Нелли Озерова нежно ответила:
– Нет, он хороший и добрый! Боря, я – твой союзник!
Заведующий отделом Яков Борисович Неверов сказал:
– Вы не поверите, Никита, но «Я наоборот» пишет хвалебный очерк о директоре сплавной конторы…
«Я наоборот» – так Яков Борисович Неверов назвал Бориса Яковлевича Ганина; и эта кличка закрепилась за обоими.
Никита Ваганов принялся внимательно изучать полного, рыжего и низкорослого Борьку. Лицо горело, глаза пьяно влажнели, руки от возбуждения подрагивали – такого еще не бывало в обозримом прошлом. Снимал с работы директоров и всякое начальство Борис Ганин с холодной головой и стальными руками. Никита Ваганов как бы между делом продолжил:
– Боря, я знаю, кто герой! Это Александр Маркович Шерстобитов?
О! Да, да и еще раз да! На самом деле сильная личность, на самом деле глыба, на самом деле директор милостью божьей, но кто первым навел Ганина на Шерстобитова и почему навел в то же время, когда Никита Ваганов собирался в статье «Былая слава» смешать с опилками директора другой – в принципе неплохой – сплавной конторы? Была, была связь между этими двумя событиями! Ох, как легко остаться в дураках! А почему Никита Ваганов все-таки выжидал, хотя мог бы уже снимать прохладные сливки с известного одному ему дела…
– Батю-ю-ю-ю-шки энд мату-у-у-у-шки! – произнес Никита Ваганов.
Мысль работала лихорадочно, а поэтому плохо и примитивно. Не значило ли все это, что события уже происходили, а не собирались происходить, как думал пять минут назад Никита Ваганов. Машина, получается, вращалась на полном ходу, а он, Никита Ваганов, весенним теленком разгуливал по кабинетам, простаивал в нерешительности возле редакторских дверей, болтал как ни в чем не бывало с Егором Тимошиным. Преступная и расслабляющая нерешительность, интеллигентское самокопание, размягчение воли, слабинки характера, потеря бдительности – так можно пропустить и тот час, когда небо осыплют алмазы и в парках закрутятся карусели!.. Скоро, буквально через сутки, выяснится, что Никита Ваганов ничего не пропустил, ни на секунду не опоздал, он, если хотите, сделал несколько опережающих события шагов…
– Боря, дорогой Боря! – проникновенно сказал Никита Ваганов. – Лучше возьми нож и зарежь Шерстобитова, чем публиковать о нем очерк… Смилостивься, Боря!
* * *
… Именно после опубликования очерка звезду Александра Марковича Шерстобитова на некоторое время прикроет облачко, и по элементарно ясной причине. Газета с очерком ляжет утром на стол директора комбината «Сибирсклес» Арсентия Васильевича Пермитина, он прочтет его, рассвирепев до неистовости, немедленно свяжет логической нитью два события: хвалебную оду Шерстобитову и разгром Майорова – любимца. Позиция областной газеты «Знамя» обнажится, действия редактора Кузичева окажутся точно направленными. В статье о Владимире Майорове будут употреблены эпитеты «сговорчивая беспринципность», «бесхребетность», тогда как в очерке о Шерстобитове рассыпаны эпитеты: «честный», «принципиальный», «неподкупный».
– Прогоните меня! – жалобно попросил Никита Ваганов. – Мне надо трудиться!
– Иди прочь, Ваганов! – обрадовался Ганин. – Знаешь, иди себе, иди, иди, иди…
Никита Ваганов пошел прочь из промышленного отдела областной газеты «Знамя», чтобы уже в своей комнате, хорошенько и окончательно все продумав, принять решение. Решение твердое и безоговорочное… Он поднял телефонную трубку, набрал номер:
– Здравствуй, Ника! Рад слышать тебя… Знаешь что, старушка, пожалуй, сегодня я буду свободен, и если ты не раздумала… Ах, вот как? Сегодня ты не можешь? Отлично! Значит, завтра и на прежнем месте. Лады? Целую!
* * *
И опять минут семь Никита Ваганов простоит перед дверями кабинета редактора «Знамени» В. А. Кузичева, размышляя, войти или не войти, хотя казалось, что колебаний не должно быть. А он не решался, хотя было и заделье. Но все-таки неплохо было бы знать, почему «Знамя» хвалит Шерстобитова? Пошлый детективный сюжет. Есть две версии. Первая: редактор не знает об утопе древесины. Вторая: редактор хочет смести с лица земли Пермитина, так как «панама» с лесом – дело рук только и только одного Пермитина. Значит, бюро обкома не знает о преступном утопе, а редактор Кузичев знает, и Пермитина, эту грубую скотину, он не выносит, как всякий нормальный человек. Ох, эти две версии!
