Старик Гриффитс начинает тревожиться, у него неспокойный вид.
Двадцать четвертого того же месяца управляющий поехал в Слейн и прислал назад мальчика, отвозившего его, с сообщением, что ему придется задержаться в городе по делам на два-три дня. В Дунхейвенской гавани стоял один из пароходов компании, который должен был везти груз в Бронси. У Хэла было дело к капитану, ему нужно было передать ему кое-какие инструкции, и он отправился к нему на судно. Капитан был хороший знакомый Хэла, он плавал на этом пароходе еще во времена его деда.
– Скажите, сэр, правда ли то, что мне говорили в Бронси, перед тем как судно пришло сюда? – спросил капитан.
– Что именно, капитан Дейвис? – в свою очередь спросил Хэл.
– Да то, что «Люси Энн» это последнее судно, которое повезет олово в Бронси.
Хэл отставил стакан с ромом, который предложил ему капитан.
– Мне кажется, что над вами просто подшутили, – спокойно сказал он.
– Не знаю, сэр. Это не похоже на очередную праздную болтовню. Я слышал это от одного из служащих плавильного завода. «Ваш следующий рейс будет последним, Дейвис, – сказал он мне. – Дунхейвенские шахты закрываются». Здесь, на этой стороне, я, однако, ничего не слышал. Говорят только о том, что шахты снова переходят в другие руки, и что это, дескать, сулит благополучие всем и каждому.
– Я думаю, что истина лежит где-то посередине, – сказал Хэл.
– Я уже пятьдесят лет работаю в этом деле, – сказал капитан, – мне было всего двадцать, совсем был сосунком, когда ступил на борт отцовского судна. Это была «Генриэтта». Помню еще, как ваш прадед, Медный Джон, как его называли, в своей шляпе совком, как у пастора, и с тростью-дубиной приходил сюда в гавань, чтобы проверить груз. Официальная проверка ничего для него не значила. Сам, бывало, все обнюхает до последней горсти руды, как что лежит – и в люках, и на открытой палубе, а как подоспеет прилив – в Бронси, будь там шторм или штиль – все едино. Да, давненько это было. Очень будет странно, если не придется больше ходить в Дунхейвен, входить в Мэнди-Бей вечерней порой, видеть, как мигают через воду огоньки гарнизона на острове Дун.
– Налейте-ка мне еще капельку вашего превосходного рома, – с улыбкой сказал Хэл, – и давайте выпьем за прошлое. Не стоит думать о будущем.
На следующее утро, подъезжая к шахте, Хэл увидел, что вся дорога запружена шахтерами; все они стояли, возбужденно переговариваясь, причем среди них были и женщины и дети. Некоторые ухмылялись, перебрасываясь шутками, у других же был недоуменный, растерянный вид; они переходили от группы к группе, жестикулировали, задавали вопросы.
Двери обогатительной фабрики были широко распахнуты, и там никто не работал. Из котельной высунулся один из кочегаров, держа в зубах трубку. Самая большая толпа собралась вокруг самой шахты, где как раз поднималась на поверхность смена шахтеров, которых тут же окружили собравшиеся наверху.
– Ну, как насчет прибавки в три шиллинга? – закричал кто-то, и в ответ раздался оглушительный рев толпы.
– В чем дело? Что случилось? – спросил Хэл, обратившись к группе людей, столпившихся возле двери в контору.
– Работы остановлены, – ответили ему. – Вон, посмотрите, на дверях объявление. Нас всех собираются рассчитать… Мы ничего не можем понять. В чем дело, мистер Бродрик? Ведь там, внизу, еще сколько угодно этого добра.
Хэл ничего не ответил и прошел в контору. Мистер Гриффитс стоял посреди комнаты. Он не раздевался, был в пальто и в шляпе. Его окружала небольшая группка квалифицированных рабочих, которые засыпали его вопросами. Старик осунулся и побледнел.
