Пять лет за убийство семнадцати тысяч евреев! Неудивительно, что израильтяне считают: их долг казнить таких людей собственноручно.
Услышав какой-то щелчок, я открыл глаза, с опозданием поняв, что щелчок этот – взводимый курок на «смит-вессоне» тридцать восьмого калибра. Красивый револьвер с рубчатой рукояткой – я уже видел его в бардачке «бьюика» Джейкобса. Оружие я всегда хорошо помню. Особенно если оно нацелено мне в физиономию.
– Отодвинься от стола, – спокойно приказал майор, – и положи руки на голову. Всё – медленно. У моего тридцать восьмого калибра очень легкий курок, выстрелит – не заметишь, стоит твоей руке чуть подвинуться к тому маузеру. Я заметил на снегу твои следы. Надо же так наследить! Какой ты неосмотрительный!
Откинувшись на стуле, я положил руки на голову, не спуская глаз с черного зрачка ствола, – тот все приближался. Мы оба знали: нажми он на курок, и я покойник. Тридцать восьмой калибр снабжает человеческий череп десятком дополнительных вентиляционных отверстий.
– Будь у меня побольше времени, – сказал Джейкобс, – я бы полюбопытствовал, как это ты умудрился сбежать из Вены так быстро. Впечатляет. Предупреждал же я Эрика, чтобы не давал тебе денег. Ты с их помощью вырвался из Вены, так? – Подавшись вперед, он осторожно взял со стола мой пистолет.
– Ну что ты! Деньги все еще при мне.
– О? И где же они? – Он поставил на предохранитель мой автоматический пистолет и засунул его за ремень брюк.
– Недалеко, – ответил я. – Можем поехать и забрать их, если желаешь.
– А могу, Гюнтер, вышибить их из тебя рукояткой револьвера. Но тебе повезло, время поджимает.
– Торопишься на самолет?
– Именно. А теперь давай сюда паспорта.
– Какие еще паспорта?
– Если мне придется просить второй раз, лишишься уха. И не обманывай себя, будто кто-то примчится на выстрелы. Тут за углом такая пальба по тарелочкам стоит!
– Довод неплохой. Можно опустить руку достать их? Они в кармане пальто. Или ты предпочитаешь, чтоб я зубами доставал?
– Только указательным пальцем и большим. – Отступя на шаг, Джейкобс приставил револьвер к моей голове. Тут он заметил открытую папку передо мной. Не было смысла давать ему лишний повод нажать на курок, поэтому, вытянув паспорта из кармана, я бросил их поверх папки.
– Чего это ты там читал? – Забрав паспорта и билеты, он спрятал их в карман своего короткого кожаного пальто.
– Записи о болезни одного из пациентов твоих протеже. – Я захлопнул папку.
– Руки на голову! – рявкнул Джейкобс.
– Думаю, врачи из них не слишком умелые. За всеми их пациентами водилась прегадостная привычка – умирать. – Я изо всех сил старался унять злость, но уши у меня горели. Я надеялся, он подумает – из-за холода. Мне дико хотелось превратить его морду в кровавое месиво, но сначала надо увернуться от выстрела.
– Победа стоит всех расходов, – заметил он.
– Легко говорить, когда платишь не ты.
– Военнопленные нацисты? – ухмыльнулся майор. – Вряд ли кто заплачет о десятке больных фрицев.
– А тот парень, которого ты вез в Дахау? – напомнил я. – Он тоже из этих нацистов-военнопленных?
– Вольфрам? Так, расходный материал. Тебя мы выбрали по той же причине, Гюнтер. Ты тоже расходный материал.
– А когда иссяк местный источник больных военнопленных? Начали использовать неизлечимо больных из мюнхенской психиатрички? Совсем как в старые добрые времена. Они тоже расходный материал, да?
– Это глупость. Не стоило им пускаться на такой риск.
