Однако министр молчал и не шевелился, уставившись на капитана. Потом, вероятно, что-то рассмотрев в очертаниях крутого подбородка, в ледяных зеленовато-голубых глазах, не моргая выдерживавших его взгляд, решил признать его правоту.
– Может быть, так оно и есть, – кивнул он. – Может, вы и в самом деле из породы забывчивых. Или немых.
Еще мгновение Оливарес размышлял, перебирая бумаги, и наконец сказал:
– Мне надо кое-что выяснить. Соблаговолите подождать еще немного.
Он приподнялся и, дотянувшись до свисавшего с потолка шнура, дернул за него один раз. Затем вновь уселся за стол и больше уже не обращал на капитана никакого внимания.
Человек, поспешивший явиться на зов Оливареса, сразу показался Алатристе знакомым, а когда он заговорил, исчезли и последние сомнения. Черт побери, подумал он, встреча старых друзей: не хватает только падре Эмилио Боканегра да рябого итальянца – и вся капелла была бы в сборе. У вошедшего была круглая, почти совсем лысая голова – лишь на темени в беспорядке торчали редкие седоватые пряди. Столь же скудна была и прочая растительность – спускавшиеся ниже ушей бакенбарды, узкая бородка, жиденькие, но подвитые усы. Щеки и крупный нос – в красных прожилках. Ни строгий черный наряд, ни даже вышитый на груди крест ордена Калатравы не могли придать его наружности ни значительности, ни благообразия – этому противились несвежий, плохо накрахмаленный круглый воротник, чернильные пятна на руках, придававшие ему сходство с каким-то захудалым канцеляристом и никак не вязавшиеся с массивным золотым перстнем на левом мизинце. Однако живые глаза светились злым умом и волей, а левая бровь, приподнятая будто в вечном ироническом недоумении, красноречиво свидетельствовала о хитрости и изворотливости. Удивленное выражение, появившееся на его лице при виде Диего Алатристе, тотчас сменилось на холодно-пренебрежительное.
То был Луис де Алькесар, личный секретарь нашего короля Филиппа Четвертого. На сей раз он появился без маски.
* * *
– Ну-с, так, – произнес Оливарес. – Мы имеем дело с двумя заговорами. Первый ставил своей целью поучить уму-разуму заезжих англичан, а заодно отобрать у них кое-какие секретные документы. Второй же – просто убить их. О первом мне докладывали…
Второй оказался почти полной неожиданностью.
Может быть, вы, дон Луис, как секретарь его величества и человек, искушенный в хитросплетениях придворной жизни, что-нибудь слышали о нем?
Министр говорил, очень медленно роняя слова и разделяя фразы долгими паузами, и при этом не сводил глаз с Алькесара. Тот слушал молча, время от времени искоса поглядывая на капитана, который стоял рядом и гадал, чем же вся эта история кончится. Да ничем хорошим, недаром же говорится: «Пастухам – ужин, а овечке – вертел».
Оливарес замолчал в ожидании ответа. Луис де Алькесар откашлялся.
– Боюсь, что не смогу быть особенно полезен вашей светлости, – начал он, и по тону его было более чем очевидно, что присутствие Алатристе сбивает его с толку. – Мне приходилось слышать кое-что о первом заговоре… Что же касается второго… – тут он снова метнул взгляд на Алатристе, и левая бровь изогнулась еще круче, словно занесенный клинок турецкого ятагана, – ..то я, право, не знаю, что мог рассказать этот.., гм.., человек.
Оливарес в нетерпении выбил пальцами по столу барабанную дробь:
– Этот человек не рассказал ничего. Он здесь находится по другому делу.
Алькесар, явно пытаясь угадать истинный смысл услышанного, молча и довольно долго глядел на министра, потом перевел взгляд на Алатристе и опять – на Оливареса.
– Но…
– Никаких «но».
Алькесар вновь прокашлялся.
