Руки закинуты под голову, волосы рассыпались, разметались по мху.
— Ты так кричал, будто потерял меня, — говорит Юлька.
— Я очень боюсь этого, — отвечаю я.
— Это правда?
— Я ведь не умею врать, Юлька.
— Иди сюда, Максим!
Я падаю рядом с ней на пружинящий мох и расстегиваю ее рубашку до конца… Спикировав откуда-то сверху, нахал комар опережает меня, его также притягивает белая Юлькина грудь…
…Я растянулся на мху, положив голову ей на колени. Юлька сидит, прислонившись спиной к шершавому стволу. В волосах ее пламенеет свернувшийся колечком клочок нежной коры. Юлька щекочет меня, как щенка, за ухом, гладит щеки, волосы. Пальцы ее пахнут смолой. Надо вставать и двигаться дальше, но я лежу и смотрю на Юльку. Наверное, впервые мне так по-настоящему хорошо рядом с ней. И мне хочется как можно подольше растянуть это ощущение. Я знаю: никто мне в мире, кроме Юльки, больше не нужен. Как бы мне хотелось, чтобы и она это же чувствовала. Но мысли Юльки я еще не научился угадывать… Здесь мои способности дали осечку…
До лесного безымянного озера еще километра три. Уже не стволы, а вершины облиты золотым закатным огнем. Через час сядет солнце, и в лесу станет темно и тревожно.
— Я рада, что ты не директор, — сказала Юлька. — Мне наплевать, кто что скажет или подумает, но я почему-то чувствовала себя рядом с тобой неловко, что-то меня связывало… Директор завода и я! Смешно, не так ли?
— Ничего не нахожу тут смешного.
— Маша Кривина мне все уши прожужжала: мол, ты встречаешься с ним, потому что он директор… Тебе лестно, что сам директор за тобой ухаживает, да еще такой молодой и интересный… — Юлька с улыбкой взглянула на меня. — Ты, оказывается, интересный?.. И еще говорила, что ты меня скоро бросишь, потому что… Не буду ее выдавать… Почему она так говорит, Максим?
— Я думаю, что не от большого ума, — ответил я.
— Она тебя терпеть не может.
— А мне она нравится, — сказал я. — Девушка с характером.
— Что это мы все о Маше да о Маше?
— Действительно, давай лучше поговорим о том парне с танцплощадки? Он, кажется, инженер?
— Позабудь ты о нем!
— Тебе бы тоже не мешало.
Юлька дернула меня за мочку уха.
— Ты мне больше нравишься, чем он, — сказала она.
— Юлька, давай поженимся? — предложил я. — Я это серьезно.
— Вы никак сговорились? — рассмеялась она. — И инженер Потапов вчера то же самое сказал мне.
В другой раз, возможно, мне было бы и интересно послушать про него, но только не сейчас.
— Я люблю тебя, Юлька, — сказал я.
Сколько бы там ни говорили, ни писали, мол, это банальная фраза, однако, человечество за все время своего существования других слов, которые могли бы заменить эти, не придумало. И какими бы банальными ни были эти слова, произнести их не так-то легко. И, пожалуй, я сегодня их впервые произнес…
Ее рука замерла на моем плече. Скосив глаза, я увидел ее круглый подбородок, припухлые губы и оттененные густыми ресницами смеющиеся глаза.
— Кого же мне из вас выбрать? — лукаво сказала она. — В сказках принцессы придумывали своим женихам трудные испытания: кто выполнит, тот и получит ее руку и сердце… Какое же назначить тебе, Максим, испытание?
— Хочешь, понесу тебя на руках до озера? — предложил я и одним махом встал на ноги. Судя но всему, она мои слова не приняла всерьез, а жаль…
— Это слишком легкое испытание, — засмеялась она.
— Придумай потруднее, — сказал я, продевая руки в лямки рюкзака. И приказал себе: не злись!
Юлька догнала меня и пошла рядом. Я чувствовал, что она хочет о чем-то спросить, но не решается. На нее это не похоже: обычно Юлька говорит все, что думает, ни капельки не беспокоясь, какое это произведет впечатление.
