Его встретили сожженные дома, труп собачонки с оскаленной пастью у околицы, лужи крови, припорошенные свежим снежком. Он попятился назад, провалился в сугроб и в беспамятстве кинулся обратно в лес. Мальчишка бежал, пока не перехватило дыхание, словно что-то лопнуло внутри. Он беззвучно осел в снег, обхватил руками заснеженный ствол дуба, и глаза его закрылись.
Утром полузамерзшего мальчика нашел молодой пилигрим в зеленой накидке, подбитой мехом. Пилигрима звали Камерон, он-то и отвез мальчика в Круг, благо скиты были недалеко для знающих тайные тропы. Мальчика выходили, хотя он сильно поморозился, однако имени своего назвать он не смог. Он вообще не смог сказать ни слова – после пережитого потрясения мальчик онемел.
Через несколько дней, когда угроза для жизни мальчугана миновала, Камерон покинул Круг. Он был странствующий друид и, вернувшись раньше срока, наложенного обетом, должен был теперь вернуться в мир и провести в нем на год больше. Это его, однако, особенно не беспокоило, он был молод и возвращаться в скиты не спешил. Друид был доволен тем, что ему удалось спасти мальчишку, и новые заботы быстро поглотили его жизнерадостную, неунывающую натуру, к тому же в скором времени предстояло далекое путешествие на север. История с ребенком отошла в его памяти на второй план, а потом и вовсе истерлась. Пилигрим и не подозревал, что спасенный им мальчишка запомнил его лицо.
Выздоровление затянулось надолго. Друиды искусны во врачевании, и они спасли мальчику руки и пальцы на ногах, сильно почерневшие и уже потерявшие чувствительность. Только голос вернуть лекарь не смог, хотя его познания в человеческой природе были поистине безграничны. Он только сказал мальчику, что голос может со временем вернуться, и тот молча кивнул в ответ. Он не поверил лекарю, и друид почувствовал это. Оставался только один врач – время.
В скитах жили еще несколько детей, судьба здесь у всех была одна. Воспитанники обучались ручным работам и ремеслам, с течением времени наиболее прилежные стали приобщаться к травным и лекарственным делам, единицы – к тайным искусствам. Немой, которого сверстники прозвали Русым то ли из-за цвета волос, то ли по имени народа, к которому он принадлежал, учился понемногу, но все больше смотрел, слушал, мычал себе под нос что-то потихоньку. Учителя у него не было, поэтому он набрался разных отрывочных знаний и приемов, не требующих словесного выражения. Лучше всего получалось у него с растениями – травами, цветами, деревьями. Кровотечение любое останавливал травяной повязкой, а несильное – просто втыкал свежесорванную ветку ивы или пушистой вербы глубоко в землю, и кровь останавливалась, загустевала на глазах. Русый умел отличать буйное дерево, одна щепка которого могла расшатать, завалить крепкий бревенчатый дом. Иногда его брали с собой в деревни лекари помогать врачеванию, однако до его родной деревни он ни разу не добирался. Места, где он теперь жил, были ему незнакомы и, очевидно, лежали далеко от земель его детства. Отрочество пришло неожиданно, и мальчик смотрел на мир жадно, замечая изъяны и выпуклости, цвета и формы окружающего; он еще не мог понять смысл вещей и предметов, но чувствовал их суть, естество. Одного он не мог – сказать о том, что он видит, слышит, осязает; ему нужно было выговориться – так птица в восторге расплескивает утренние трели; он забыл слова, он давно уже думал не словами, а неясными образами, придумав себе свой язык цветов и оттенков, не очень понятный даже ему самому. К нему относились бережно, как к увечному, женщины в деревнях жалели, норовили сунуть вареное яйцо или ломоть хлеба в тряпице. Так продолжалось, пока он не попал в Лес.
Мальчик сам не понял, как это произошло. Однажды он сильно простудился и рано лег спать в своей землянке. Он долго ворочался с боку на бок, сильно тянуло ноги, словно он целый день просидел без движения, и чисто физическое ощущение неудобства не покидало его. Мальчик попытался играть в цвета, мысленно переливая их между собой, придумывая новые оттенки мерцающего и светящегося, но сон не шел. Неожиданно сильно захотелось пить. Русого бил легкий озноб, обычный предвестник горячки и жара, но жажда была невыносима, и он стал одеваться, стуча зубами от холода.