– Бесполезно спрашивать меня, – говорил он. – Я ничего не могу поделать. Я получил распоряжение, так же как и все остальные. Сегодня я получаю свое жалованье в последний раз. Я ни в чем не виноват, и вообще никто не виноват. Распоряжение пришло через контору в Слейне, это они мне его передали. Те машины, что у нас работают, купила одна фирма в Слейне, я думаю, что их продадут на слом. Повторяю вам, я ничего не знаю.
– А что будет с рудой, которая осталась в забоях? – спросил один из шахтеров. – Там, где мы работали. Ее там навалом, что, она так и будет лежать без толку?
– Так и будет, – ответил управляющий. – Компания больше не платит ни за какую работу. Так мне сказали в Слейне. Все рабочие до одного получают расчет по сегодняшний день. Если фирма, купившая машины, захочет использовать кого-нибудь из вас, для того чтобы их демонтировать, они, разумеется, это сделают. Согласно приказу, который я получил, у меня больше нет никакой власти. Повторяю вам, тут никто не виноват.
Он удалился во внутренние помещения. Хэл пошел за ним следом и нашел его у стола. Старик разбирал разные бумаги и документы с видом безнадежной покорности.
– Что я могу сделать? – сказал он Хэлу. – Для меня это явилось почти таким же потрясением, как и для всех остальных. Правда, я кое-что отложил, моя жена бережливая хозяйка, и у нас есть небольшое именьице на Севере, где мы можем поселиться на покое. Но я никак не ожидал, что это будет так внезапно. Вы только посмотрите, сколько здесь работы – книги и документы за семьдесят пять лет, и все это нужно проверить и разобрать, ведь кое-что сгорело, что-то передали в Слейн. Но вот шахтеры, конечно, пострадают, мистер Бродрик, вместе с женами и детишками. Они-то ведь ничего не отложили на черный день. А в последнее время, с тех пор как получили прибавку, тем более стали свободнее тратить деньги. Если бы их хоть кто-нибудь предупредил заранее, они бы знали, что их ожидает, а так им придется очень туго.
Следующие несколько часов были особенно тяжелы: Хэл сидел в конторе с Гриффитсом и выдавал рабочим получку. Никогда еще их шаги не звучали так гулко, так зловеще, и буквально каждый из них, подходя к столу за деньгами, задавал один и тот же вопрос: «Почему это случилось?», «Почему они закрывают шахты, ведь руды в забоях ничуть не меньше, чем раньше?» Некоторые из них были растеряны, другие агрессивны и угрюмы, кое-кто держался угрожающе.
– Нас обманули, – заявил один, – заманили уговорами остаться, и мы потеряли возможность попытать счастья в других местах. У меня сын в Южной Африке, два месяца тому назад он звал меня к себе, там у них такие же шахты, да я отказался. А теперь слишком поздно. Что я буду делать? Сидеть здесь и голодать?
– Мне очень жаль, – устало повторял управляющий в сотый уже раз. – Я ничего не могу поделать. Виноваты цены на олово.
Тяжелые шаги, сердитые усталые лица мужчин и женщин – они все шли и шли, один за другим, через дверь конторы.
– Хозяева небось не останутся в накладе, – заметил один шахтер. – Получили свое, а теперь уходят себе на покой. А расплачиваться за все приходится нам.
– Верно говоришь, – поддержал товарища Джим Донован, стоявший сзади, и посмотрел на Хэла, который выдавал ему деньги. – Вот вам мистер Бродрик, сын прежнего владельца, ему-то не придется снимать с себя последнюю рубашку, правда ведь, мистер Бродрик? Вы, конечно, просто уедете отсюда и будете жить по ту сторону воды, если придет охота.
Он протопал мимо, мрачный и недовольный. Его лицо, обычно дерзкое и веселое, прорезали глубокие морщины гнева и разочарования.
