Индеец Боб открыл четыре банки консервированного супа (одну для Гомер, которую я приволок с собой), и, пока бульон грелся без огня прямо в банке, он рассказал мне историю Бобов. Она мало чем отличалась от той, что я слышал от последнего Боба.
– Наша жизнь одинока, – говорил Боб. – Вы, возможно, считаете нас бутлегерами, но нам отказали в образовании. Нам гарантировали работу после покупки концессии казино, но кому нужна работа с маленьким заработком? Мы выторговали нечто совсем бесполезное. Иногда с индейцами такое случается. Еще супа?
– Смешно пахнет, – вставила Гомер.
– Немногие Бобы остались в городе, как тот, которого вы называете своим Бобом, другие перебрались в оставшиеся резервации. Некоторые подались в армию. Три Боба служат на авианосце в Средиземном море, на «Дельфине». Никто из нас так и не женился. Как будто мы родились с дырой вместо сердца. Понимаете, о чем я? Незаполненная пустота.
– Я понимаю, о чем вы, – заверил я.
– Им следовало сделать девушек, – продолжал Боб. – А так мы как бы незаконченны с самого начала. Единственный, кто влюбился, – тот, которого вы называете вашим Бобом.
– Влюбился? – спросила вернувшаяся из «кабинета задумчивости для девочек» Генри. – Вы уверены? – Мы все стараемся поддерживать связь, – пояснил Индеец Боб. – Девушка из Бруклина. Александрийка. И вот он наконец, дома. – Я не знала, что он меня любит, – сказала Генри. Несколько вымученных синих птиц появилось на свитере, пока она сидела с повлажневшими глазами над своим чаем. – Я думала, он делает все для Панамы.
– Он даже не знал, как найти Панаму, – напомнил я, и синие птицы исчезли.
После супа Генри свернулась калачиком у маленькой керосиновой плитки и заснула. Вигвам трепетал на ветру, словно парус. Индеец Боб отвел меня вверх по холму на кладбище. Вылинявший деревянный указатель на воротах гласил: «Леса счастливой охоты, дом храбрецов».
– Мы все сюда возвращаемся или пытаемся, – сказал он. – Не спрашивай почему. Может, это заложено в генах. Может, нас так научили. Даже Боб, потерявшийся в море (изначально на «Дельфине» плавали четверо), в конце концов оказался тут. Сейчас здесь четырнадцать полных могил.
У кладбища стояли ворота, но не было ограды. Строгое, печальное и опрятное. И каменистое. Семьдесят семь могил в семь рядов по одиннадцать, на твердом боку холма с видом на пробегающую мимо междуштатную дорогу. Шестьдесят три пустые дыры. Семьдесят семь крестов, все из белого пластика, все с надписью «Роберт Текумзе Легкоступ» с отпечатанной датой рождения (20…) и пустым местом для даты смерти. У четырнадцати пустое место заполнено карандашом.
– Все могилы вырыли экскаватором одновременно, – продолжал Индеец Боб. – Их постепенно засыпает песком, приходится раз в год обновлять. Одно из условий соглашения о разрыве с университетом. Не хотите виски?
Он потянулся к одной из открытых могил (не больше полуметра в глубину, как и все остальные) и вытащил бутылку «Эй, милашки!».
Иногда ветер исчезает внезапно, как солнце, и впечатляющая тишина падает на Землю. Такая перемена особенно поразительна на Западе. Мы с Бобом отхлебнули виски, потом еще, затем он положил бутылку обратно в могилу, рядом с двумя короткими лопатами.
– На утро, – сказал Боб. – Я помогу вам с похоронами. Еще одна наша традиция.
«Ты мне поможешь? – подумал я. – Он твой брат. А я просто проезжал мимо».
Но вслух ничего не сказал. Существуют способы сделать все, что угодно, и способы сделать так, чтобы все устроилось само собой.
Как только солнце уходит с Запада, становится холодно.
Я спал в вигваме с Индейцем Бобом, Генри и Гомер, уложенными вокруг маленькой керосиновой плитки, как цифры на часах. Проснулся посреди ночи пописать. Вначале не понял, где я, потом узнал хлопанье материи.
Снаружи дул ветер. Я нырнул за вигвам пописать, но он не защищал от ветра из-за своей округлой формы!
Я застегивался, когда почувствовал, как что-то ударило меня по руке. Вначале я решил, что это камень, ветка, лист, принесенный ветром. Потом увидел маленький красный глаз, глядящий с земли между моих ног.
– Ты.
Я положил жучка в карман, утром с ним разберусь. К тому же мне нравилась его теплая пульсация, когда я сворачивался калачиком возле керосиновой плитки.