— У тебя в волосах сосновые иголки, — заметил я.
Юлька обрадованно бросила на землю свою ношу. Она устала, и идти дальше ей не хотелось. Я тоже остановился.
— Максим, это правда, что в тебя влюблена твоя секретарша Аделаида? — равнодушным тоном спросила она, однако глаза ее пристально изучают мое лицо. Иголок в волосах не осталось, но Юлька продолжает пропускать сквозь тонкие пальцы длинные пряди волос.
— Это тебе тоже сообщила Маша Кривина?
— Аделаида — девчонка славная, — беспечно продолжала Юлька, — напрасно зеваете, пан директор… извиняюсь! товарищ бывший директор завода… — и, помолчав, добавила: — А может быть, вовсе и не теряетесь? А?
— Теряюсь, Юлька, теряюсь! — рассмеялся я.
Это что-то новенькое! Неужели Юлька ревнует? Вот уж совершенно на нее не похоже… Если это Маша ей насплетничала, что ж… большое спасибо Маше Кривиной! Будь бы я снова директором, так и быть, разрешил бы ей отпуск за свой счет. Даже бессрочный…
— Чего ты улыбаешься? — спросила Юлька.
— Ты знаешь, твоя Маша Кривина мне все больше нравится… — ответил я.
3
Я развожу костер, а Николай Бутафоров чистит рыбу. Я вижу его затылок с оттопыривающимися седыми волосами, загорелую шею, серебристую щетину на щеке. Потроша окуней, он далеко отставляет рыбину от лица. Только что прошел дождь, и валежник сырой. Я стою на коленях и, закрывая собою немощный огонек, подкладываю кусочки березовой коры, сосновые шишки, черные обгорелые сучки, но пламя чахнет. Это меня злит: я привык разжигать костер с одной спички, а тут уже десяток испортил. Наконец костер задымил, заиграл тоненькими прожилками огня. Я разгибаю занемевшую спину и невольно охаю. Николай живо откликается:
— Как перевалит, брат, за сорок, начинаются всякие там отложения солей, прострелы, радикулиты, ломота в костях, простуды-насморки… А скажи, Максим, неприятно чувствовать, что дело-то идет к печальному концу, а?
— Тем, что мы были и что мы сегодня, завтра не будем уже…
Здесь, вдали от дел и суеты, я прочитал кучу разных книг и, как всегда, записал в блокнот понравившиеся мне цитаты и изречения. Книги с моих полок привезла в рюкзаке Юлька. Я их любил покупать, но вот никогда не успевал прочитывать, а тут предоставилась такая возможность. Я брал книжку с собой в лодку и, когда не клевало, с удовольствием читал, загорая на солнце. Раньше я никогда не обращал внимания на то, что вечерами большие коричневые и сиреневые стрекозы носятся у самого лица. Может быть, и замечал, но не давал себе труда поразмыслить, почему они так делают. А здесь, в Сепчитском бору, понял, что к чему: стрекозы ловят комаров и мошек. Или еще одно. Рыбы много на озере, но рыба рыбе рознь. Я точно установил, что лещ и щука — это большие хитрецы. Я как-то запустил кружки с живцами и увидел, как щука пыталась сбить рыбешку с крючка. Она торпедой устремлялась к вялому живцу и, не раскрывая пасти, ударяла его жестким носом. И лишь сбив с крючка, заглатывала. Вода в здешних озерах удивительно прозрачная и в солнечный день просматривается почти до дна. А на озере Жемчужном меня удивил лещ тем, что довольно хитроумным способом избежал опасности попасть в сеть, поставленную промысловыми рыбаками. Это бедствие изредка обрушивалось то на одно, то на другое озеро. Бедствие потому, что рыбаки прочесывали сетями и неводом все озеро и вылавливали и крупную рыбу и мелочь. Крупную забирали, а мелочь вместе с тиной и илом кучей выволакивали на берег. И тогда слетались вороны, галки, коршуны, чайки, и начинался пир на весь мир. От птичьего крика можно было оглохнуть! С одиночками браконьерами у нас более или менее начали бороться, а до самых главных браконьеров — рыболовецких бригад, для которых законы не писаны, — еще не добрались.,. Так вот, крупный лещ угодил носом в сеть и, вместо того чтобы заметаться в испуге и запутаться, намотав на себя капроновую сеть, как это случается с большинством рыб, замер на одном месте и, вращая немного выпученными выразительными глазами, казалось, задумался, осмысливая случившееся.