Наверху стояла ранняя весенняя ночь, и он удивился, заметив, что из-под двери пробиваются редкие лучики света. Русый выбрался наружу и попал в непроглядную темень. Даже лунное сияние не достигало земли, растворяясь где-то над головой в кронах могучих деревьев, окружавших скиты со всех сторон. Мальчик думал об этой странной несуразице с ночными струйками солнца, когда пил из колодезного ковша вкусную студеную воду, попробовать которую не суждено никому, кроме друидов или воспитанников Круга. Так с ковшиком в руке он и очутился на тропинке желтого леса, пронизанного мягким сентябрьским солнцем.
На поляне поблескивали капельками росы широкие паутины, протянувшиеся между голыми стебельками синецвета-цикория. Утро еще не успело растаять в ослепительно голубом мареве неба. Мальчик осмотрелся, вытер губы рукавом и задумался на минутку. Затем сел на пригорок и снял легкие оленьи сапожки, тщательно перемотал портянки и обнаружил, что неприятные ощущения в ногах прошли. Через минуту он уже решительно шагал по тропе в глубь лесной чащи.
С тех пор он стал часто бывать в Лесу. Это всегда случалось во сне, но после гуляния по лесным дорогам он просыпался свежий и отдохнувший. Мальчик не понимал до конца, спит ли он, когда бывает там, или просто переносится в какой-то иной мир, но память о лесных походах хранилась и копилась в нем новыми знаниями, навыками, опытом. Лес открывал неизвестные ему маленькие секреты земли и травы, животных и птиц, но он не мог постичь законы лесной жизни, пока у него не появился попутчик.
Он узнал его сразу, молодого друида, который нашел его когда-то под деревом морозной ночью, полузамерзшего и почти без сознания. Тот встретил мальчика на развилке у поваленной ольхи, где, похоже, уже давно его поджидал. «Это ты?» – спросил мальчик и прикусил язык, неожиданно услышав звук собственного голоса. «Я! – ответил Камерон. – Не бойся, в этом лесу говорят все, здесь открыты многие чувства! – Он подошел к мальчику и, улыбнувшись, взял его за руку. – Я тебя уже давно здесь жду. Пойдем?» «Пойдем, – ответил мальчик. – А куда?» Друид насмешливо прищурил хитрые глаза. «Хороший вопрос… Ну, для начала выясним, кто обидел эту ольху, может, медведь или поглупее кто! Идет?» И они отправились уже вместе, увлеченно беседуя и внимательно присматриваясь друг к другу.
Так началось ученичество, и мальчик получил новое имя. Старое, данное родителями, он вспомнить так и не смог, и Камерон, заметив явную склонность ученика к растениям, предложил ему именно эту тропинку в Лесу Друидов. Дети Круга, его сверстники, по-прежнему звали его немым. Дар речи он обретал только в Лесу, и он не мог понять, на каком языке он говорит во сне и думает, когда бодрствует. О снах он никому не говорил, Пилигрим запретил строго-настрого. Зато у них был лес на двоих, и он спешил туда каждую ночь. В Круге Камерона не было уже три года, и его начали забывать, однако он слыл не сгинувшим, а пребывающим в Служении. Так минуло два года.
Однажды он случайно заметил в лесу незнакомого человека. Прежде он не встречал здесь никого, к тому же неизвестный явно прятался в кустах, не желая встретиться с Пилигримом. Мальчику и в голову не могло прийти, что следить могут и за ним. Проснулся он без приключений, но сразу после утренней трапезы его вызвали к старшине скита. Оттуда мальчика повели в скит, стоявший обособленно от остальных посреди большой дубовой рощи. Воспитанники и ученики сюда никогда не допускались. Его привели в дом, где в просторной светлой комнате с высокими окнами сидели четверо пожилых друидов высшей касты и совершенно седая женщина в ритуальной одежде; что-то совиное привиделось мальчику в ее чертах лица, острого и сурового. Женщина осведомилась, давно ли он посещает Лес и кто его привел туда. Старшина Круга тут же наклонился к ней и сказал на ухо несколько слов. Старуха задумчиво пожевала губами и обратилась к одному из друидов, высокому костлявому Смотрителю с вытянутым, лошадиным лицом:
– Где сейчас Камерон?
– Он в Лесу, уже третий год, – последовал ответ. Старуха нахмурилась, смерила взглядом мальчика и быстро спросила:
– Где именно?