Мне снилось, что я на шхуне, плыву на Запад. Я спас моряка с острова в форме кости. Своего отца, папу.
– Где ты пропадал? – спросил он.
Или мне только приснилось, что мне снился сон?
Наступило утро. Ярко светило солнце. Генри стонала, а Индеец Боб склонялся над ней с чашечкой жутко пахнущего зеленого чая.
– Кактусовый чай, – сказал он.
– Ей нужна «Полужизнь», – объяснил я.
– Кактусовый чай, – повторил он, как будто предлагал индейский заменитель таблеток.
И кажется, сработало. Генри застонала, выпрямилась и снова заснула,
Я вышел наружу, на слепящее солнце и холодный ветер. Жучок все еще сидел у меня в кармане. Он дарил мне такое потрясающее ощущение, что я не мог убрать с него пальцев. Я огляделся в поисках кувшина или банки. Но какой смысл? Похоже, от него не избавиться.
Я посадил его на бок грузовика и смотрел, как он соскальзывает вниз, в поисках места, где спрятаться. Придется разобраться с ним позже. Вначале похороны.
Индеец Боб уже открыл грузовик и шел вверх по холму с Бобом на руках. Я двинулся следом с Гомер в тележке. Стоял ясный, чистый солнечный день. За моей спиной вигвам трепетал и хлопал, словно парус. Мы остановились у ворот, и я положил лопаты в тележку рядом с Гомер.
– Интересно пахнет, – отметила она.
Я решил взять с собой виски и сунул бутылку туда же.
– Одна проблема, – сказал я, направляясь за Бобом к кладбищу. – Нам нужен Боб, чтобы завести грузовик.
– Я могу вам помочь.
– Но вы не едете с нами.
– Тогда просто не выключайте его, – ответил Боб. Мы посадили нашего Боба между двумя открытыми могилами и вытащили лопаты из тележки. – Выбирайте.
– Разве вы не хотите сами?
– Как пожелаете. Тогда здесь.
Мы приступили, и, пока Боб разматывал нашего Боба, я нацарапал дату смерти – пятнадцатое октября (так мне показалось, я не следил за днями с тех пор, как мы уехали из Нью-Йорка) 20… на кресте шпонкой из ручки тележки. Потом мы уложили Боба в могиле как могли прямо.
Могила оказалась слегка короткой, а он – слегка согнутым.
Индеец Боб склонил голову, я последовал его примеру. Он сказал что-то на непонятном языке и передал мне «Эй, милашку!».
– Холодно пахнет, – заявила Гомер.
Она становилась настоящим проповедником. Мы накрыли Боба и, прикончив виски, пошли вниз.
Индеец Боб шел первым, первым и услышал визг. И побежал. К тому времени как я добрался до вигвама, он стоял в дверном проеме, загораживая проход.
– Не входите, – сказал он. – Дайте, я сам справлюсь. Я знаю, что делать. Вы только будете мешать.
– Мешать чему?!
– Девушка Боба. Она рожает.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Прошел год.
Потом еще один.
Большинство членов Круглого Стола сочли, что мистер Билл потерял интерес к проекту, что диспуты и споры последнего дня совершенно испортили дело, оставив им после себя только память и, конечно, по миллиону. Новости о Дамарис прекратили поступать (согласно закону), когда ее формально заключили в специальную камеру и посадили на «Полужизнь» двадцатого апреля 20… года. Заваривал камеру представитель «Корпорации любимых» согласно поправке о правах жертв к конституции. Процедурой руководил дипломированный сварщик и офицер исправительного учреждения, даже несмотря на то, что представитель «Корпорации любимых» (выбранный жребием) оказался опытным сварщиком-любителем, сопровождавшим японскую команду сборщиков урожая в качестве механика.
О мистере Билле новостей не поступало. Вечный эксцентрик, он стал еще большим затворником.
Александрийцы не покидали полосу новостей. Бомбы, поджоги, взрывы и «всплески» стали еженедельным событием, особенно в Европе, где американские фильмы и искусство «иммигрантов» служили мишенью для особенно частых нападок вместе с произведениями древних (и новых) мастеров. Александрийское движение на Дальнем Востоке приняло антиамериканское и антиевропейское направление. Музей Хидеки в Токио сожгли дотла. В каждом музее усилили охрану, посещение резко падало. Нападения на концертные залы посеяли панику в Индонезии. Концерт Майкла Джексона подвергся атаке толпы александрийцев, и престарелый певец едва унес ноги. В Шанхае и Сиэтле бродили банды убийц, которым приплачивали конкурирующие кинокомпании. Ходили слухи о вирусах-убийцах на компактах с рэпом. Французский «Диснейленд» подвергся бомбардировке ракетами, в результате чего погибли сто человек, четверо из них – дети. Все это делалось от имени александрийцев.