Никита Ваганов медленно открыл двери редакторского кабинета:
– Разрешите, Владимир Александрович!
– Входите.
– Здравствуйте, Владимир Александрович!
– Здравствуйте! Садитесь.
Описать кабинет редактора Кузичева невозможно: нет ничего такого, что бы отличало этот кабинет от тысячи других кабинетов руководителей. Стол, второй стол для заседаний, кресло, стулья, портреты, стальной сейф, пять телефонов, запах бумаги и живых цветов в горшочках, встроенные шкафы и стеллажи… Трудно описать и самого Владимира Александровича Кузичева. Редактор. За шестьдесят, лысина, высокий и узкий лоб, темно-серый костюм, красивый галстук… И все это покрыто сизым, плотным, уже неподвижным табачным облаком, в сто раз злейшим, чем табачное облако ресторана «Сибирь». Отчаянно борясь за себя, любя газету, предпринимая порой героические усилия для того, чтобы усидеть в редакторском кресле от наседающих малоперспективных товарищей, редактор Кузичев и палец о палец не ударял для того, чтобы сберечь собственную жизнь. Он выкуривал до трех пачек сигарет «Новость» за день, лишал себя свежего воздуха, так как редко ездил на дачу, а если и ездил, то не гулял. Он питался плохо и нерегулярно, он всю свою жизнь проводил за столом, унавоженным рукописями, гранками, полосами, письмами трудящихся и прочей редакционной бумагозеей. У Кузичева от всего этого бледное лицо, хриплый голос, вялые движения.
– Владимир Александрович, статья о Майорове…
Редактор ответил:
– Я прочел статью. – Он снял очки, откинулся на спинку кресла. – Понимаете, Ваганов, меня устраивает ваша манера критического разбора…
Порывшись в бумажном засилье, редактор довольно быстро нашел статью, расправив, пробежал глазами. Веки у него посинели и отекли, руки дрожали, как с похмелья, хотя ни вчера, ни позавчера, по сообщениям редакционной молвы, Кузичев не пригубил и рюмки.
– Вы не разносите, не черните, не угрожаете. Это хорошо, Ваганов! Вы разбираете ошибки, даете оценку стиля руководства, указываете на способы исправления ошибок… Да, статья требует оргвыводов… Спасибо, Никита Борисович!
– Спасибо за поддержку, Владимир Александрович! – после паузы сказал Никита Ваганов. – Ну что же? Корабли сожжены… До свидания, Владимир Александрович!
– Счастливо, Никита!
Вот так статья ушла в жизнь, в судьбу Никиты Ваганова, в его карьеру… «Пойду дразнить секретариат!» – игриво подумал он.
Виктория Викторовна Бубенцова была ответственным секретарем газеты «Знамя», записной склочницей и сплетницей за номером два, так как первое место держала в редакции по всем показателям Мария Ильинична Тихова – женщина, по толщине равная Бобу Гришкову, но прозванная москвичами-практикантами «Электричкой» за резвость на поворотах и при торможении. Именно сегодняшняя ситуация была для Никиты Ваганова бесценным кладом, чтобы удовлетворить чувство мести, накопившееся за первые месяцы работы под началом В. В. Бубенцовой. Она изводила молодых журналистов до слез, до истерик! С ней и двух слов сказать нельзя без риска быть заподозренным: в неуважении к секретариату, в неуважении к редактору, в неуважении к социальному значению газеты, в групповщине и, наконец, в попытках стать над коллективом или в желании отделиться от коллектива и так далее. Вот такова Вика Бубенцова – тридцатилетняя стройная женщина с некрасивым лицом.
– Секретариату пламенный привет! Виталика, тебе не кажется, что дятел имеет вопросительный вид?
Бледные щеки медленно покраснели, короткие губы обнажили ряд крупных здоровых зубов, рука прижалась к острой, по-настоящему красивой груди. А глаза, глаза – электрические лампочки, а не глаза! Эх, если бы Бубенцова не боялась Никиту Ваганова, что осталось бы от него за «дятла»? – мокрое пятно на серой мостовой. Но она, дорожащая своим служебным местом больше, чем прекрасной фигурой, завербовавшей ей в постоянные любовники литсотрудника отдела партийной жизни Леванова, боялась Никиту Ваганова. Умные женщины быстро понимают, что за зверь мужчина, когда приходится сталкиваться с ним в конфликтной ситуации.