– В Сентябре… – загадочно ответил друид. Та кивнула сивой головой и сухо приказала:
– Завтра он должен быть здесь. Здесь же будет ждать и ученик.
Смотритель наклонил голову и, согнувшись почти пополам, быстро вышел из комнаты. Друидесса закрыла глаза и откинулась на спинку мягкого соломенного кресла, давая понять, что разговор закончен.
Наутро его снова привели пред очи старухи и ее свиты, только в углу горницы сидел еще и Пилигрим, обхватив руками колени. Появление человека из сна ошеломило мальчика; несмотря на приказ карги, как он за глаза окрестил старую друидессу, где-то в глубине своей маленькой души он сомневался в реальности своего учителя. К горлу подкатил давящий ком, он почувствовал, как дрожат руки и губы, и забился в самый угол неудобного низкого кресла, как на грех поставленного прямо напротив сидящей старухи. Та тихо беседовала со Смотрителем, изредка посматривая на мальчика быстрыми птичьими глазками. У Пилигрима на губах играла глуповатая улыбка, и вид он имел совершенно легкомысленный.
«Это маска. Он в чем-то провинился и теперь сам перед собой храбрится…» – подумал Русый.
У мальчика на душе заскребли кошки, он чувствовал, что все происходящее каким-то образом связано с его лесной жизнью – так он для себя назвал мир своих ночных бодрствований, в котором он вырывался из душных тенет немоты физической и стремился неутомимым ручьем вперед, к мудрому молчанию лесного озера, молчанию осознанному и естественному, как небесный снег, недвижно висящий за окошком лесной избушки.
Эту избушку он часто видел в своих лесных снах, когда дремал с Камероном где-нибудь на тенистой поляне, утомившись после долгой прогулки. Они часто рассказывали друг другу сновидения, пытаясь разгадать смысл цветных картинок, которые изредка мягко навевал Лес. Видения Пилигрима поражали мальчика замысловатой вязью фигур, которые передвигали невидимые игроки, да они были бы и неуместны на сцене, щедро усыпанной красно-желтой угольчатой листвой кленов. Они прятались за тонкими ширмами, таили им одним понятные страсти от зрителей, и логика их поступков была необъяснима на фоне таинственной и непостижимой игры фигур и клеток, а игра раскручивалась все сильнее и быстрее, и Камерон смотрел ее, а мальчишке иногда становилось страшно за него, но друид только посмеивался, и лишь капли пота предательски поблескивали на лбу друида. Русый словно перелистывал во сне разрозненные отрывочные картинки, и среди них он часто видел себя в лесной избушке с окном, занавешенным снежными кружевами. Камерон говорил, что это могут быть кусочки будущего или прошлого, но только в зимней сторожке мальчик видел во сне себя самого.
– Когда ты привел его в Лес? – Мальчика вернул к действительности неожиданно ясный и звучный голос старухи. Вопрос был обращен к Пилигриму, и тот улыбнулся друидессе, как внук доброй бабушке.
– Я не приводил его. Он сам туда пришел.
– То есть как это – сам? Он каких кровей? – сердито зыркнула глазами друидесса на долговязого Смотрителя.
Тот проворно наклонился к старухе и что-то зашептал ей на ухо. Карга некоторое время внимала ему, болезненно сощурившись, что придавало ей сходство с птицей-белокрылкой, клюнувшей кислой ягоды, затем в недоумении уставилась на вытянувшегося перед ней друида.
– Эти народы не имеют Посвященных и никогда не имели. Им ведомы волхвование и тайные ремесла, в их краях процветают знахарство и серое ведовство, но только наши речные и озерные братья вхожи в земли славенов и их восточных соседей.
Она проговорила эту тираду, задумчиво поджав губы, словно внутренне не соглашаясь сама с собой. Друиды почтительно молчали, на мальчика, казалось, никто не обращал внимания.
– Как бы то ни было, он умудрился туда попасть. Что ж, время покажет, к худу или к добру это. Но ты отдал ему часть Дара, или я ошибаюсь?
Она пристально взглянула на Камерона, и мальчику показалось что в ее глазах мелькнули искорки недоверия.
– Все остальные средства я исчерпал, а медлить было нельзя, – ответил молодой друид и улыбнулся старухе.
– Ишь ты, – прищурилась друидесса, – все средства…
Пилигрим продолжал улыбаться старухе, и мальчику стало боязно за молодого друида, который так легкомысленно ведет себя с этой явно могущественной колдуньей.