– Вы, ваша светлость, затронули столь деликатную тему в присутствии третьего лица, что я подумал было…
– И совершенно напрасно.
– Простите… – Секретарь беспокойно покосился на бумаги, загромождавшие стол, словно чуял в них какую-то опасность для себя. Он заметно побледнел. – Не знаю, имею ли я право при постороннем…
Оливарес повелительно вскинул руку. Алатристе мог бы поклясться, что все происходящее доставляет министру истинное наслаждение.
– Имеете.
Алькесар уже четырежды прочищал горло – на этот раз это вышло у него особенно звучно.
– Слушаю, ваша светлость. – Смертельная бледность на лице секретаря сменилась густым румянцем, словно его бросало то в жар, то в холод. – Вот что я могу предположить по поводу второго заговора…
– Покорнейше вас прошу предполагать как можно более подробно.
– Разумеется, ваша светлость. – Алькесар тщетно пытался разглядеть, какие бумаги лежат на столе у Оливареса: неодолимый чиновничий инстинкт побуждал его искать в них подоплеку происходящего. – Так вот, я могу предположить, что здесь имело место столкновение противоборствующих интересов. К примеру, Церковь…
– Церковь – чересчур общее понятие. Вы кого имеете в виду?
– Ну, есть слуги Церкви, не чуждающиеся земных помыслов… И им, разумеется, совсем не нравится, что еретик…
– Теперь понятно, – оборвал его министр. – Речь идет о таких святых мужах, как падре Эмилио Боканегра, например.
Алатристе заметил, что когда прозвучало это имя, секретарь с трудом справился со своим удивлением.
– Я не собирался называть имя его преподобия, – собрав все свое хладнокровие, ответил он. – Но раз уж вы сами удостоили его упоминания, отрицать не стану Отец Эмилио и в самом деле не принадлежит к числу тех, кого радует сближение с Англией.
– Странно, что вы, питая подобные подозрения, не сочли нужным посоветоваться со мной.
Алькесар вздохнул и послал Оливаресу улыбку единомышленника, если не сообщника. Чем дольше шел разговор, тем лучше он понимал, какого тона держаться, и постепенно обретал прежнюю уверенность в себе.
– Ах, ваша светлость, вам ли не знать, что такое двор! Как трудно угодить и грекам, и троянцам! Соперничают партии. Противоборствуют влияния.
Оказывается давление. Кроме того, распространилось мнение, будто и вы не являетесь рьяным поборником союза с Англией… В конце концов, кто-то хотел просто услужить вам.
– Уверяю вас, дон Луис, за услуги такого рода мне в свое время пришлось кое-кого повесить. – Взгляд Оливареса, как мушкетная пуля, пробил секретаря навылет. – Тем паче, в исполнении этой услуги наверняка не обошлось без золота Ришелье, Савойи и Венеции.
Угодливую улыбку, которой Алькесар показывал министру, что они – вместе и заодно, будто смыло с его лица.
– Не понимаю, о чем вы, ваша светлость.
– Не понимаете? Забавно. Мои шпионы подтвердили, что некая значительная сумма была передана некоему влиятельному при дворе лицу, однако не смогли установить, кому именно… Теперь многое становится на свои места.
Алькесар приложил руку к груди – как раз к тому месту, где был вышит крест Калатравы.
– Не думаете же вы, ваша светлость, что я…
– Вы? А при чем тут вы? – Оливарес взмахнул рукой, словно отбрасывая это нелепое предположение, и Алькесар вновь заулыбался. – В конце концов, всем известно, что именно я приставил вас к его величеству в качестве личного секретаря. Вы пользовались моим доверием. Вы были моим человеком. И хотя в последнее время ваши позиции до известной степени усилились, я сомневаюсь, что вам взбрело бы в голову плести заговоры по собственному почину. Это было бы полнейшим безрассудством, не правда ли?