В то же время новые произведения искусства находились на подъеме, а не на спаде. Доходы росли. Как война воодушевляет промышленность, так и мировая война против искусства и развлечений повышала производительность и доходы и, как заявляли некоторые (и, естественно, отрицали другие) творческие способности. Война – вещь хорошая, если ее можно регулировать, согласно «Уолл-стрит джорнэл», призывавшему к управляемой «холодной войне с искусством», которая выведет из игры «анархистов и нативистов» прежде, чем они нанесут непоправимый ущерб. Тот же лозунг, с другим основанием, подняла «Вэраети», призывавшая к интернациональной транслируемой акции «Жги и заливай», которая приведет к обновлению и, что особенно важна, к устойчивости искусства и развлечений.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ
Я вывел Гомер на прогулку, вниз до самой междуштатной дороги (такой же, как и раньше, засыпанной песком и летающими перекати-поле) и обратно на холм. Визг стал пронзительнее, поэтому мы еще погуляли. Наконец в вигваме воцарилась тишина. Мы ждали на стоянке у грузовика, не испытывая желания заходить внутрь.
– Сладко пахнет, – заметила Гомер.
В дверях появился Индеец Боб с завернутым в полотенце свертком. Последний выглядел как уменьшенная версия Боба в ковре.
– Генри спит, – сообщил он. И вручил мне сверток. – Возьмешь его на минутку?
Сверток оказался твердым, лицо прикрыто.
– Ребенок умер?
– Нет, нет, нет, – закачал головой Боб. – Просто весь в крови. Можешь вымыть его. За кладбищем есть бак с водой. Налево от ворот.
– Сладко пахнет, – повторила Гомер.
– Жди здесь, – приказал я ей.
И направился к кладбищу с твердым свертком в руках. Я боялся посмотреть на ребенка. Разве он не должен плакать?
Я повернул налево у ворот и пошел вокруг кладбища. Бак с водой стоял за холмом, под мельницей, медленно, со скрипом поворачивавшей свои лопасти, несмотря на отсутствие ветра.
Я развернул полотенце. Ребенок не был на самом деле ребенком. Скорее маленьким мужчиной, размером со статуэтку Оскара или большие кеды, двенадцать или тринадцать дюймов. Лысый и морщинистый, как палец, пробывший слишком долго в воде. Глаза закрыты. Пенис примерно с дюйм длиной. Худые ножки и повсюду кровь.
Легкий как перышко. Я мог удержать его одной рукой. Я окунул мужичка в воду, он открыл глаза и сказал:
– Ага!
Я окунул его снова и вытер кровь с ног, живота, маленького пениса, который стал устрашающе твердым. Большинство младенцев рождаются пухленькими, но этот оказался худосочным. Большинство младенцев милые, а наш – уродливый. Я намочил кончик полотенца и вымыл его крошечное лицо. Что-то наблюдало за мной…
Я повернулся и увидел под мельницей двух антилоп. Я махнул на них полотенцем, они повернулись и убежали.
Стояло ясное холодное осеннее утро, возможно, конец октября. Я чувствовал странное спокойствие, даже невзирая на то, что к концу месяца мне надо найти и вернуть пластинку. Я не сомневался, что сумею выдумать историю, чтобы объяснить свое отсутствие, стрельбу, подпольный клуб. Гомер, казалось, шла на поправку, не умирала больше, и я осуществил свою поездку на Запад. Как блестел каменный мир на солнце! Вода в каменном баке! Антилопы! Они остановились в нескольких футах и снова разглядывали меня. «Вот он я», – подумал я.
– Вот он я.
– М'ленни, – отреагировал мужичок.
Не могу называть его младенцем, даже в мыслях. Я вытер новорожденного, завернул в полотенце и пошел обратно к вигваму. У ворот кладбища встретил Индейца Боба.
– Мне показалось, ты кричал, – сказал Боб. – Не я.
Потом я услышал крики, и все мои приятные ощущения испарились, рассыпались, как сухие листья на ветру. Крики доносились с кладбища.
Наш Боб.
– Нет, нет!
Он сидел в могиле, пыль и песок застряли в волосах, на лице, в глазах. Костлявые руки сцеплены вместе, он размахивал ими перед собой.
– О нет! – кричал он. – Нет!
– Я же говорил, что ваш спрей вызывает привыкание, – покачал головой Боб.
– Надо засунуть его обратно, – решил я. Посадил маленького мужичка, все еще закутанного в полотенце, у ворот и схватил лопату. – Пошли!
Индеец Боб взял вторую лопату. Боб вроде бы вовсе не собирался вылезать из могилы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29