– А знаешь, я могу понять, почему они решились, – сказал я. – Они преступники. Фанатики. Но ты, Джейкобс! Тебе известно, что они творили в войну. Я видел досье в русской комендатуре в Вене, там твоя подпись. Опыты над заключенными. Многие из них были евреи, так же как ты. Тебя это не трогает? Совсем?
– Это было давно, – ответил Джейкобс, – а исследования – сейчас. И что еще важнее, будут завтра.
– Ты говоришь, как один мой знакомый. Упертый нацист.
– На опыты уйдет еще год-два, – продолжил майор, прислонившись к стене и чуть расслабляясь, и у меня даже мелькнула мысль: не появилась ли у меня четвертушка шанса? А может, он надеялся, что я кинусь на него, и у него будет предлог застрелить меня? Если считать, что предлог ему требуется. – Вакцина от малярии куда важнее, чем торжество правосудия и возмездие. Ты хоть представляешь, сколько может стоить такая вакцина?
– Нет ничего важнее возмездия, – вскинулся я. – В моем кодексе – нет!
– Очень удачно, Гюнтер, что у тебя такие воззрения. Потому что ты будешь играть главную роль на выездном процессе карающего правосудия, тут, в Гармише. У вас, у немцев, по-моему, нет такого названия, а мы называем его – суд «кенгуру». Не спрашивай меня почему. По сути это – неофициальный суд, на котором отбрасывают всякие там юридические формальности. Израильтяне называют такой суд «Накам» – месть. Приговор суда приводится в исполнение через минуту после вердикта. – Он вскинул револьвер. – Поднимайся, Гюнтер! – Я встал. – Теперь ступай в коридор и шагай впереди меня.
Он попятился из двери, пока я подходил к нему. Я молился: хоть бы что-то отвлекло его, заставило оторвать от меня глаза, ну хоть на полсекунды! Но и он, разумеется, прекрасно все понимал и был настороже.
– Запру тебя в местечке приятном и теплом, – приговаривал он, подталкивая меня по коридору. – Открой дверь и топай вниз.
Я выполнял в точности все, как он приказывал, чувствуя револьвер тридцать восьмого калибра, нацеленный мне точно между лопаток. С трех-четырех шагов такая пуля прошьет меня насквозь, оставив дырку размером с австрийскую двухшиллинговую монету.
– А когда я тебя запру, – продолжал он, спускаясь по лестнице позади меня и включая на ходу свет, – то позвоню кое-каким моим знакомым в Линце. Друзьям. Один из них служил раньше в ЦРУ. А теперь в израильской разведке. Так им, по крайней мере, нравится себя называть. На самом деле они убийцы. Так называю их я. И для того их и использую.
– Наверное, именно они убили настоящую фрау Варцок, – предположил я.
– Я бы, Гюнтер, не стал проливать по ней слез после всего, что она наделала в войну.
– А бывшая подружка Груэна, Вера Мессман? – не унимался я. – Ее тоже они убили?
– Конечно.
– Но она-то преступницей не была. Что ты им наговорил про нее?
– Придумал, что была охранницей в Равенсбрюке. Это была тренировочная база для эсэсовок-надзирательниц. Знал про такую? Британцы повесили немало женщин из Равенсбрюка. Ирму Гриз, например, ей было чуть больше двадцати. Но некоторым удалось смыться. Я сказал им, что любимым развлечением Веры Мессман было натравливать волкодавов на евреев, собаки разрывали их в клочья. По большей части информация, которую я сливаю им, правда. Но случается, что подсовываю в список человечка, который вовсе и не был нацистом. Вроде Веры Мессман. А теперь вот тебя, Гюнтер. Вот уж они довольны будут тебя заполучить! Они давно за Эриком Грузном охотятся. Получат все нужные документы, доказывающие, что ты – Груэн. На случай, если тебе вздумается оспаривать это, чтобы спастись. Публичный суд союзных сил в Германии, конечно, действовал бы более дотошно. Но правительство, да и союзники, не надрываются, выслеживая военных преступников. Единственно, кто по-настоящему охотится на них, – израильтяне. И как только они сочтут, что убили Эрика Груэна, мы закроем на него досье. И русские тоже. А настоящий Эрик Груэн будет чист и на свободе. Вот так ты и сыграешь свою роль, Гюнтер. Расплатишься за него. – Я спустился до конца лестницы. – Открой дверь и войди.
