никак не мог успокоиться, пока Серафим не сказал ему:
— Не бойся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44