– Ну ладно, тогда так тому и быть, – властно молвила карга и встала из кресла. Следом поднялись все остальные, их взгляды были устремлены на Камерона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
Утром полузамерзшего мальчика нашел молодой пилигрим в зеленой накидке, подбитой мехом. Пилигрима звали Камерон, он-то и отвез мальчика в Круг, благо скиты были недалеко для знающих тайные тропы. Мальчика выходили, хотя он сильно поморозился, однако имени своего назвать он не смог. Он вообще не смог сказать ни слова – после пережитого потрясения мальчик онемел.
Через несколько дней, когда угроза для жизни мальчугана миновала, Камерон покинул Круг. Он был странствующий друид и, вернувшись раньше срока, наложенного обетом, должен был теперь вернуться в мир и провести в нем на год больше. Это его, однако, особенно не беспокоило, он был молод и возвращаться в скиты не спешил. Друид был доволен тем, что ему удалось спасти мальчишку, и новые заботы быстро поглотили его жизнерадостную, неунывающую натуру, к тому же в скором времени предстояло далекое путешествие на север. История с ребенком отошла в его памяти на второй план, а потом и вовсе истерлась. Пилигрим и не подозревал, что спасенный им мальчишка запомнил его лицо.
Выздоровление затянулось надолго. Друиды искусны во врачевании, и они спасли мальчику руки и пальцы на ногах, сильно почерневшие и уже потерявшие чувствительность. Только голос вернуть лекарь не смог, хотя его познания в человеческой природе были поистине безграничны. Он только сказал мальчику, что голос может со временем вернуться, и тот молча кивнул в ответ. Он не поверил лекарю, и друид почувствовал это. Оставался только один врач – время.
В скитах жили еще несколько детей, судьба здесь у всех была одна. Воспитанники обучались ручным работам и ремеслам, с течением времени наиболее прилежные стали приобщаться к травным и лекарственным делам, единицы – к тайным искусствам. Немой, которого сверстники прозвали Русым то ли из-за цвета волос, то ли по имени народа, к которому он принадлежал, учился понемногу, но все больше смотрел, слушал, мычал себе под нос что-то потихоньку. Учителя у него не было, поэтому он набрался разных отрывочных знаний и приемов, не требующих словесного выражения. Лучше всего получалось у него с растениями – травами, цветами, деревьями. Кровотечение любое останавливал травяной повязкой, а несильное – просто втыкал свежесорванную ветку ивы или пушистой вербы глубоко в землю, и кровь останавливалась, загустевала на глазах. Русый умел отличать буйное дерево, одна щепка которого могла расшатать, завалить крепкий бревенчатый дом. Иногда его брали с собой в деревни лекари помогать врачеванию, однако до его родной деревни он ни разу не добирался. Места, где он теперь жил, были ему незнакомы и, очевидно, лежали далеко от земель его детства. Отрочество пришло неожиданно, и мальчик смотрел на мир жадно, замечая изъяны и выпуклости, цвета и формы окружающего; он еще не мог понять смысл вещей и предметов, но чувствовал их суть, естество. Одного он не мог – сказать о том, что он видит, слышит, осязает; ему нужно было выговориться – так птица в восторге расплескивает утренние трели; он забыл слова, он давно уже думал не словами, а неясными образами, придумав себе свой язык цветов и оттенков, не очень понятный даже ему самому. К нему относились бережно, как к увечному, женщины в деревнях жалели, норовили сунуть вареное яйцо или ломоть хлеба в тряпице. Так продолжалось, пока он не попал в Лес.
Мальчик сам не понял, как это произошло. Однажды он сильно простудился и рано лег спать в своей землянке. Он долго ворочался с боку на бок, сильно тянуло ноги, словно он целый день просидел без движения, и чисто физическое ощущение неудобства не покидало его. Мальчик попытался играть в цвета, мысленно переливая их между собой, придумывая новые оттенки мерцающего и светящегося, но сон не шел. Неожиданно сильно захотелось пить. Русого бил легкий озноб, обычный предвестник горячки и жара, но жажда была невыносима, и он стал одеваться, стуча зубами от холода.