Я, заметив, как нырнули под воду пенопластовые поплавки, подгреб поближе и стал наблюдать. Побыв некоторое время в позе глубокомысленного мудреца, красавец лещ будто включил боковые и задние двигатели, так часто-часто замахали, закрутились его черные, постепенно светлеющие к краям плавники, и дал задний ход… Я никогда до этого не замечал, что рыба умеет и назад двигаться. Видно, капроновая нитка зацепилась за нарост на жабрах и сеть стала вспучиваться, не выпуская леща, тогда он быстро-быстро мотнул треугольной головой вверх-вниз и, к моему облегчению, благополучно выбрался из сети. Секунду постоял перед ней, как бы запоминая все происшедшее с ним на будущее, и, мощно взмахнув хвостом, растворился в прозрачной глубине.
Николай приехал вчера вечером. Рыбак он оказался, как и я, не жадный, и когда мы с ним наловили на уху, сам предложил прекратить ловлю, хотя клев был отменный. Иного рыболова охватывает охотничий азарт, и он ловит, ловит, пока клюет, хотя потом готов эту рыбу выбросить на помойку, так как ему столько не нужно.
Сегодня на утренней зорьке дождь застиг нас на Янтарном. Было солнечно, но из-за березовой рощи уже выплывали стремительные грозовые облака, на которые мы, увлеченные ловлей, как-то не обратили внимания. А когда опомнились, огромная синяя туча уже тяжело нависла над озером. Поднялась волна, в лодку стало заплескивать. Я поспешно выволок якорь, а Николай сел на весла. Первая молния сверкнула прямо над нами, а в следующую секунду нас оглушил гром. В полукилометре от берега молния расщепила толстую раздвоенную сосну. Одна опаленная вершина, срезанная почти до основания, упала на молодую ель и пригнула ее до земли.
Надо признаться, что во время грозы на большом озере и вдалеке от берега чувствуешь себя на легкой лодчонке не очень-то уютно. Крупный косой дождь исхлестал нас насквозь, и вот теперь, причалив к берегу, мы разожгли костер и стали варить уху. Котелок и всякие принадлежности я всегда беру с собой в лодку, потому что иногда предпочитаю сварить уху на таком пустынном берегу или на одном из островов.
Пока уха варится в закопченном алюминиевом котелке, мы, развесив наши брюки и рубашки на кустах, сидим в одних трусах и мирно беседуем. Укрывшиеся от ветра комары и мошка нас пока не беспокоят, да и всегда можно подбросить в костер сырых веток с листьями и окутаться едком дымовой завесой, в которой комары больше нескольких секунд не выдерживают…
— Когда к Васину? — спрашивает Николай.
— Могу я хоть раз в жизни полностью использовать свой отпуск? — отвечаю я.
Через три дня мне нужно принимать дела начальника строительства в колхозе «Рассвет», а мне не хочетсн отсюда уезжать. Мне понравилось отдыхать на турбазе, рыбачить на озерах, собирать белые грибы, смотреть на облака, на звезды, на луну, слушать, как по ночам шумит сосновый бор и крякают в камышах утки… Я уж и не помню, сколько лет я ничего этого ие видел и не слышал…
— А как же твой экспериментальный поселок? — ехидно спрашивает Бутафоров.
Если что и тревожило меня в эти безоблачные дни, так мысли о недостроенном поселке. Я его дострою. Обязательно дострою, иначе не может быть и речи, но, чтобы позлить Николая, небрежно говорю:
— А что поселок? И без меня достроят… Детали есть, а собрать панели и закончить внутри отделочные работы — это ерунда.