У нее был огромный, непомерно огромный нос, и Никита Ваганов, открыто оскорбляющий женщину, чистой свою совесть считать мог только потому, что Бубенцова терроризировала всю редакцию, особенно молодых и неопытных сотрудников. Она с них три шкуры сдирала, она их делала мокрыми мартышками, гоняя по пять раз в отдел и к себе из-за одной, только на ее взгляд, неудачной фразы. Она не пропускала работы молодых, она могла нарочно подпортить хороший фельетон старейшего в редакции работника – фельетониста Евг. Попова, она способна была на убийство, эта Бубенцова. Но в целом она была хорошим работником – это надо признать.
– Считаешь себя неуязвимым, Ваганов? – тихо и медленно спросила Бубенцова. – Думаешь, до тебя нельзя рукой достать? Не ошибись, Ваганов!
Он умоляюще протянул руки:
– О, лучшая из ответственных секретарей, я пламенею!
Таких, как Вика Бубенцова, полагалось слегка убивать; дятлоподобная недавно зарезала на корню очерк Нелли Озеровой, хороший очерк, написанный втайне, естественно, самим Никитой Вагановым. Бубенцова издевалась над Нелли Озеровой часа два, разбирая очерк по слову, каждое подчеркнула красным карандашом, остолбила вопросительными и восклицательными знаками, хотя наверняка узнала по стилю вагановскую руку… Впрочем, Виктория Викторовна Бубенцова не относилась к числу тех людей, которые оказали заметное влияние на дальнейшую жизнь Никиты Ваганова.
– О, лучшая из секретарей, я пламенею и падаю! С такой, как у тебя, фигурой, Вика, не работают в секретариате, ей-богу, клянусь потрохами. Будь я романистом, сказал бы: от твоей талии у меня сохнет во рту. – Он осмотрелся, показывая, что не хочет, чтобы их подслушивали. – Жизнь за ночь с тобой, а, Вика? Залобзаю твою восхитительную грудь, ей-ей! Ась?
Он мощно оскорбил Бубенцову, проехавшись по ее дятлоподобному лицу, но треп о действительно прекрасной фигуре сделал свое дело: злая, как упырь, женщина сверкала черненькими, действительно как у дятла, глазами, но таяла, видит бог, таяла оттого, что такой молодец, как Никита Ваганов, был не прочь забраться к ней в постель.
– Я работаю! – прохрипела она, искуривающая за день больше пачки сигарет. – Не мешай, Ваганов.
– Хорошо! Созидайте.
– Ваганов!
– Созидайте, созидайте!
– Иди прочь, Ваганов!
– Ушел прочь.
Легко сказать ушел, а куда? Ведь сейчас была у Никиты Ваганова минута передышки, отдыха, а главное – думанья, напряженного думанья, когда от принятого решения зависела – ни мало ни много – вся дальнейшая жизнь, – это он прошептал себе под нос, Никита Ваганов, стоя в редакционном коридоре.
IV
Навещать редактора газеты «Знамя» журналист вагановского чина должен был каждый день, хотя этого не требовал сам редактор Владимир Александрович Кузичев. Редкостное явление, когда о редакторе областной газеты можно сказать, что он хороший человек, и при этом не покривить душой, но это было так и только так: доброжелательный и мягкий, работящий и справедливый, стремящийся к правде и добивающийся правды Кузичев. Наверное, поэтому в его приемной могла сидеть секретарша-уникум, некая Нина Петровна, сорокалетняя девственница, начисто лишенная главного качества большинства секретарш – влюбленности в шефа. Она пускала к Владимиру Александровичу Кузичеву любого человека в любое время суток и только фыркала, чтобы не стучали каблуками по хорошо натертому паркету – такая была чувствительная.
– У себя, у себя! – зловредно поджимая губы, говорила она всем. – Куда ж ему еще деваться!
Кузичев! Он сыграет выдающуюся роль в судьбе Никиты Ваганова: только человек его доброты сделает впоследствии то, чего не сделал бы ни один редактор… Никита Ваганов мило улыбнулся; ведь это были дни, когда специальному корреспонденту «Знамени» Никите Борисовичу Ваганову не спалось и не гулялось: события должны были произойти скоро, буквально на днях, и он жил напряженно, нервно, взвинченно, хотя внешне это никак не проявлялось и проявиться не могло – он был слишком сильным человеком, чтобы отпускать тормоза. Пожалуй, только слегка похудело его лицо в больших очках – доброе при очках, – пожалуй, стремительнее и энергичнее стала походка. Одним словом, назревали события, обязанные вознести Никиту Ваганова до статуса собственного корреспондента газеты «Заря»…
* * *
В утро, когда трижды прокричал петух, когда долгожданное начинало свершаться, Никита Ваганов пришел на работу поздно, в двенадцатом часу, так как всю ночь работал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63