Они никак не могли понять, получив свои деньги, что это конец, что больше ничего не будет. Они продолжали стоять вокруг шахты, возле обогатительной, возле котельной, бессмысленно глядя на наполовину нагруженные вагонетки и повозки.
– Это же все пропадет, – слышалось в разных местах. – Как неразумно! Здесь есть что-то неправильное. Кто-то совершает ошибку.
Но никакой ошибки не было. Шахты на Голодной Горе прекратили работу. Огни в котельной погасли, и холодные трубы, из которых больше не шел дым, мрачно поднимали к небу свои черные лица. Смолк лязг и грохот механизмов. На руднике воцарилось странное молчание, нарушаемое только беспокойными шагами растерянных людей, которые не хотели расходиться. В конторе все бумаги были уложены в мешки или ящики и увезены. Хэл вот уже пятый день работал до десяти часов вечера, и у него рябило в глазах, так что он почти ничего не видел. Куда бы он ни пошел, куда бы ни поехал, ему непременно встречался кто-нибудь из шахтеров, стоящих без дела на дороге с тем же растерянным и озлобленным выражением, что было у Джима Донована. Женщины, стоя у дверей своих коттеджей, переговаривались между собой резкими голосами. Дети, свободные и возбужденные, бегали, гоняясь друг за другом, в опустевшем сарае, где помещалась обогатительная фабрика, или строили дворцы на кучах шлака, который еще не успели убрать. Никто их не останавливал. Они могли делать, что хотят. Не стало никакого порядка, никто за ними не смотрел. Четыре дня, пять дней, шесть дней, и работа по приведению в порядок книг и документов была почти закончена. Люди начали расходиться, отправлялись, собравшись группами, в деревню, возвращались оттуда пьяными, вваливались в пабы и распевали там песни. Шахта мало-помалу приобретала покинутый вид. Дверь в механический цех была распахнута и раскачивалась на сломанных петлях.
– Всюду царит полное запустение, – говорил Хэл своей жене. – Не хочу больше видеть эту шахту, глаза бы мои на нее не глядели. Почему я, идиот, не уехал пять месяцев тому назад, когда отец ее продал?
Пастор, его жена и Джинни делали все, что было в их силах, чтобы помочь шахтерам и их семьям, тем, кто ничего не отложил на такой вот непредвиденный случай. Тому Каллагену приходилось нелегко, потому что самые бедные семьи не ходили в его церковь, они находились в ведении католического священника.
– Сейчас не время для религиозных разногласий, – сказал Том, когда патер пришел к нему посоветоваться. Это был молодой неопытный человек, совсем еще мальчик, назначенный в Дунхейвен всего полгода назад. – Мы должны действовать вместе, попытаться хоть чем-нибудь помочь людям. Слава Богу, что это несчастье обрушилось на нас летом, а не среди зимы.
Молодой священник был только счастлив работать вместе, пользуясь советами более опытного человека. Было решено, что в одной из комнат пасторского дома будет устроен склад продуктов и одежды, с тем чтобы каждый нуждающийся мог обратиться туда и попросить то, что ему нужно. Заведовали этим складом Джинни и ее мать. Пастор же вместе с мистером Гриффитсом непрерывно ездили в Слейн к властям, ведающими эмиграционными делами, поскольку больше половины всех шахтеров требовали, чтобы им предоставили возможность выехать еще до наступления осени, с тем чтобы попытать счастья в Африке, Австралии или в Америке. Легче было тем, кому удалось скопить немного денег, а также квалифицированным шахтерам. Они скоро снова встанут на ноги, и отправить их будет нетрудно. Те же, у кого не было определенной специальности – наземные подсобные рабочие, кочегары и другие, – обычно тратили свою получку сразу же, ничего не откладывая, и поэтому они представляли серьезную проблему для Дунхейвена. Многие из них были местные, здесь родились или приехали из соседнего графства и работали на шахтах чуть ли не с самого детства. У них не было никакой другой профессии. Пожилые шахтеры, философски спокойные и покладистые, возвращались на свой клочок земли. В конце концов, почему бы не посидеть для разнообразия на солнышке, ничего не делая? К зиме что-нибудь да подвернется. А молодые, возбужденные и недовольные, слонялись, собравшись группами, по всей округе, готовые на любое буйство, считая, что имеют право на всякое безобразие, поскольку их к этому вынудили. Они ломали заборы, воровали кур и свиней, грабили сады – дух терроризма стал распространяться все шире и шире, так что теперь сами пострадавшие шахтеры уже не вызывали сочувствия, а местные власти грозили, что вызовут солдат из гарнизона на острове Дун.