Я стоял не двигаясь.
– Если желаешь, – любезно предложил Джейкобс, – могу прострелить тебе ногу, и будем надеяться, что ты не истечешь кровью и не подохнешь за те три-четыре часа, которые им потребуется, чтобы добраться из Линца сюда. Выбор за тобой.
Открыв подвальную дверь, я вошел. До войны я сумел бы расправиться с ним. Тогда я был проворнее. Моложе и проворнее.
– А теперь сядь и руки на голову!
И снова я повиновался. Я услышал, как дверь позади меня захлопнулась, и на минуту ослеп в темноте. В замке повернулся ключ, и вспыхнул свет, включенный снаружи.
– Тебе есть о чем подумать, – громко сказал Джейкобс за дверью. – А пока они едут, мы успеем в аэропорт. Сегодня в полночь Груэн, Хенкель и их леди отправятся в путь, к новой жизни в Америке. А ты будешь валяться мордой вниз в мелкой могиле.
Я промолчал. Да и сказать, собственно, мне было нечего. Ему, во всяком случае. Я надеялся только, что израильтяне, которые приедут из Линца, хорошо понимают по-немецки.
40
Некоторое время я слышал, как наверху расхаживает Джейкобс, а потом все стихло. Поднявшись, я лягнул дверь – помогло выплеснуть злость и чувство бессилия, но никак не способствовало побегу. Сделана подвальная дверь была из дуба. Я мог колотить по ней хоть целый день, но даже не поцарапал бы. Я огляделся – нет ли хоть какого-нибудь инструмента?
Ни окон в подвале, ни других дверей не было. Пол и стены бетонные. В углу исходил жаром радиатор центрального отопления, обжигающе горячий, как электрическая лампочка, лежали какие-то старые кухонные принадлежности – я предположил, что лаборатория наверху когда-то была кухней. Еще тут валялось несколько пар лыж, ботинок и палки, коньки и велосипед без шин. Я поразмахивал лыжей на манер копья и решил, что она может быть полезна, если израильтяне явятся, вооруженные лишь силой Господней. Но если с оружием, то беда. По этой причине я отказался от подобного же плана использовать коньки.
Среди разного барахла тут стоял небольшой ящик с запыленными бутылками рислинга. Отбив горлышко у одной, я без особого удовольствия выпил содержимое. Гаже теплого рислинга ничего нет. Мне стало жарко. Я снял пальто и пиджак, закурил сигарету и перенес внимание на объемные пакеты, сложенные по обе стороны радиатора. Все адресованы майору Джейкобсу, с наклейками «Правительство США. Срочные лабораторные образцы». На других было написано: «Крайняя осторожность. Обращаться бережно. Хранить только в теплом месте. Опасность инфекционной болезни. Содержат живой материал. Вскрывать только профессиональному энтомологу».
Вряд ли отряду израильских мстителей помешает прикончить меня пара эскадронов комаров, но все-таки я вскрыл упаковку одной коробки и снял крышку. Коробка была забита соломой, а внутри – удобный портативный домик для друзей Хенкеля и Груэна. На двух листках бумаги шла опись содержимого посылки: «В инсектарии находятся живые анофелесы, яйца, личинки и взрослые особи, мужские и женские. Взрослые особи в москитных садках. В инсектарии находятся также всасывающие трубки для извлечения москитов из садков и питательный кровяной раствор для поддержания жизни насекомых в течение тридцати дней».
В двух других посылках находились такие же коробочки, а в четвертой по описи – лупы, пинцеты, слайды, чашки Петри, пипетки, комплект для биопроб, сачки и хлороформ. Последнее заставило меня задуматься: а может, удастся усыпить одного из израильтян. Но снова я отступил перед реальностью – не так-то просто наброситься на человека, когда тот целится в тебя из пистолета.