Наверху стояла ранняя весенняя ночь, и он удивился, заметив, что из-под двери пробиваются редкие лучики света. Русый выбрался наружу и попал в непроглядную темень. Даже лунное сияние не достигало земли, растворяясь где-то над головой в кронах могучих деревьев, окружавших скиты со всех сторон. Мальчик думал об этой странной несуразице с ночными струйками солнца, когда пил из колодезного ковша вкусную студеную воду, попробовать которую не суждено никому, кроме друидов или воспитанников Круга. Так с ковшиком в руке он и очутился на тропинке желтого леса, пронизанного мягким сентябрьским солнцем.
На поляне поблескивали капельками росы широкие паутины, протянувшиеся между голыми стебельками синецвета-цикория. Утро еще не успело растаять в ослепительно голубом мареве неба. Мальчик осмотрелся, вытер губы рукавом и задумался на минутку. Затем сел на пригорок и снял легкие оленьи сапожки, тщательно перемотал портянки и обнаружил, что неприятные ощущения в ногах прошли. Через минуту он уже решительно шагал по тропе в глубь лесной чащи.
С тех пор он стал часто бывать в Лесу. Это всегда случалось во сне, но после гуляния по лесным дорогам он просыпался свежий и отдохнувший. Мальчик не понимал до конца, спит ли он, когда бывает там, или просто переносится в какой-то иной мир, но память о лесных походах хранилась и копилась в нем новыми знаниями, навыками, опытом. Лес открывал неизвестные ему маленькие секреты земли и травы, животных и птиц, но он не мог постичь законы лесной жизни, пока у него не появился попутчик.
Он узнал его сразу, молодого друида, который нашел его когда-то под деревом морозной ночью, полузамерзшего и почти без сознания. Тот встретил мальчика на развилке у поваленной ольхи, где, похоже, уже давно его поджидал. «Это ты?» – спросил мальчик и прикусил язык, неожиданно услышав звук собственного голоса. «Я! – ответил Камерон. – Не бойся, в этом лесу говорят все, здесь открыты многие чувства! – Он подошел к мальчику и, улыбнувшись, взял его за руку. – Я тебя уже давно здесь жду. Пойдем?» «Пойдем, – ответил мальчик. – А куда?» Друид насмешливо прищурил хитрые глаза. «Хороший вопрос… Ну, для начала выясним, кто обидел эту ольху, может, медведь или поглупее кто! Идет?» И они отправились уже вместе, увлеченно беседуя и внимательно присматриваясь друг к другу.
Так началось ученичество, и мальчик получил новое имя. Старое, данное родителями, он вспомнить так и не смог, и Камерон, заметив явную склонность ученика к растениям, предложил ему именно эту тропинку в Лесу Друидов. Дети Круга, его сверстники, по-прежнему звали его немым. Дар речи он обретал только в Лесу, и он не мог понять, на каком языке он говорит во сне и думает, когда бодрствует. О снах он никому не говорил, Пилигрим запретил строго-настрого. Зато у них был лес на двоих, и он спешил туда каждую ночь. В Круге Камерона не было уже три года, и его начали забывать, однако он слыл не сгинувшим, а пребывающим в Служении. Так минуло два года.
Однажды он случайно заметил в лесу незнакомого человека. Прежде он не встречал здесь никого, к тому же неизвестный явно прятался в кустах, не желая встретиться с Пилигримом. Мальчику и в голову не могло прийти, что следить могут и за ним. Проснулся он без приключений, но сразу после утренней трапезы его вызвали к старшине скита. Оттуда мальчика повели в скит, стоявший обособленно от остальных посреди большой дубовой рощи. Воспитанники и ученики сюда никогда не допускались. Его привели в дом, где в просторной светлой комнате с высокими окнами сидели четверо пожилых друидов высшей касты и совершенно седая женщина в ритуальной одежде; что-то совиное привиделось мальчику в ее чертах лица, острого и сурового. Женщина осведомилась, давно ли он посещает Лес и кто его привел туда. Старшина Круга тут же наклонился к ней и сказал на ухо несколько слов. Старуха задумчиво пожевала губами и обратилась к одному из друидов, высокому костлявому Смотрителю с вытянутым, лошадиным лицом:
– Где сейчас Камерон?
– Он в Лесу, уже третий год, – последовал ответ. Старуха нахмурилась, смерила взглядом мальчика и быстро спросила:
– Где именно?
– В Сентябре… – загадочно ответил друид. Та кивнула сивой головой и сухо приказала:
– Завтра он должен быть здесь. Здесь же будет ждать и ученик.