Улыбка на губах секретаря вновь стала блекнуть и меркнуть.
– Разумеется, ваша светлость, – тихо проговорил он.
– И уж тем более – в тех областях, которые представляют особенный интерес для иностранных держав. Преподобному Эмилио это еще сошло бы с рук, ибо он – лицо духовное, да еще и с прочными связями при дворе. А всякому другому за такие проделки не сносить головы.
И Оливарес устремил на него взгляд, исполненный грозной многозначительности.
– Ваша светлость, – меняясь в лице, пролепетал Алькесар. – Вы же знаете, до какой степени я вам предан…
– И до какой же? – насмешливо осведомился министр.
– Я предан вам беззаветно! Верен беспредельно!
И очень полезен!
– Напоминаю вам, дон Луис, что преданными, верными, полезными людьми я заполнил не одно кладбище.
И, произнеся эту зловеще-хвастливую фразу, звучавшую в его устах отнюдь не пустой угрозой, граф Оливарес с рассеянным видом стал вертеть в пальцах перо, словно раздумывая, не скрепить ли своей подписью некий приговор. Алатристе заметил, что Алькесар следил за этими движениями с нескрываемым ужасом.
– Да, кстати о кладбищах, – вдруг добавил министр. – Позвольте вам представить Диего Алатристе, больше известного как капитан Алатристе… Вы ведь не знакомы?
– Я?.. Кхм… Нет. Откуда же мне его знать?
– Приятно вращаться в обществе предусмотрительных людей – никто никого не знает.
Губы Оливареса снова дрогнули, возвещая усмешку, которой так и не последовало. Кончиком пера он указал на капитана.
– Дон Диего Алатристе – достойнейшая личность с безупречным послужным списком, но из-за недавно полученной раны и неблагоприятного стечения обстоятельств оказался в трудном положении. Он кажется мне человеком отважным и заслуживающим доверия… Надежным – вот правильное слово. Такие люди встречаются нечасто, и я уверен, что если повезет, для него наступят лучшие времена.
Было бы жаль навсегда отказаться от услуг, которые он время от времени мог бы нам оказывать. – Пронизывающим взором Оливарес оглядел секретаря.
– Как вы полагаете, дон Луис, я прав?
– Совершенно правы, ваша светлость, – поспешил ответить тот. – Но мне сдается, что образ жизни сеньора Алатристе с большой вероятностью предполагает всякого рода неприятные неожиданности… Несчастный случай по собственной неосторожности или что-то подобное… Если такое произойдет, винить в этом будет некого.
С этими словами он послал капитану соболезнующий взгляд.
– А мне кажется справедливым, если мы с нашей стороны не станем предрешать столь плачевный финал. А? Какого вы мнения на сей счет, господин королевский секретарь?
– Полностью с вами согласен. – Голос Алькесара дрогнул от досады.
– А иначе я буду очень огорчен.
– Понимаю, ваша светлость.
– Очень! И буду расценивать это едва ли не как оскорбление. Нанесенное лично мне.
Казалось, что у Алькесара вот-вот произойдет разлитие желчи. Испуганная гримаса, искривившая его лицо, долженствовала обозначать улыбку.
– Разумеется, ваша светлость, – пробормотал он.
Оливарес, воздев палец, как если бы вдруг вспомнил нечто очень важное, порылся в бумагах, вытащил какой-то документ и протянул его Алькесару.
– Вы снимете камень с моей души, если самолично озаботитесь назначением этого пенсиона.
Видите – ходатайство подписано лично доном Амбросьо де Спинолой: дону Диего Алатристе за безупречную службу во Фландрии причитается четыре эскудо ежемесячно. Эта сумма поможет ему, не бедствуя, коротать время в ожидании выгодного заказа.
Ясно, дон Луис?