Прошло часа два. Я, еще раз угостившись теплым вином, прилег на пол. Кроме как спать ничего больше не оставалось. Рислинг действовал почти как хлороформ.
Вскоре меня разбудили шаги наверху. Я сел, меня поташнивало. Не столько от вина, сколько от тревоги и волнения – что же теперь случится со мной? Если только у меня не получится убедить этих людей, что я совсем не Эрик Груэн, меня – и сомневаться не приходится – пристрелят, в точности как предсказывал Джейкобс.
Где-то с полчаса я слушал, как двигают наверху мебель, и чувствовал дым от сигарет. Даже как будто доносился смех. Потом на лестнице затопали тяжелые шаги, и следом раздался скрежет ключа в замке. Поднявшись, я отступил в дальний угол подвала, постаравшись избавиться от мыслей, какую радость испытывают сейчас мстители: наконец-то они добрались до одного из самых чудовищных военных преступников. Дверь распахнулась, и на пороге возникли двое: на лицах у них читалось молчаливое отвращение, а в руках посверкивали новенькие автоматические пистолеты сорок пятого калибра.
На обоих были свитера под горло и лыжные брюки. Один был помоложе, каштановые волосы у него стояли ежиком, словно он только что вышел из парикмахерской, и ему их чем-то намазали: маслом или кремом, брови тоже мохнато топорщились, а большие карие глаза напоминали собачьи, впрочем, он вообще лицом походил на собаку. Спутник его был повыше, еще некрасивее, с ушами как у слоненка и широким длинным носом.
Они повели меня наверх осторожно, точно я тащил невзорвавшуюся бомбу. В кабинете стол был передвинут, за ним лицом к лаборатории сидел мужчина, а перед столом – единственный стул. Мужчина вежливо пригласил меня сесть. Говорил он как американец. Когда я сел, он наклонился вперед, облокотившись на стол и сплетя пальцы, словно намереваясь помолиться, прежде чем приступить к допросу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Услышав какой-то щелчок, я открыл глаза, с опозданием поняв, что щелчок этот – взводимый курок на «смит-вессоне» тридцать восьмого калибра. Красивый револьвер с рубчатой рукояткой – я уже видел его в бардачке «бьюика» Джейкобса. Оружие я всегда хорошо помню. Особенно если оно нацелено мне в физиономию.
– Отодвинься от стола, – спокойно приказал майор, – и положи руки на голову. Всё – медленно. У моего тридцать восьмого калибра очень легкий курок, выстрелит – не заметишь, стоит твоей руке чуть подвинуться к тому маузеру. Я заметил на снегу твои следы. Надо же так наследить! Какой ты неосмотрительный!
Откинувшись на стуле, я положил руки на голову, не спуская глаз с черного зрачка ствола, – тот все приближался. Мы оба знали: нажми он на курок, и я покойник. Тридцать восьмой калибр снабжает человеческий череп десятком дополнительных вентиляционных отверстий.
– Будь у меня побольше времени, – сказал Джейкобс, – я бы полюбопытствовал, как это ты умудрился сбежать из Вены так быстро. Впечатляет. Предупреждал же я Эрика, чтобы не давал тебе денег. Ты с их помощью вырвался из Вены, так? – Подавшись вперед, он осторожно взял со стола мой пистолет.
– Ну что ты! Деньги все еще при мне.
– О? И где же они? – Он поставил на предохранитель мой автоматический пистолет и засунул его за ремень брюк.
– Недалеко, – ответил я. – Можем поехать и забрать их, если желаешь.
– А могу, Гюнтер, вышибить их из тебя рукояткой револьвера. Но тебе повезло, время поджимает.
– Торопишься на самолет?
– Именно. А теперь давай сюда паспорта.
– Какие еще паспорта?
– Если мне придется просить второй раз, лишишься уха. И не обманывай себя, будто кто-то примчится на выстрелы. Тут за углом такая пальба по тарелочкам стоит!