– Все это рассосется, – говорил Саймон Флауэр, муж Кити, который обладал таким же легким и терпимым характером, как его дед и тезка. – Через пару месяцев эти ребята начнут копать картофель, заведут свиней и превратятся в таких же мирных обывателей, как мы с тобой. А пока пусть себе порезвятся.
– Верно, – поддержал его пастор. – Я согласен с вами. Все это пройдет. Они перебесятся и вернутся на землю. Но до тех пор эти бедолаги могут доставить достаточно неприятностей и себе и другим людям.
– Все это очень серьезно, – сказала Джинни. – Некоторые наши соседи просто боятся Джима Донована и его шайки. Его люди забросали камнями миссис Гриффитс, когда она ехала в Мэнди, повредили ногу пони, так что он захромал. И знаете, я уверена, что именно они разбили окна на почте.
Никто из них по-настоящему не понимает, думал Хэл, кроме, возможно, его тестя, каким ударом было для молодых людей Дунхейвена закрытие шахт, да еще такое скоропалительное. Шахты на Голодной Горе, знакомые им с самого детства, а до них – их отцам; шахты, на которые они смотрели, даже не отдавая себе в этом отчета, как на источник существования, теперь опустели, из них ушла жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
Двадцать четвертого того же месяца управляющий поехал в Слейн и прислал назад мальчика, отвозившего его, с сообщением, что ему придется задержаться в городе по делам на два-три дня. В Дунхейвенской гавани стоял один из пароходов компании, который должен был везти груз в Бронси. У Хэла было дело к капитану, ему нужно было передать ему кое-какие инструкции, и он отправился к нему на судно. Капитан был хороший знакомый Хэла, он плавал на этом пароходе еще во времена его деда.
– Скажите, сэр, правда ли то, что мне говорили в Бронси, перед тем как судно пришло сюда? – спросил капитан.
– Что именно, капитан Дейвис? – в свою очередь спросил Хэл.
– Да то, что «Люси Энн» это последнее судно, которое повезет олово в Бронси.
Хэл отставил стакан с ромом, который предложил ему капитан.
– Мне кажется, что над вами просто подшутили, – спокойно сказал он.
– Не знаю, сэр. Это не похоже на очередную праздную болтовню. Я слышал это от одного из служащих плавильного завода. «Ваш следующий рейс будет последним, Дейвис, – сказал он мне. – Дунхейвенские шахты закрываются». Здесь, на этой стороне, я, однако, ничего не слышал. Говорят только о том, что шахты снова переходят в другие руки, и что это, дескать, сулит благополучие всем и каждому.
– Я думаю, что истина лежит где-то посередине, – сказал Хэл.
– Я уже пятьдесят лет работаю в этом деле, – сказал капитан, – мне было всего двадцать, совсем был сосунком, когда ступил на борт отцовского судна. Это была «Генриэтта». Помню еще, как ваш прадед, Медный Джон, как его называли, в своей шляпе совком, как у пастора, и с тростью-дубиной приходил сюда в гавань, чтобы проверить груз. Официальная проверка ничего для него не значила. Сам, бывало, все обнюхает до последней горсти руды, как что лежит – и в люках, и на открытой палубе, а как подоспеет прилив – в Бронси, будь там шторм или штиль – все едино. Да, давненько это было. Очень будет странно, если не придется больше ходить в Дунхейвен, входить в Мэнди-Бей вечерней порой, видеть, как мигают через воду огоньки гарнизона на острове Дун.