Алькесар принял бумагу кончиками пальцев, словно боясь обжечься. Глаза его блуждали, казалось, он вот-вот лишится чувств. Судорога бессильной ярости свела ему челюсти так, что он еле смог выговорить:
– Уж куда ясней, ваша светлость.
– Ну и прекрасно. Больше вас не задерживаю.
И снова уткнувшись в бумаги, могущественнейший человек Европы небрежным движением руки отослал королевского секретаря.
* * *
Оставшись наедине с Алатристе, он вскинул голову и надолго задержал на нем пытливый взгляд.
– Ни давать, ни требовать объяснений не собираюсь, – произнес он мрачно.
– Я и не прошу, ваша светлость.
– А попросили бы – уже находились бы в царствии небесном. Или на полпути туда.
Наступило молчание. Министр поднялся из-за стола, подошел к окну, мимо которого, возвещая дождь, медленно проплывали тучи. Заложив руки за спину, он некоторое время наблюдал за марширующими во дворе гвардейцами. Против света его темный силуэт казался особенно громоздким.
– Так или иначе, – прибавил Оливарес, не оборачиваясь, – скажите спасибо, что живы.
– Это меня и удивляет, – отвечал Алатристе. – Особенно после того, что я услышал.
– Если предположить, что вообще что-нибудь слышали.
– Да, если я вообще что-нибудь слышал…
Оливарес, по-прежнему стоя лицом к окну, пожал могучими плечами:
– Вы живы потому, что не заслуживаете смерти, вот и все. По крайней мере, пока. И еще потому, что есть люди, заинтересованные в вас.
– Благодарю вас, ваша светлость.
– Не стоит. – Оливарес отошел от окна, сделал несколько шагов, гулко отозвавшихся по деревянному полу. – Существует и третья причина: оставляя вас в живых, я наношу кое-кому жесточайшее из всех возможных оскорблений. Эти «кое-кто» полезны мне, ибо продажны и честолюбивы, и по той же самой причине они порой поддаются искушению действовать в собственных интересах или в интересах третьих лиц… Как быть! С цельными и чистыми людьми можно выигрывать битвы, но нельзя управлять государством. Таким, как это, по крайней мере.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
– Может быть, так оно и есть, – кивнул он. – Может, вы и в самом деле из породы забывчивых. Или немых.
Еще мгновение Оливарес размышлял, перебирая бумаги, и наконец сказал:
– Мне надо кое-что выяснить. Соблаговолите подождать еще немного.
Он приподнялся и, дотянувшись до свисавшего с потолка шнура, дернул за него один раз. Затем вновь уселся за стол и больше уже не обращал на капитана никакого внимания.
Человек, поспешивший явиться на зов Оливареса, сразу показался Алатристе знакомым, а когда он заговорил, исчезли и последние сомнения. Черт побери, подумал он, встреча старых друзей: не хватает только падре Эмилио Боканегра да рябого итальянца – и вся капелла была бы в сборе. У вошедшего была круглая, почти совсем лысая голова – лишь на темени в беспорядке торчали редкие седоватые пряди. Столь же скудна была и прочая растительность – спускавшиеся ниже ушей бакенбарды, узкая бородка, жиденькие, но подвитые усы. Щеки и крупный нос – в красных прожилках. Ни строгий черный наряд, ни даже вышитый на груди крест ордена Калатравы не могли придать его наружности ни значительности, ни благообразия – этому противились несвежий, плохо накрахмаленный круглый воротник, чернильные пятна на руках, придававшие ему сходство с каким-то захудалым канцеляристом и никак не вязавшиеся с массивным золотым перстнем на левом мизинце. Однако живые глаза светились злым умом и волей, а левая бровь, приподнятая будто в вечном ироническом недоумении, красноречиво свидетельствовала о хитрости и изворотливости. Удивленное выражение, появившееся на его лице при виде Диего Алатристе, тотчас сменилось на холодно-пренебрежительное.
То был Луис де Алькесар, личный секретарь нашего короля Филиппа Четвертого. На сей раз он появился без маски.
