Но в замке было по-прежнему тихо. Никто не проснулся. Лишь второй охранник приближался, скрываясь пока в темноте. Миклашевский мягко, как кошка, прошел десяток метров, а когда распростертый на камне немец перестал быть виден, вновь спрятался за зубцами стен и стал ждать.
Когда он бесшумно отделился от стены, часовой, наверное, подумал, что призраки людей, которых много столетий назад убили в этом замке, вырвались на свободу. Штурмовик успел прочитать в широко открытых глазах, пытавшихся хоть что-то увидеть сквозь полупрозрачную сонную вуаль, удивление с примесью ужаса. А потом Миклашевский легким отточенным движением, похожим на огненный всполох в небе, который неожиданно появляется там во время дождя и так же быстро исчезает, полоснул немца кинжалом по горлу.
Уже не имело смысла зажимать часовому рот. Он ничего не мог сказать. Он хотел что-то произнести, но все звуки не доходили до рта, вытекая через рану на горле, вместе с кровью и жизнью. Кровь в ране булькала и клокотала. Глаза немца стали тускнеть, а когда Миклашевский увидел, что часовой начал оседать, он подхватил его под руки и осторожно опустил на камень, будто опасаясь, что тот, падая, может больно удариться.
Павел разогнулся, как пружина, – сгусток мышц, вен и сухожилий. Ему бы теперь завыть волком, задрав голову к небесам, потому что мгновением раньше из плена облаков наконец-то вырвалась луна. Она была полной. Она залила этот мир серебристым пламенем, и теперь стал виден не только весь замок, но и дорога, вытекающая из-под ворот, и лес, который боялся приблизиться к стенам. Миклашевский и не подозревал, как близко бродила возле него смерть. Он не стал кричать, а только разлепил губы в улыбке. Его лицо было неестественно бледным, как у окоченевшего трупа. Его глаза сверкали, как драгоценные камни. Его предками были варвары. По крайней мере, именно так называли их ромеи. Теперь кровь предков, проснувшись от долгого сна, бурлила в его венах.
Павел отвязал от пояса моток веревки, закрепил его на стене и бросил вниз. Он походил на рыбака, который забрасывает леску в озеро. Насаживать на нее приманку он не стал. Рыба была такой голодной, что попалась и без наживки. Веревка тут же натянулась.
Первым показался Мазуров. Ему было гораздо легче, чем Миклашевскому, поэтому у него на лбу даже не выступила испарина. Он легко перемахнул через стену, занимая боевую позицию и дожидаясь, когда к нему присоединятся товарищи. Ему было достаточно одного мимолетного взгляда на лицо Миклашевского, чтобы понять, что все в порядке. Пока все в порядке.
Когда внизу остался только один человек, они втянули веревку наверх и привязали к ней труп охранника. Осторожно, будто из-за резких толчков он мог пораниться или ушибиться о стену, они опустили его вниз, затем проделали ту же операцию со вторым охранником и опустили его вниз, а уже после этого, завернув в гимнастерку винтовки немцев, отправили их следом за хозяевами. Последним на стену залез Рингартен.
Теперь только едва различимые пятна крови обозначали то место, где погибли часовые. В ближайшие полчаса его никто не найдет, а к тому времени, когда следующая смена должна будет заступить на вахту, из замка уже уйдет жизнь.
О том, где может находиться секретное оружие, они сделали предположение еще во время тренировок. Пока это предположение было в силе. Теперь они хотели его проверить, стараясь как можно дольше оставаться незамеченными. Именно поэтому они пока не применяли ни автоматов, ни пистолетов, да и немцы подпустили их так близко, что разумнее пользоваться ножами и кинжалами.
В Военном министерстве, незадолго до начала войны, кто-то убедил всех остальных, что автоматы очень неэффективны, поскольку напрасно тратят много патронов. Там посчитали, что, стреляя из винтовки, можно поразить цель, затратив куда как меньше боеприпасов, поэтому программы разработки российского автоматического оружия были приостановлены. В дальнем бою, когда до наступающего противника, которому негде спрятаться, остается несколько сотен метров, это утверждение было верным. Но забывалось, что в этом случае у обороняющегося есть время, чтобы хорошенько прицелиться. Но в ближнем бою, за то время, пока ты будешь передергивать затвор громоздкой и бесполезной в окопе винтовки, автоматчик успеет нашпиговать тебя свинцом, как утку яблоками. Штурмовикам приходилось использовать трофейные немецкие автоматы системы Шмайссера. Они им нравились, но входили в разряд дефицита, поскольку и у немцев этих автоматов было очень мало.