– Налейте-ка мне еще капельку вашего превосходного рома, – с улыбкой сказал Хэл, – и давайте выпьем за прошлое. Не стоит думать о будущем.
На следующее утро, подъезжая к шахте, Хэл увидел, что вся дорога запружена шахтерами; все они стояли, возбужденно переговариваясь, причем среди них были и женщины и дети. Некоторые ухмылялись, перебрасываясь шутками, у других же был недоуменный, растерянный вид; они переходили от группы к группе, жестикулировали, задавали вопросы.
Двери обогатительной фабрики были широко распахнуты, и там никто не работал. Из котельной высунулся один из кочегаров, держа в зубах трубку. Самая большая толпа собралась вокруг самой шахты, где как раз поднималась на поверхность смена шахтеров, которых тут же окружили собравшиеся наверху.
– Ну, как насчет прибавки в три шиллинга? – закричал кто-то, и в ответ раздался оглушительный рев толпы.
– В чем дело? Что случилось? – спросил Хэл, обратившись к группе людей, столпившихся возле двери в контору.
– Работы остановлены, – ответили ему. – Вон, посмотрите, на дверях объявление. Нас всех собираются рассчитать… Мы ничего не можем понять. В чем дело, мистер Бродрик? Ведь там, внизу, еще сколько угодно этого добра.
Хэл ничего не ответил и прошел в контору. Мистер Гриффитс стоял посреди комнаты. Он не раздевался, был в пальто и в шляпе. Его окружала небольшая группка квалифицированных рабочих, которые засыпали его вопросами. Старик осунулся и побледнел.
– Бесполезно спрашивать меня, – говорил он. – Я ничего не могу поделать. Я получил распоряжение, так же как и все остальные. Сегодня я получаю свое жалованье в последний раз. Я ни в чем не виноват, и вообще никто не виноват. Распоряжение пришло через контору в Слейне, это они мне его передали. Те машины, что у нас работают, купила одна фирма в Слейне, я думаю, что их продадут на слом. Повторяю вам, я ничего не знаю.
– А что будет с рудой, которая осталась в забоях? – спросил один из шахтеров. – Там, где мы работали. Ее там навалом, что, она так и будет лежать без толку?
– Так и будет, – ответил управляющий. – Компания больше не платит ни за какую работу. Так мне сказали в Слейне. Все рабочие до одного получают расчет по сегодняшний день. Если фирма, купившая машины, захочет использовать кого-нибудь из вас, для того чтобы их демонтировать, они, разумеется, это сделают. Согласно приказу, который я получил, у меня больше нет никакой власти. Повторяю вам, тут никто не виноват.
Он удалился во внутренние помещения. Хэл пошел за ним следом и нашел его у стола. Старик разбирал разные бумаги и документы с видом безнадежной покорности.
– Что я могу сделать? – сказал он Хэлу. – Для меня это явилось почти таким же потрясением, как и для всех остальных. Правда, я кое-что отложил, моя жена бережливая хозяйка, и у нас есть небольшое именьице на Севере, где мы можем поселиться на покое. Но я никак не ожидал, что это будет так внезапно. Вы только посмотрите, сколько здесь работы – книги и документы за семьдесят пять лет, и все это нужно проверить и разобрать, ведь кое-что сгорело, что-то передали в Слейн. Но вот шахтеры, конечно, пострадают, мистер Бродрик, вместе с женами и детишками. Они-то ведь ничего не отложили на черный день. А в последнее время, с тех пор как получили прибавку, тем более стали свободнее тратить деньги. Если бы их хоть кто-нибудь предупредил заранее, они бы знали, что их ожидает, а так им придется очень туго.