* * *
– Ну-с, так, – произнес Оливарес. – Мы имеем дело с двумя заговорами. Первый ставил своей целью поучить уму-разуму заезжих англичан, а заодно отобрать у них кое-какие секретные документы. Второй же – просто убить их. О первом мне докладывали…
Второй оказался почти полной неожиданностью.
Может быть, вы, дон Луис, как секретарь его величества и человек, искушенный в хитросплетениях придворной жизни, что-нибудь слышали о нем?
Министр говорил, очень медленно роняя слова и разделяя фразы долгими паузами, и при этом не сводил глаз с Алькесара. Тот слушал молча, время от времени искоса поглядывая на капитана, который стоял рядом и гадал, чем же вся эта история кончится. Да ничем хорошим, недаром же говорится: «Пастухам – ужин, а овечке – вертел».
Оливарес замолчал в ожидании ответа. Луис де Алькесар откашлялся.
– Боюсь, что не смогу быть особенно полезен вашей светлости, – начал он, и по тону его было более чем очевидно, что присутствие Алатристе сбивает его с толку. – Мне приходилось слышать кое-что о первом заговоре… Что же касается второго… – тут он снова метнул взгляд на Алатристе, и левая бровь изогнулась еще круче, словно занесенный клинок турецкого ятагана, – ..то я, право, не знаю, что мог рассказать этот.., гм.., человек.
Оливарес в нетерпении выбил пальцами по столу барабанную дробь:
– Этот человек не рассказал ничего. Он здесь находится по другому делу.
Алькесар, явно пытаясь угадать истинный смысл услышанного, молча и довольно долго глядел на министра, потом перевел взгляд на Алатристе и опять – на Оливареса.
– Но…
– Никаких «но».
Алькесар вновь прокашлялся.
– Вы, ваша светлость, затронули столь деликатную тему в присутствии третьего лица, что я подумал было…
– И совершенно напрасно.
– Простите… – Секретарь беспокойно покосился на бумаги, загромождавшие стол, словно чуял в них какую-то опасность для себя. Он заметно побледнел. – Не знаю, имею ли я право при постороннем…
Оливарес повелительно вскинул руку. Алатристе мог бы поклясться, что все происходящее доставляет министру истинное наслаждение.
– Имеете.
Алькесар уже четырежды прочищал горло – на этот раз это вышло у него особенно звучно.
– Слушаю, ваша светлость. – Смертельная бледность на лице секретаря сменилась густым румянцем, словно его бросало то в жар, то в холод. – Вот что я могу предположить по поводу второго заговора…
– Покорнейше вас прошу предполагать как можно более подробно.
– Разумеется, ваша светлость. – Алькесар тщетно пытался разглядеть, какие бумаги лежат на столе у Оливареса: неодолимый чиновничий инстинкт побуждал его искать в них подоплеку происходящего. – Так вот, я могу предположить, что здесь имело место столкновение противоборствующих интересов. К примеру, Церковь…
– Церковь – чересчур общее понятие. Вы кого имеете в виду?
– Ну, есть слуги Церкви, не чуждающиеся земных помыслов… И им, разумеется, совсем не нравится, что еретик…
– Теперь понятно, – оборвал его министр. – Речь идет о таких святых мужах, как падре Эмилио Боканегра, например.
Алатристе заметил, что когда прозвучало это имя, секретарь с трудом справился со своим удивлением.
– Я не собирался называть имя его преподобия, – собрав все свое хладнокровие, ответил он. – Но раз уж вы сами удостоили его упоминания, отрицать не стану Отец Эмилио и в самом деле не принадлежит к числу тех, кого радует сближение с Англией.
– Странно, что вы, питая подобные подозрения, не сочли нужным посоветоваться со мной.