— Отрезвил, значит, тебя Куприянов?
— Как видишь, я не чувствую себя виноватым, — отвечаю я. — И потом, я знал, на что иду.
— Ты что, меня разыгрываешь? — сердится Николай. — Затеял всю эту перестройку, ему дали по шапке, а он и успокоился, как говорится — руки умыл… А что о тебе подумают люди, которых ты с толку сбил, которые поверили в тебя? Думаешь, все до одного от тебя отвернулись? В горком приходят, письма пишут в партийную комиссию, что тебе незаслуженно вынесли строгое взыскание и сняли с работы… Тропинин ездил в обком… Плохо ты думаешь, Максим, о людях, с которыми бок о бок работал!
Этого я не знал. Юлька, правда, говорила, мол, многие на заводе жалеют, что меня уволили… Я на это как-то внимания не обратил. Когда человек уходит с высокого поста, а его место занимает другой, всегда жалеют того, кто ушел, вспоминают его добрым словом, хотя до этого и ругали на все лады…
— Подай мне мешочек со специями, — попросил я.
Николай непонимающе посмотрел на меня и, схватив брезентовый мешочек, в котором я держал перец-горошек, лавровый лист, соль, с сердцем запустил в меня. Я ловко поймал и заправил перцем и лавровым листом уху. В котле громко булькало, в янтарной юшке мелькали красные окуневые плавники, рыбьи головы, черные горошины перца. Распространялся душистый аппетитный запах. Разбросав сучья, я добился ровного небольшого огня. Теперь пусть уха потомится минут двадцать, только после этого, остудив, ее можно есть.
— Я никогда никому не жаловался, — сказал я, постукивая деревянной ложкой по ладони. — Не умею и не люблю. Я верю в высшую справедливость, и рано или поздно она восторжествует…
— Рано или поздно! — перебил Николай. — Смотри, не было бы поздно!
— Все сейчас сложилось против меня, — спокойно продолжал я. — Срыв государственного задания, превышение полномочий, незаконное расходование средств, смерть Васи Конева, донос Аршинова… Одно наслоилось на другое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
— Ты так кричал, будто потерял меня, — говорит Юлька.
— Я очень боюсь этого, — отвечаю я.
— Это правда?
— Я ведь не умею врать, Юлька.
— Иди сюда, Максим!
Я падаю рядом с ней на пружинящий мох и расстегиваю ее рубашку до конца… Спикировав откуда-то сверху, нахал комар опережает меня, его также притягивает белая Юлькина грудь…
…Я растянулся на мху, положив голову ей на колени. Юлька сидит, прислонившись спиной к шершавому стволу. В волосах ее пламенеет свернувшийся колечком клочок нежной коры. Юлька щекочет меня, как щенка, за ухом, гладит щеки, волосы. Пальцы ее пахнут смолой. Надо вставать и двигаться дальше, но я лежу и смотрю на Юльку. Наверное, впервые мне так по-настоящему хорошо рядом с ней. И мне хочется как можно подольше растянуть это ощущение. Я знаю: никто мне в мире, кроме Юльки, больше не нужен. Как бы мне хотелось, чтобы и она это же чувствовала. Но мысли Юльки я еще не научился угадывать… Здесь мои способности дали осечку…
До лесного безымянного озера еще километра три. Уже не стволы, а вершины облиты золотым закатным огнем. Через час сядет солнце, и в лесу станет темно и тревожно.
— Я рада, что ты не директор, — сказала Юлька. — Мне наплевать, кто что скажет или подумает, но я почему-то чувствовала себя рядом с тобой неловко, что-то меня связывало… Директор завода и я! Смешно, не так ли?
— Ничего не нахожу тут смешного.
— Маша Кривина мне все уши прожужжала: мол, ты встречаешься с ним, потому что он директор… Тебе лестно, что сам директор за тобой ухаживает, да еще такой молодой и интересный… — Юлька с улыбкой взглянула на меня. — Ты, оказывается, интересный?.. И еще говорила, что ты меня скоро бросишь, потому что… Не буду ее выдавать… Почему она так говорит, Максим?