Следующие несколько часов были особенно тяжелы: Хэл сидел в конторе с Гриффитсом и выдавал рабочим получку. Никогда еще их шаги не звучали так гулко, так зловеще, и буквально каждый из них, подходя к столу за деньгами, задавал один и тот же вопрос: «Почему это случилось?», «Почему они закрывают шахты, ведь руды в забоях ничуть не меньше, чем раньше?» Некоторые из них были растеряны, другие агрессивны и угрюмы, кое-кто держался угрожающе.
– Нас обманули, – заявил один, – заманили уговорами остаться, и мы потеряли возможность попытать счастья в других местах. У меня сын в Южной Африке, два месяца тому назад он звал меня к себе, там у них такие же шахты, да я отказался. А теперь слишком поздно. Что я буду делать? Сидеть здесь и голодать?
– Мне очень жаль, – устало повторял управляющий в сотый уже раз. – Я ничего не могу поделать. Виноваты цены на олово.
Тяжелые шаги, сердитые усталые лица мужчин и женщин – они все шли и шли, один за другим, через дверь конторы.
– Хозяева небось не останутся в накладе, – заметил один шахтер. – Получили свое, а теперь уходят себе на покой. А расплачиваться за все приходится нам.
– Верно говоришь, – поддержал товарища Джим Донован, стоявший сзади, и посмотрел на Хэла, который выдавал ему деньги. – Вот вам мистер Бродрик, сын прежнего владельца, ему-то не придется снимать с себя последнюю рубашку, правда ведь, мистер Бродрик? Вы, конечно, просто уедете отсюда и будете жить по ту сторону воды, если придет охота.
Он протопал мимо, мрачный и недовольный. Его лицо, обычно дерзкое и веселое, прорезали глубокие морщины гнева и разочарования.
Они никак не могли понять, получив свои деньги, что это конец, что больше ничего не будет. Они продолжали стоять вокруг шахты, возле обогатительной, возле котельной, бессмысленно глядя на наполовину нагруженные вагонетки и повозки.
– Это же все пропадет, – слышалось в разных местах. – Как неразумно! Здесь есть что-то неправильное. Кто-то совершает ошибку.
Но никакой ошибки не было. Шахты на Голодной Горе прекратили работу. Огни в котельной погасли, и холодные трубы, из которых больше не шел дым, мрачно поднимали к небу свои черные лица. Смолк лязг и грохот механизмов. На руднике воцарилось странное молчание, нарушаемое только беспокойными шагами растерянных людей, которые не хотели расходиться. В конторе все бумаги были уложены в мешки или ящики и увезены. Хэл вот уже пятый день работал до десяти часов вечера, и у него рябило в глазах, так что он почти ничего не видел. Куда бы он ни пошел, куда бы ни поехал, ему непременно встречался кто-нибудь из шахтеров, стоящих без дела на дороге с тем же растерянным и озлобленным выражением, что было у Джима Донована. Женщины, стоя у дверей своих коттеджей, переговаривались между собой резкими голосами. Дети, свободные и возбужденные, бегали, гоняясь друг за другом, в опустевшем сарае, где помещалась обогатительная фабрика, или строили дворцы на кучах шлака, который еще не успели убрать. Никто их не останавливал. Они могли делать, что хотят. Не стало никакого порядка, никто за ними не смотрел. Четыре дня, пять дней, шесть дней, и работа по приведению в порядок книг и документов была почти закончена. Люди начали расходиться, отправлялись, собравшись группами, в деревню, возвращались оттуда пьяными, вваливались в пабы и распевали там песни. Шахта мало-помалу приобретала покинутый вид. Дверь в механический цех была распахнута и раскачивалась на сломанных петлях.