Смотритель наклонил голову и, согнувшись почти пополам, быстро вышел из комнаты. Друидесса закрыла глаза и откинулась на спинку мягкого соломенного кресла, давая понять, что разговор закончен.
Наутро его снова привели пред очи старухи и ее свиты, только в углу горницы сидел еще и Пилигрим, обхватив руками колени. Появление человека из сна ошеломило мальчика; несмотря на приказ карги, как он за глаза окрестил старую друидессу, где-то в глубине своей маленькой души он сомневался в реальности своего учителя. К горлу подкатил давящий ком, он почувствовал, как дрожат руки и губы, и забился в самый угол неудобного низкого кресла, как на грех поставленного прямо напротив сидящей старухи. Та тихо беседовала со Смотрителем, изредка посматривая на мальчика быстрыми птичьими глазками. У Пилигрима на губах играла глуповатая улыбка, и вид он имел совершенно легкомысленный.
«Это маска. Он в чем-то провинился и теперь сам перед собой храбрится…» – подумал Русый.
У мальчика на душе заскребли кошки, он чувствовал, что все происходящее каким-то образом связано с его лесной жизнью – так он для себя назвал мир своих ночных бодрствований, в котором он вырывался из душных тенет немоты физической и стремился неутомимым ручьем вперед, к мудрому молчанию лесного озера, молчанию осознанному и естественному, как небесный снег, недвижно висящий за окошком лесной избушки.
Эту избушку он часто видел в своих лесных снах, когда дремал с Камероном где-нибудь на тенистой поляне, утомившись после долгой прогулки. Они часто рассказывали друг другу сновидения, пытаясь разгадать смысл цветных картинок, которые изредка мягко навевал Лес. Видения Пилигрима поражали мальчика замысловатой вязью фигур, которые передвигали невидимые игроки, да они были бы и неуместны на сцене, щедро усыпанной красно-желтой угольчатой листвой кленов. Они прятались за тонкими ширмами, таили им одним понятные страсти от зрителей, и логика их поступков была необъяснима на фоне таинственной и непостижимой игры фигур и клеток, а игра раскручивалась все сильнее и быстрее, и Камерон смотрел ее, а мальчишке иногда становилось страшно за него, но друид только посмеивался, и лишь капли пота предательски поблескивали на лбу друида. Русый словно перелистывал во сне разрозненные отрывочные картинки, и среди них он часто видел себя в лесной избушке с окном, занавешенным снежными кружевами. Камерон говорил, что это могут быть кусочки будущего или прошлого, но только в зимней сторожке мальчик видел во сне себя самого.
– Когда ты привел его в Лес? – Мальчика вернул к действительности неожиданно ясный и звучный голос старухи. Вопрос был обращен к Пилигриму, и тот улыбнулся друидессе, как внук доброй бабушке.
– Я не приводил его. Он сам туда пришел.
– То есть как это – сам? Он каких кровей? – сердито зыркнула глазами друидесса на долговязого Смотрителя.
Тот проворно наклонился к старухе и что-то зашептал ей на ухо. Карга некоторое время внимала ему, болезненно сощурившись, что придавало ей сходство с птицей-белокрылкой, клюнувшей кислой ягоды, затем в недоумении уставилась на вытянувшегося перед ней друида.
– Эти народы не имеют Посвященных и никогда не имели. Им ведомы волхвование и тайные ремесла, в их краях процветают знахарство и серое ведовство, но только наши речные и озерные братья вхожи в земли славенов и их восточных соседей.
Она проговорила эту тираду, задумчиво поджав губы, словно внутренне не соглашаясь сама с собой. Друиды почтительно молчали, на мальчика, казалось, никто не обращал внимания.
– Как бы то ни было, он умудрился туда попасть. Что ж, время покажет, к худу или к добру это. Но ты отдал ему часть Дара, или я ошибаюсь?
Она пристально взглянула на Камерона, и мальчику показалось что в ее глазах мелькнули искорки недоверия.
– Все остальные средства я исчерпал, а медлить было нельзя, – ответил молодой друид и улыбнулся старухе.
– Ишь ты, – прищурилась друидесса, – все средства…
Пилигрим продолжал улыбаться старухе, и мальчику стало боязно за молодого друида, который так легкомысленно ведет себя с этой явно могущественной колдуньей.
– Ну ладно, тогда так тому и быть, – властно молвила карга и встала из кресла. Следом поднялись все остальные, их взгляды были устремлены на Камерона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57