– Довод неплохой. Можно опустить руку достать их? Они в кармане пальто. Или ты предпочитаешь, чтоб я зубами доставал?
– Только указательным пальцем и большим. – Отступя на шаг, Джейкобс приставил револьвер к моей голове. Тут он заметил открытую папку передо мной. Не было смысла давать ему лишний повод нажать на курок, поэтому, вытянув паспорта из кармана, я бросил их поверх папки.
– Чего это ты там читал? – Забрав паспорта и билеты, он спрятал их в карман своего короткого кожаного пальто.
– Записи о болезни одного из пациентов твоих протеже. – Я захлопнул папку.
– Руки на голову! – рявкнул Джейкобс.
– Думаю, врачи из них не слишком умелые. За всеми их пациентами водилась прегадостная привычка – умирать. – Я изо всех сил старался унять злость, но уши у меня горели. Я надеялся, он подумает – из-за холода. Мне дико хотелось превратить его морду в кровавое месиво, но сначала надо увернуться от выстрела.
– Победа стоит всех расходов, – заметил он.
– Легко говорить, когда платишь не ты.
– Военнопленные нацисты? – ухмыльнулся майор. – Вряд ли кто заплачет о десятке больных фрицев.
– А тот парень, которого ты вез в Дахау? – напомнил я. – Он тоже из этих нацистов-военнопленных?
– Вольфрам? Так, расходный материал. Тебя мы выбрали по той же причине, Гюнтер. Ты тоже расходный материал.
– А когда иссяк местный источник больных военнопленных? Начали использовать неизлечимо больных из мюнхенской психиатрички? Совсем как в старые добрые времена. Они тоже расходный материал, да?
– Это глупость. Не стоило им пускаться на такой риск.
– А знаешь, я могу понять, почему они решились, – сказал я. – Они преступники. Фанатики. Но ты, Джейкобс! Тебе известно, что они творили в войну. Я видел досье в русской комендатуре в Вене, там твоя подпись. Опыты над заключенными. Многие из них были евреи, так же как ты. Тебя это не трогает? Совсем?
– Это было давно, – ответил Джейкобс, – а исследования – сейчас. И что еще важнее, будут завтра.
– Ты говоришь, как один мой знакомый. Упертый нацист.
– На опыты уйдет еще год-два, – продолжил майор, прислонившись к стене и чуть расслабляясь, и у меня даже мелькнула мысль: не появилась ли у меня четвертушка шанса? А может, он надеялся, что я кинусь на него, и у него будет предлог застрелить меня? Если считать, что предлог ему требуется. – Вакцина от малярии куда важнее, чем торжество правосудия и возмездие. Ты хоть представляешь, сколько может стоить такая вакцина?
– Нет ничего важнее возмездия, – вскинулся я. – В моем кодексе – нет!
– Очень удачно, Гюнтер, что у тебя такие воззрения. Потому что ты будешь играть главную роль на выездном процессе карающего правосудия, тут, в Гармише. У вас, у немцев, по-моему, нет такого названия, а мы называем его – суд «кенгуру». Не спрашивай меня почему. По сути это – неофициальный суд, на котором отбрасывают всякие там юридические формальности. Израильтяне называют такой суд «Накам» – месть. Приговор суда приводится в исполнение через минуту после вердикта. – Он вскинул револьвер. – Поднимайся, Гюнтер! – Я встал. – Теперь ступай в коридор и шагай впереди меня.
Он попятился из двери, пока я подходил к нему. Я молился: хоть бы что-то отвлекло его, заставило оторвать от меня глаза, ну хоть на полсекунды! Но и он, разумеется, прекрасно все понимал и был настороже.
– Запру тебя в местечке приятном и теплом, – приговаривал он, подталкивая меня по коридору. – Открой дверь и топай вниз.
Я выполнял в точности все, как он приказывал, чувствуя револьвер тридцать восьмого калибра, нацеленный мне точно между лопаток. С трех-четырех шагов такая пуля прошьет меня насквозь, оставив дырку размером с австрийскую двухшиллинговую монету.