Алькесар вздохнул и послал Оливаресу улыбку единомышленника, если не сообщника. Чем дольше шел разговор, тем лучше он понимал, какого тона держаться, и постепенно обретал прежнюю уверенность в себе.
– Ах, ваша светлость, вам ли не знать, что такое двор! Как трудно угодить и грекам, и троянцам! Соперничают партии. Противоборствуют влияния.
Оказывается давление. Кроме того, распространилось мнение, будто и вы не являетесь рьяным поборником союза с Англией… В конце концов, кто-то хотел просто услужить вам.
– Уверяю вас, дон Луис, за услуги такого рода мне в свое время пришлось кое-кого повесить. – Взгляд Оливареса, как мушкетная пуля, пробил секретаря навылет. – Тем паче, в исполнении этой услуги наверняка не обошлось без золота Ришелье, Савойи и Венеции.
Угодливую улыбку, которой Алькесар показывал министру, что они – вместе и заодно, будто смыло с его лица.
– Не понимаю, о чем вы, ваша светлость.
– Не понимаете? Забавно. Мои шпионы подтвердили, что некая значительная сумма была передана некоему влиятельному при дворе лицу, однако не смогли установить, кому именно… Теперь многое становится на свои места.
Алькесар приложил руку к груди – как раз к тому месту, где был вышит крест Калатравы.
– Не думаете же вы, ваша светлость, что я…
– Вы? А при чем тут вы? – Оливарес взмахнул рукой, словно отбрасывая это нелепое предположение, и Алькесар вновь заулыбался. – В конце концов, всем известно, что именно я приставил вас к его величеству в качестве личного секретаря. Вы пользовались моим доверием. Вы были моим человеком. И хотя в последнее время ваши позиции до известной степени усилились, я сомневаюсь, что вам взбрело бы в голову плести заговоры по собственному почину. Это было бы полнейшим безрассудством, не правда ли?
Улыбка на губах секретаря вновь стала блекнуть и меркнуть.
– Разумеется, ваша светлость, – тихо проговорил он.
– И уж тем более – в тех областях, которые представляют особенный интерес для иностранных держав. Преподобному Эмилио это еще сошло бы с рук, ибо он – лицо духовное, да еще и с прочными связями при дворе. А всякому другому за такие проделки не сносить головы.
И Оливарес устремил на него взгляд, исполненный грозной многозначительности.
– Ваша светлость, – меняясь в лице, пролепетал Алькесар. – Вы же знаете, до какой степени я вам предан…
– И до какой же? – насмешливо осведомился министр.
– Я предан вам беззаветно! Верен беспредельно!
И очень полезен!
– Напоминаю вам, дон Луис, что преданными, верными, полезными людьми я заполнил не одно кладбище.
И, произнеся эту зловеще-хвастливую фразу, звучавшую в его устах отнюдь не пустой угрозой, граф Оливарес с рассеянным видом стал вертеть в пальцах перо, словно раздумывая, не скрепить ли своей подписью некий приговор. Алатристе заметил, что Алькесар следил за этими движениями с нескрываемым ужасом.
– Да, кстати о кладбищах, – вдруг добавил министр. – Позвольте вам представить Диего Алатристе, больше известного как капитан Алатристе… Вы ведь не знакомы?
– Я?.. Кхм… Нет. Откуда же мне его знать?
– Приятно вращаться в обществе предусмотрительных людей – никто никого не знает.
Губы Оливареса снова дрогнули, возвещая усмешку, которой так и не последовало. Кончиком пера он указал на капитана.
– Дон Диего Алатристе – достойнейшая личность с безупречным послужным списком, но из-за недавно полученной раны и неблагоприятного стечения обстоятельств оказался в трудном положении. Он кажется мне человеком отважным и заслуживающим доверия… Надежным – вот правильное слово. Такие люди встречаются нечасто, и я уверен, что если повезет, для него наступят лучшие времена.