Мазуров посмотрел на Александровского и рукой показал ему на башню. Штурмовик кивнул ему в ответ. Их пути разминулись.
Иван боялся, что оступится, упадет, расквасит себе лицо или даже разобьется, поэтому шел осторожно, выставив вперед руки, как слепой, потерявший палочку и поводыря. В черном небе кто-то прорезал люк, в него лился лунный свет. Он притягивал. Александровский потянулся к нему, как ребенок, который тянется к вкусной конфете или к яркой игрушке. Наконец спиральная лестница вывела его на вершину башни. Он осмотрелся. Здесь не было ни души. Стекло прожектора покрывал слой пыли. Видимо, им давно не пользовались. Может, и лампа в нем перегорела. Возле стены лежала кучка праха. Ветер почему-то не разметал ее. Такие следы обычно оставляют после себя муравьи, поселившиеся в подвале дома и проевшие в его фундаменте лазы. Александровский приник к стене и посмотрел вниз – на двор. Сверху были хорошо видны вспомогательные строения – очевидно, подсобные помещения и казарма. У Александровского был автомат и три гранаты – вполне достаточно для того, чтобы прикрыть отряд и так нашуметь, что противник вообразит, будто на башне засело целое отделение. Основное внимание Иван сосредоточил на казарме.
Штурмовики немного задержались. Они появились секунд через тридцать, спустившись по крутой каменной лестнице. Чтобы ходить по ней и при дневном свете, необходимо обладать хорошей координацией и не бояться высоты. Ночью же, прежде чем сделать очередной шаг, приходилось нащупывать следующую ступеньку ногой и только затем, убедившись, что она действительно есть, переносить всю тяжесть тела. Ступеньки могло и не оказаться.
Казалось, что замок вымер. То ли немцы спали летаргическим сном, то ли их скосила эпидемия, выжить в которой удалось лишь двум часовым. В первом случае вместо профессора они должны наткнуться на спящую красавицу. Мазуров еще не подготовился к тому, чтобы обзавестись семьей, поэтому право поцеловать принцессу он, скорее всего, отдал бы кому-нибудь другому. Желающие найдутся.
Тысячи ног, которые прошли по этому двору, перемололи землю и камень в пыль. Она устилала весь двор тонким налетом. На нем отчетливо оставались следы.
Александровский внимательно следил за отрядом. Краубе и Рогоколь прикрывали отряд с флангов. Они держали наготове автоматы, поглядывая по сторонам. Рингартен шел в арьергарде и двигался большей частью спиной вперед. Зато он был уверен, что позади отряда не происходит ничего опасного. Там вообще ничего не происходило. Наконец Ремизов отделился от отряда и отправился к воротам замка.
Трехэтажный донжон, сложенный из массивных блоков, безмолвствовал. Когда опасность набегов воинственных соседей или чужеземных орд миновала и замок перестал выполнять свои основные функции, в стенах донжона пробили большие окна. Они изуродовали замок. Сейчас они были темными, и лишь отблески лунного света играли на стеклах, пытаясь пробраться внутрь. Но они натыкались на массивные портьеры и отступали, так и не сумев просочиться сквозь них. Хотя нет, в одном из окон они, похоже, сумели зажечь слабенький огонек.
Водосток поддерживали гаргульи. Они же сидели на углах здания, взобрались на покатую треугольную крышу и взгромоздились на небольшой каменный выступ над дверью. Создавалось впечатление, что со временем их становилось все больше и больше, и если замок простоит еще полтысячелетия, то места гаргульям здесь уже не останется и некоторым из них придется искать новое пристанище.
Дверь была сделана из тесно пригнанных друг к другу досок. Как картину в раму, доски заключили в металлическую оправу. Если ее вырубить из камня вместе с рамой, то можно отправлять в музей. Из дверей, на уровне плеч, росли две металлические львиные головы, в носы которых были вделаны кольца. Наверное, львам сделалось больно, когда Мазуров ухватился за кольца и потянул их на себя. Львиные головы могли зарычать и разбудить спящий замок, но они промолчали, стоически выдержав мучения, которые периодически продолжались вот уже не один десяток, а может, и не одну сотню лет. Дверь, открываясь, даже не заскрипела. Смазывать маслом петли, на которых она висела, к счастью, не забывали. Напрасно.