– Всюду царит полное запустение, – говорил Хэл своей жене. – Не хочу больше видеть эту шахту, глаза бы мои на нее не глядели. Почему я, идиот, не уехал пять месяцев тому назад, когда отец ее продал?
Пастор, его жена и Джинни делали все, что было в их силах, чтобы помочь шахтерам и их семьям, тем, кто ничего не отложил на такой вот непредвиденный случай. Тому Каллагену приходилось нелегко, потому что самые бедные семьи не ходили в его церковь, они находились в ведении католического священника.
– Сейчас не время для религиозных разногласий, – сказал Том, когда патер пришел к нему посоветоваться. Это был молодой неопытный человек, совсем еще мальчик, назначенный в Дунхейвен всего полгода назад. – Мы должны действовать вместе, попытаться хоть чем-нибудь помочь людям. Слава Богу, что это несчастье обрушилось на нас летом, а не среди зимы.
Молодой священник был только счастлив работать вместе, пользуясь советами более опытного человека. Было решено, что в одной из комнат пасторского дома будет устроен склад продуктов и одежды, с тем чтобы каждый нуждающийся мог обратиться туда и попросить то, что ему нужно. Заведовали этим складом Джинни и ее мать. Пастор же вместе с мистером Гриффитсом непрерывно ездили в Слейн к властям, ведающими эмиграционными делами, поскольку больше половины всех шахтеров требовали, чтобы им предоставили возможность выехать еще до наступления осени, с тем чтобы попытать счастья в Африке, Австралии или в Америке. Легче было тем, кому удалось скопить немного денег, а также квалифицированным шахтерам. Они скоро снова встанут на ноги, и отправить их будет нетрудно. Те же, у кого не было определенной специальности – наземные подсобные рабочие, кочегары и другие, – обычно тратили свою получку сразу же, ничего не откладывая, и поэтому они представляли серьезную проблему для Дунхейвена. Многие из них были местные, здесь родились или приехали из соседнего графства и работали на шахтах чуть ли не с самого детства. У них не было никакой другой профессии. Пожилые шахтеры, философски спокойные и покладистые, возвращались на свой клочок земли. В конце концов, почему бы не посидеть для разнообразия на солнышке, ничего не делая? К зиме что-нибудь да подвернется. А молодые, возбужденные и недовольные, слонялись, собравшись группами, по всей округе, готовые на любое буйство, считая, что имеют право на всякое безобразие, поскольку их к этому вынудили. Они ломали заборы, воровали кур и свиней, грабили сады – дух терроризма стал распространяться все шире и шире, так что теперь сами пострадавшие шахтеры уже не вызывали сочувствия, а местные власти грозили, что вызовут солдат из гарнизона на острове Дун.
– Все это рассосется, – говорил Саймон Флауэр, муж Кити, который обладал таким же легким и терпимым характером, как его дед и тезка. – Через пару месяцев эти ребята начнут копать картофель, заведут свиней и превратятся в таких же мирных обывателей, как мы с тобой. А пока пусть себе порезвятся.
– Верно, – поддержал его пастор. – Я согласен с вами. Все это пройдет. Они перебесятся и вернутся на землю. Но до тех пор эти бедолаги могут доставить достаточно неприятностей и себе и другим людям.
– Все это очень серьезно, – сказала Джинни. – Некоторые наши соседи просто боятся Джима Донована и его шайки. Его люди забросали камнями миссис Гриффитс, когда она ехала в Мэнди, повредили ногу пони, так что он захромал. И знаете, я уверена, что именно они разбили окна на почте.
Никто из них по-настоящему не понимает, думал Хэл, кроме, возможно, его тестя, каким ударом было для молодых людей Дунхейвена закрытие шахт, да еще такое скоропалительное. Шахты на Голодной Горе, знакомые им с самого детства, а до них – их отцам; шахты, на которые они смотрели, даже не отдавая себе в этом отчета, как на источник существования, теперь опустели, из них ушла жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73