– А когда я тебя запру, – продолжал он, спускаясь по лестнице позади меня и включая на ходу свет, – то позвоню кое-каким моим знакомым в Линце. Друзьям. Один из них служил раньше в ЦРУ. А теперь в израильской разведке. Так им, по крайней мере, нравится себя называть. На самом деле они убийцы. Так называю их я. И для того их и использую.
– Наверное, именно они убили настоящую фрау Варцок, – предположил я.
– Я бы, Гюнтер, не стал проливать по ней слез после всего, что она наделала в войну.
– А бывшая подружка Груэна, Вера Мессман? – не унимался я. – Ее тоже они убили?
– Конечно.
– Но она-то преступницей не была. Что ты им наговорил про нее?
– Придумал, что была охранницей в Равенсбрюке. Это была тренировочная база для эсэсовок-надзирательниц. Знал про такую? Британцы повесили немало женщин из Равенсбрюка. Ирму Гриз, например, ей было чуть больше двадцати. Но некоторым удалось смыться. Я сказал им, что любимым развлечением Веры Мессман было натравливать волкодавов на евреев, собаки разрывали их в клочья. По большей части информация, которую я сливаю им, правда. Но случается, что подсовываю в список человечка, который вовсе и не был нацистом. Вроде Веры Мессман. А теперь вот тебя, Гюнтер. Вот уж они довольны будут тебя заполучить! Они давно за Эриком Грузном охотятся. Получат все нужные документы, доказывающие, что ты – Груэн. На случай, если тебе вздумается оспаривать это, чтобы спастись. Публичный суд союзных сил в Германии, конечно, действовал бы более дотошно. Но правительство, да и союзники, не надрываются, выслеживая военных преступников. Единственно, кто по-настоящему охотится на них, – израильтяне. И как только они сочтут, что убили Эрика Груэна, мы закроем на него досье. И русские тоже. А настоящий Эрик Груэн будет чист и на свободе. Вот так ты и сыграешь свою роль, Гюнтер. Расплатишься за него. – Я спустился до конца лестницы. – Открой дверь и войди.
Я стоял не двигаясь.
– Если желаешь, – любезно предложил Джейкобс, – могу прострелить тебе ногу, и будем надеяться, что ты не истечешь кровью и не подохнешь за те три-четыре часа, которые им потребуется, чтобы добраться из Линца сюда. Выбор за тобой.
Открыв подвальную дверь, я вошел. До войны я сумел бы расправиться с ним. Тогда я был проворнее. Моложе и проворнее.
– А теперь сядь и руки на голову!
И снова я повиновался. Я услышал, как дверь позади меня захлопнулась, и на минуту ослеп в темноте. В замке повернулся ключ, и вспыхнул свет, включенный снаружи.
– Тебе есть о чем подумать, – громко сказал Джейкобс за дверью. – А пока они едут, мы успеем в аэропорт. Сегодня в полночь Груэн, Хенкель и их леди отправятся в путь, к новой жизни в Америке. А ты будешь валяться мордой вниз в мелкой могиле.
Я промолчал. Да и сказать, собственно, мне было нечего. Ему, во всяком случае. Я надеялся только, что израильтяне, которые приедут из Линца, хорошо понимают по-немецки.
40
Некоторое время я слышал, как наверху расхаживает Джейкобс, а потом все стихло. Поднявшись, я лягнул дверь – помогло выплеснуть злость и чувство бессилия, но никак не способствовало побегу. Сделана подвальная дверь была из дуба. Я мог колотить по ней хоть целый день, но даже не поцарапал бы. Я огляделся – нет ли хоть какого-нибудь инструмента?