Вот штурмовики открыли дверь. Вот они скрылись в основном строении. «Все. Скоро будет развязка», – подумал Александровский.
Еще на пороге глаза штурмовиков столкнулись со световым барьером, но он был не очень ярким, и поэтому пришлось лишь немного прищуриться, чтобы защитить глаза от рези, а уже через несколько секунд они привыкли к изменившейся обстановке.
Свет лился с потолка. Логичнее было бы предположить, что его источник должен находиться на стенах. Но канделябров со свечами здесь не оказалось. Они были слишком ненадежные, восприимчивые к любым, даже не очень сильным порывам ветра, который мог ворваться в открытую дверь и загасить маленькие кисточки огоньков, танцующих на вершинах свечей, по бокам которых пульсирующими, похожими на узловатые вены струйками стекал расплавленный воск.
В потолок было вмонтировано несколько розеток с лампочками. То ли их никто долго не протирал и они запылились, то ли у генератора, дававшего им энергию, не хватало мощности, но свет был настолько тусклым, что у него хватало сил отнять у темноты только потолок, а возле пола было темно, словно его чем-то затопило. По потолку тянулись электропровода. Почему-то техники, устанавливающие здесь освещение, поленились выдолбить в потолке канавки.
Вдоль стен должны были стоять рыцарские доспехи, а за их спинами – знамена, прошедшие через множество битв. Но ничего здесь не было. Только камень, слегка прикрытый начинавшей уже отслаиваться и осыпаться штукатуркой.
На пороге Рогоколь нос к носу столкнулся с двумя немцами. Те коротали здесь ночь. На одном была каска, но не глубокая и удобная, которую можно надвинуть на голову почти до плеч. Эта каска была небольшой, похожей на котелок, увенчанный пикельхельмом. Немцы и не подозревали, что носят измененный на свой лад пруссаками славянский средневековый шлем. Прототип нашли нескольков десятков лет назад, и когда Николай Первый показал его прусскому императору, тому шлем так понравился, что он приказал сделать похожими на него каски у солдат и офицеров своей армии. Судя по погонам и нашивкам на шинелях, в зале находились офицеры, а их реакция на появление штурмовика показала – это были опытные бойцы, которые придерживались принципа: вначале стреляй, а после уже разбирайся.
Человеческий глаз едва успевал следить за движениями Рогоколя, а чтобы рассмотреть их подробнее, нужна была кинопленка, которую потом следовало просматривать, по крайней мере, с замедленной вдвое или втрое скоростью. Кадр за кадром. У штурмовика не осталось времени замахиваться, закидывать руку с ножом за плечо, а уже потом кидать его. Он бросил нож с уровня пояса, послав его в полет движением, похожим на то, которое делает теннисист, отбивая ракеткой мяч, направленный в корпус. Вот только рукоятку он отпустил. При этом нож не вертелся, а летел прямо, как стрела, разрезая лезвием воздух, и с чавканьем вошел в грудь немца. Удар был настолько сильным, что того отбросило назад. Он врезался в стену. Руки выпустили ружье, которое гулко ударилось о пол, а эхо от этого удара еще долго бродило по коридорам замка. Будто заблудилось и теперь звало на помощь. Оно успокоилось где-то вдалеке.
Рогоколь бросился на пол, перебрасывая пистолет из левой руки в правую. Он умел падать. Когда-то его учили этому. Чтобы не ушибиться, деревянный пол спортивного зала Московского университета устилали матами, набитыми конским волосом. Это происходило поздней осенью, зимой и в начале весны. Когда же футбольное поле в Сокольниках подсыхало, они выходили на улицу. Его команда «Унион» считалась одной из самых сильных в столице, а потом он получил сильную травму в игре с басками и не сумел восстановиться к началу Олимпийских игр. По крайней мере, тренер сборной сказал ему, что именно из-за этого он не взял его в Стокгольм. Сергей часами отбивал мячи, стоя в воротах, обливался потом, получал ссадины и синяки, а потом, когда сил уже не оставалось даже на то, чтобы встать с земли, а тем более их не было на то, чтобы добраться до раздевалки, он несколько минут, закрыв глаза, лежал, восстанавливая дыхание и успокаивая рвущееся из груди сердце.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44