Было бы жаль навсегда отказаться от услуг, которые он время от времени мог бы нам оказывать. – Пронизывающим взором Оливарес оглядел секретаря.
– Как вы полагаете, дон Луис, я прав?
– Совершенно правы, ваша светлость, – поспешил ответить тот. – Но мне сдается, что образ жизни сеньора Алатристе с большой вероятностью предполагает всякого рода неприятные неожиданности… Несчастный случай по собственной неосторожности или что-то подобное… Если такое произойдет, винить в этом будет некого.
С этими словами он послал капитану соболезнующий взгляд.
– А мне кажется справедливым, если мы с нашей стороны не станем предрешать столь плачевный финал. А? Какого вы мнения на сей счет, господин королевский секретарь?
– Полностью с вами согласен. – Голос Алькесара дрогнул от досады.
– А иначе я буду очень огорчен.
– Понимаю, ваша светлость.
– Очень! И буду расценивать это едва ли не как оскорбление. Нанесенное лично мне.
Казалось, что у Алькесара вот-вот произойдет разлитие желчи. Испуганная гримаса, искривившая его лицо, долженствовала обозначать улыбку.
– Разумеется, ваша светлость, – пробормотал он.
Оливарес, воздев палец, как если бы вдруг вспомнил нечто очень важное, порылся в бумагах, вытащил какой-то документ и протянул его Алькесару.
– Вы снимете камень с моей души, если самолично озаботитесь назначением этого пенсиона.
Видите – ходатайство подписано лично доном Амбросьо де Спинолой: дону Диего Алатристе за безупречную службу во Фландрии причитается четыре эскудо ежемесячно. Эта сумма поможет ему, не бедствуя, коротать время в ожидании выгодного заказа.
Ясно, дон Луис?
Алькесар принял бумагу кончиками пальцев, словно боясь обжечься. Глаза его блуждали, казалось, он вот-вот лишится чувств. Судорога бессильной ярости свела ему челюсти так, что он еле смог выговорить:
– Уж куда ясней, ваша светлость.
– Ну и прекрасно. Больше вас не задерживаю.
И снова уткнувшись в бумаги, могущественнейший человек Европы небрежным движением руки отослал королевского секретаря.
* * *
Оставшись наедине с Алатристе, он вскинул голову и надолго задержал на нем пытливый взгляд.
– Ни давать, ни требовать объяснений не собираюсь, – произнес он мрачно.
– Я и не прошу, ваша светлость.
– А попросили бы – уже находились бы в царствии небесном. Или на полпути туда.
Наступило молчание. Министр поднялся из-за стола, подошел к окну, мимо которого, возвещая дождь, медленно проплывали тучи. Заложив руки за спину, он некоторое время наблюдал за марширующими во дворе гвардейцами. Против света его темный силуэт казался особенно громоздким.
– Так или иначе, – прибавил Оливарес, не оборачиваясь, – скажите спасибо, что живы.
– Это меня и удивляет, – отвечал Алатристе. – Особенно после того, что я услышал.
– Если предположить, что вообще что-нибудь слышали.
– Да, если я вообще что-нибудь слышал…
Оливарес, по-прежнему стоя лицом к окну, пожал могучими плечами:
– Вы живы потому, что не заслуживаете смерти, вот и все. По крайней мере, пока. И еще потому, что есть люди, заинтересованные в вас.
– Благодарю вас, ваша светлость.
– Не стоит. – Оливарес отошел от окна, сделал несколько шагов, гулко отозвавшихся по деревянному полу. – Существует и третья причина: оставляя вас в живых, я наношу кое-кому жесточайшее из всех возможных оскорблений. Эти «кое-кто» полезны мне, ибо продажны и честолюбивы, и по той же самой причине они порой поддаются искушению действовать в собственных интересах или в интересах третьих лиц… Как быть! С цельными и чистыми людьми можно выигрывать битвы, но нельзя управлять государством. Таким, как это, по крайней мере.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24