— Я думаю, что не от большого ума, — ответил я.
— Она тебя терпеть не может.
— А мне она нравится, — сказал я. — Девушка с характером.
— Что это мы все о Маше да о Маше?
— Действительно, давай лучше поговорим о том парне с танцплощадки? Он, кажется, инженер?
— Позабудь ты о нем!
— Тебе бы тоже не мешало.
Юлька дернула меня за мочку уха.
— Ты мне больше нравишься, чем он, — сказала она.
— Юлька, давай поженимся? — предложил я. — Я это серьезно.
— Вы никак сговорились? — рассмеялась она. — И инженер Потапов вчера то же самое сказал мне.
В другой раз, возможно, мне было бы и интересно послушать про него, но только не сейчас.
— Я люблю тебя, Юлька, — сказал я.
Сколько бы там ни говорили, ни писали, мол, это банальная фраза, однако, человечество за все время своего существования других слов, которые могли бы заменить эти, не придумало. И какими бы банальными ни были эти слова, произнести их не так-то легко. И, пожалуй, я сегодня их впервые произнес…
Ее рука замерла на моем плече. Скосив глаза, я увидел ее круглый подбородок, припухлые губы и оттененные густыми ресницами смеющиеся глаза.
— Кого же мне из вас выбрать? — лукаво сказала она. — В сказках принцессы придумывали своим женихам трудные испытания: кто выполнит, тот и получит ее руку и сердце… Какое же назначить тебе, Максим, испытание?
— Хочешь, понесу тебя на руках до озера? — предложил я и одним махом встал на ноги. Судя но всему, она мои слова не приняла всерьез, а жаль…
— Это слишком легкое испытание, — засмеялась она.
— Придумай потруднее, — сказал я, продевая руки в лямки рюкзака. И приказал себе: не злись!
Юлька догнала меня и пошла рядом. Я чувствовал, что она хочет о чем-то спросить, но не решается. На нее это не похоже: обычно Юлька говорит все, что думает, ни капельки не беспокоясь, какое это произведет впечатление.
— У тебя в волосах сосновые иголки, — заметил я.
Юлька обрадованно бросила на землю свою ношу. Она устала, и идти дальше ей не хотелось. Я тоже остановился.
— Максим, это правда, что в тебя влюблена твоя секретарша Аделаида? — равнодушным тоном спросила она, однако глаза ее пристально изучают мое лицо. Иголок в волосах не осталось, но Юлька продолжает пропускать сквозь тонкие пальцы длинные пряди волос.
— Это тебе тоже сообщила Маша Кривина?
— Аделаида — девчонка славная, — беспечно продолжала Юлька, — напрасно зеваете, пан директор… извиняюсь! товарищ бывший директор завода… — и, помолчав, добавила: — А может быть, вовсе и не теряетесь? А?
— Теряюсь, Юлька, теряюсь! — рассмеялся я.
Это что-то новенькое! Неужели Юлька ревнует? Вот уж совершенно на нее не похоже… Если это Маша ей насплетничала, что ж… большое спасибо Маше Кривиной! Будь бы я снова директором, так и быть, разрешил бы ей отпуск за свой счет. Даже бессрочный…
— Чего ты улыбаешься? — спросила Юлька.
— Ты знаешь, твоя Маша Кривина мне все больше нравится… — ответил я.
3
Я развожу костер, а Николай Бутафоров чистит рыбу. Я вижу его затылок с оттопыривающимися седыми волосами, загорелую шею, серебристую щетину на щеке. Потроша окуней, он далеко отставляет рыбину от лица. Только что прошел дождь, и валежник сырой. Я стою на коленях и, закрывая собою немощный огонек, подкладываю кусочки березовой коры, сосновые шишки, черные обгорелые сучки, но пламя чахнет. Это меня злит: я привык разжигать костер с одной спички, а тут уже десяток испортил. Наконец костер задымил, заиграл тоненькими прожилками огня. Я разгибаю занемевшую спину и невольно охаю. Николай живо откликается:
— Как перевалит, брат, за сорок, начинаются всякие там отложения солей, прострелы, радикулиты, ломота в костях, простуды-насморки… А скажи, Максим, неприятно чувствовать, что дело-то идет к печальному концу, а?