Ни окон в подвале, ни других дверей не было. Пол и стены бетонные. В углу исходил жаром радиатор центрального отопления, обжигающе горячий, как электрическая лампочка, лежали какие-то старые кухонные принадлежности – я предположил, что лаборатория наверху когда-то была кухней. Еще тут валялось несколько пар лыж, ботинок и палки, коньки и велосипед без шин. Я поразмахивал лыжей на манер копья и решил, что она может быть полезна, если израильтяне явятся, вооруженные лишь силой Господней. Но если с оружием, то беда. По этой причине я отказался от подобного же плана использовать коньки.
Среди разного барахла тут стоял небольшой ящик с запыленными бутылками рислинга. Отбив горлышко у одной, я без особого удовольствия выпил содержимое. Гаже теплого рислинга ничего нет. Мне стало жарко. Я снял пальто и пиджак, закурил сигарету и перенес внимание на объемные пакеты, сложенные по обе стороны радиатора. Все адресованы майору Джейкобсу, с наклейками «Правительство США. Срочные лабораторные образцы». На других было написано: «Крайняя осторожность. Обращаться бережно. Хранить только в теплом месте. Опасность инфекционной болезни. Содержат живой материал. Вскрывать только профессиональному энтомологу».
Вряд ли отряду израильских мстителей помешает прикончить меня пара эскадронов комаров, но все-таки я вскрыл упаковку одной коробки и снял крышку. Коробка была забита соломой, а внутри – удобный портативный домик для друзей Хенкеля и Груэна. На двух листках бумаги шла опись содержимого посылки: «В инсектарии находятся живые анофелесы, яйца, личинки и взрослые особи, мужские и женские. Взрослые особи в москитных садках. В инсектарии находятся также всасывающие трубки для извлечения москитов из садков и питательный кровяной раствор для поддержания жизни насекомых в течение тридцати дней».
В двух других посылках находились такие же коробочки, а в четвертой по описи – лупы, пинцеты, слайды, чашки Петри, пипетки, комплект для биопроб, сачки и хлороформ. Последнее заставило меня задуматься: а может, удастся усыпить одного из израильтян. Но снова я отступил перед реальностью – не так-то просто наброситься на человека, когда тот целится в тебя из пистолета.
Прошло часа два. Я, еще раз угостившись теплым вином, прилег на пол. Кроме как спать ничего больше не оставалось. Рислинг действовал почти как хлороформ.
Вскоре меня разбудили шаги наверху. Я сел, меня поташнивало. Не столько от вина, сколько от тревоги и волнения – что же теперь случится со мной? Если только у меня не получится убедить этих людей, что я совсем не Эрик Груэн, меня – и сомневаться не приходится – пристрелят, в точности как предсказывал Джейкобс.
Где-то с полчаса я слушал, как двигают наверху мебель, и чувствовал дым от сигарет. Даже как будто доносился смех. Потом на лестнице затопали тяжелые шаги, и следом раздался скрежет ключа в замке. Поднявшись, я отступил в дальний угол подвала, постаравшись избавиться от мыслей, какую радость испытывают сейчас мстители: наконец-то они добрались до одного из самых чудовищных военных преступников. Дверь распахнулась, и на пороге возникли двое: на лицах у них читалось молчаливое отвращение, а в руках посверкивали новенькие автоматические пистолеты сорок пятого калибра.
На обоих были свитера под горло и лыжные брюки. Один был помоложе, каштановые волосы у него стояли ежиком, словно он только что вышел из парикмахерской, и ему их чем-то намазали: маслом или кремом, брови тоже мохнато топорщились, а большие карие глаза напоминали собачьи, впрочем, он вообще лицом походил на собаку. Спутник его был повыше, еще некрасивее, с ушами как у слоненка и широким длинным носом.
Они повели меня наверх осторожно, точно я тащил невзорвавшуюся бомбу. В кабинете стол был передвинут, за ним лицом к лаборатории сидел мужчина, а перед столом – единственный стул. Мужчина вежливо пригласил меня сесть. Говорил он как американец. Когда я сел, он наклонился вперед, облокотившись на стол и сплетя пальцы, словно намереваясь помолиться, прежде чем приступить к допросу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51