— Тем, что мы были и что мы сегодня, завтра не будем уже…
Здесь, вдали от дел и суеты, я прочитал кучу разных книг и, как всегда, записал в блокнот понравившиеся мне цитаты и изречения. Книги с моих полок привезла в рюкзаке Юлька. Я их любил покупать, но вот никогда не успевал прочитывать, а тут предоставилась такая возможность. Я брал книжку с собой в лодку и, когда не клевало, с удовольствием читал, загорая на солнце. Раньше я никогда не обращал внимания на то, что вечерами большие коричневые и сиреневые стрекозы носятся у самого лица. Может быть, и замечал, но не давал себе труда поразмыслить, почему они так делают. А здесь, в Сепчитском бору, понял, что к чему: стрекозы ловят комаров и мошек. Или еще одно. Рыбы много на озере, но рыба рыбе рознь. Я точно установил, что лещ и щука — это большие хитрецы. Я как-то запустил кружки с живцами и увидел, как щука пыталась сбить рыбешку с крючка. Она торпедой устремлялась к вялому живцу и, не раскрывая пасти, ударяла его жестким носом. И лишь сбив с крючка, заглатывала. Вода в здешних озерах удивительно прозрачная и в солнечный день просматривается почти до дна. А на озере Жемчужном меня удивил лещ тем, что довольно хитроумным способом избежал опасности попасть в сеть, поставленную промысловыми рыбаками. Это бедствие изредка обрушивалось то на одно, то на другое озеро. Бедствие потому, что рыбаки прочесывали сетями и неводом все озеро и вылавливали и крупную рыбу и мелочь. Крупную забирали, а мелочь вместе с тиной и илом кучей выволакивали на берег. И тогда слетались вороны, галки, коршуны, чайки, и начинался пир на весь мир. От птичьего крика можно было оглохнуть! С одиночками браконьерами у нас более или менее начали бороться, а до самых главных браконьеров — рыболовецких бригад, для которых законы не писаны, — еще не добрались.,. Так вот, крупный лещ угодил носом в сеть и, вместо того чтобы заметаться в испуге и запутаться, намотав на себя капроновую сеть, как это случается с большинством рыб, замер на одном месте и, вращая немного выпученными выразительными глазами, казалось, задумался, осмысливая случившееся.
Я, заметив, как нырнули под воду пенопластовые поплавки, подгреб поближе и стал наблюдать. Побыв некоторое время в позе глубокомысленного мудреца, красавец лещ будто включил боковые и задние двигатели, так часто-часто замахали, закрутились его черные, постепенно светлеющие к краям плавники, и дал задний ход… Я никогда до этого не замечал, что рыба умеет и назад двигаться. Видно, капроновая нитка зацепилась за нарост на жабрах и сеть стала вспучиваться, не выпуская леща, тогда он быстро-быстро мотнул треугольной головой вверх-вниз и, к моему облегчению, благополучно выбрался из сети. Секунду постоял перед ней, как бы запоминая все происшедшее с ним на будущее, и, мощно взмахнув хвостом, растворился в прозрачной глубине.
Николай приехал вчера вечером. Рыбак он оказался, как и я, не жадный, и когда мы с ним наловили на уху, сам предложил прекратить ловлю, хотя клев был отменный. Иного рыболова охватывает охотничий азарт, и он ловит, ловит, пока клюет, хотя потом готов эту рыбу выбросить на помойку, так как ему столько не нужно.
Сегодня на утренней зорьке дождь застиг нас на Янтарном. Было солнечно, но из-за березовой рощи уже выплывали стремительные грозовые облака, на которые мы, увлеченные ловлей, как-то не обратили внимания. А когда опомнились, огромная синяя туча уже тяжело нависла над озером. Поднялась волна, в лодку стало заплескивать. Я поспешно выволок якорь, а Николай сел на весла. Первая молния сверкнула прямо над нами, а в следующую секунду нас оглушил гром. В полукилометре от берега молния расщепила толстую раздвоенную сосну. Одна опаленная вершина, срезанная почти до основания, упала на молодую ель и пригнула ее до земли.
Надо признаться, что во время грозы на большом озере и вдалеке от берега чувствуешь себя на легкой лодчонке не очень-то уютно. Крупный косой дождь исхлестал нас насквозь, и вот теперь, причалив к берегу, мы разожгли костер и стали варить уху. Котелок и всякие принадлежности я всегда беру с собой в лодку, потому что иногда предпочитаю сварить уху на таком пустынном берегу или на одном из островов.
Пока уха варится в закопченном алюминиевом котелке, мы, развесив наши брюки и рубашки на кустах, сидим в одних трусах и мирно беседуем. Укрывшиеся от ветра комары и мошка нас пока не беспокоят, да и всегда можно подбросить в костер сырых веток с листьями и окутаться едком дымовой завесой, в которой комары больше нескольких секунд не выдерживают…
— Когда к Васину? — спрашивает Николай.
— Могу я хоть раз в жизни полностью использовать свой отпуск? — отвечаю я.
Через три дня мне нужно принимать дела начальника строительства в колхозе «Рассвет», а мне не хочетсн отсюда уезжать. Мне понравилось отдыхать на турбазе, рыбачить на озерах, собирать белые грибы, смотреть на облака, на звезды, на луну, слушать, как по ночам шумит сосновый бор и крякают в камышах утки… Я уж и не помню, сколько лет я ничего этого ие видел и не слышал…
— А как же твой экспериментальный поселок? — ехидно спрашивает Бутафоров.
Если что и тревожило меня в эти безоблачные дни, так мысли о недостроенном поселке. Я его дострою. Обязательно дострою, иначе не может быть и речи, но, чтобы позлить Николая, небрежно говорю:
— А что поселок? И без меня достроят… Детали есть, а собрать панели и закончить внутри отделочные работы — это ерунда.
— Отрезвил, значит, тебя Куприянов?
— Как видишь, я не чувствую себя виноватым, — отвечаю я. — И потом, я знал, на что иду.
— Ты что, меня разыгрываешь? — сердится Николай. — Затеял всю эту перестройку, ему дали по шапке, а он и успокоился, как говорится — руки умыл… А что о тебе подумают люди, которых ты с толку сбил, которые поверили в тебя? Думаешь, все до одного от тебя отвернулись? В горком приходят, письма пишут в партийную комиссию, что тебе незаслуженно вынесли строгое взыскание и сняли с работы… Тропинин ездил в обком… Плохо ты думаешь, Максим, о людях, с которыми бок о бок работал!
Этого я не знал. Юлька, правда, говорила, мол, многие на заводе жалеют, что меня уволили… Я на это как-то внимания не обратил. Когда человек уходит с высокого поста, а его место занимает другой, всегда жалеют того, кто ушел, вспоминают его добрым словом, хотя до этого и ругали на все лады…
— Подай мне мешочек со специями, — попросил я.
Николай непонимающе посмотрел на меня и, схватив брезентовый мешочек, в котором я держал перец-горошек, лавровый лист, соль, с сердцем запустил в меня. Я ловко поймал и заправил перцем и лавровым листом уху. В котле громко булькало, в янтарной юшке мелькали красные окуневые плавники, рыбьи головы, черные горошины перца. Распространялся душистый аппетитный запах. Разбросав сучья, я добился ровного небольшого огня. Теперь пусть уха потомится минут двадцать, только после этого, остудив, ее можно есть.
— Я никогда никому не жаловался, — сказал я, постукивая деревянной ложкой по ладони. — Не умею и не люблю. Я верю в высшую справедливость, и рано или поздно она восторжествует…
— Рано или поздно! — перебил Николай. — Смотри, не было бы поздно!
— Все сейчас сложилось против меня, — спокойно продолжал я. — Срыв государственного задания, превышение полномочий, незаконное расходование средств, смерть Васи Конева, донос Аршинова… Одно наслоилось на другое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57