— Пошла! — шепнул директор Прончатов. «Латвия» отрывала от днища жадные лапы стрежня, вырывала из темени плот, схваченный течением двух рек — Кети и старицы Оби, которые сбивались возле крутого татарского берега. И вот что-то зазвучало торжественно, что-то благодатное со стеклянным звуком разрушилось и увиделось, что пароход медленно движется — наплывала вздыбленная рубка, проявлялись в цвете спасательные круги. Метр за метром проделывала «Латвия», и вдруг, как при появлении негатива, за кормой парохода в ярком свете прожекторов взошло золотистое полукружье плота, обрамленное серебряной полоской троса.
— Молодец, старая калоша!
Директор Прончатов вынул руки из карманов, достал пачку «Казбека», выбрав папиросу, обернулся к человеку, который тихонько стоял за спиной. Прончатов попросил прикурить, а когда спичка, вспыхнув, приблизилась, проговорил:
— Волнуешься, товарищ Огурцов? Руки дрожат!
— У тебя тоже! — насмешливо ответил главный механик. — Потому и попросил прикурить… У тебя зажигалка в кармане!
— Не знаю, не знаю… — туманно ответил Прончатов, снова поворачиваясь к «Латвии», которая уже приблизилась настолько, что читалось ее имя на спасательных кругах, различалось лицо человека маленького роста — капитана Валова.
«Латвия» приближалась: струился на серебряном буксире живой, широкий, нескончаемый плот, на головке которого стоял закованный с ног до головы в брезент бригадир сплавщиков Семка Безродный. Он сейчас отдыхал, так как через десять — пятнадцать минут ему предстояло зачалить плот за гигантские «мертвяки», спустить в узкую горловину запани. Около двенадцати тысяч тонн дерева, напряженного стрежнем, надо было остановить Семке Безродному, и он пока отдыхал, опершись на лом.
Двенадцатитысячетонный плот завели в гавань, закрепили; один за одним потухли прожектора, болиндер перестал позвякивать цепями; на землю окончательно опустилась дремучая, сырая ночь. Казалось, можно было достать рукой до кромки грязных облаков, проступивших в темноте, с реки потянуло холодом, неуютом. В каютах и на мостике «Латвии» тоже гасли огни; дверь в машинное отделение закрыли, и горячий отблеск топки уже не ложился на серый металл. «Латвия» медленно, лениво подходила к пирсу. Капитан Валов стоял на палубе, кутаясь в плащ, — маленький, сутулый, повязавший горло громоздким пуховым шарфом.
Директор Прончатов поежился, прикурив от собственной зажигалки шестую за час папиросу, пошел к обрезу пирса, где тускло горела", маленькая лампочка, однообразно покачиваясь, сидел закутанный в тулуп сторож. Прончатов молча остановился рядом, сунув руки в карманы, нахмурился, глядя, как «Латвия» притыкалась к пирсу. Сонный матрос закрепил на береговом кнехте чалку, не поздоровавшись с директором, лениво вернулся на пароход. Потом по металлической палубе прошли мягкие ревматические ноги, раздался простуженный кашель.
— Здравствуй, Олег Олегович! — сказал капитан Валов, сходя на пирс. — Здравствуй, Олег!
Они пожали друг другу руки, поглядели друг другу в лицо, неторопливо, разом повернулись к западу, где гигантским изогнутым удавом в километровой запани засыпал плот. Было темно, сумрачно, но капитан и директор видели плот, и они смотрели на него и молчали в тишине. Слышалось, как тихо и скучно зевая прошел по палубе первый помощник капитана Валька Чирков, как в машинном отделении кочегар стучал лопатой.
— Третий час! — сказал капитан, не глядя на часы. — Хорошо, пожалуй, управились…
— Хорошо! — отозвался Прончатов и спросил: — Что Вятская?
— Обыкновенно!
Теперь они не глядели друг на друга, думали о своем; совсем маленьким казался капитан рядом с директором Прончатовым, и молчал он грустно, тихо, по-стариковски вяло, совсем не так, как директор Прончатов. Как бы навечно застыв, сидела на директорской голове шляпа, чеканные спускались с плеч складки плаща.
— Борис Зиновеевич! — сказал Прончатов. — Похоже на то, что ты выполнил навигационный план!
— Да, — сказал капитан. — Одним рейсом. Тебя надо благодарить, Олег. Не плот — мечта!
— Не стоит, — ответил Прончатов. — Я хорошо знаю Вятскую протоку, Борис.
Капитан вздохнул, подняв голову, заглянул директору в глаза.
— Олег! — сказал капитан. — Мне нравится Семен Безродный!
В сырой тишине раздавались три звука: плеск волны, легкое, освобожденное от нагрузки прожекторов и болиндера пыхтение электростанций и постукивание далеких тяжелых сапог. Это шли к пирсу сплавщики.
— Что будешь делать, Олег? — спросил капитан.
— Его ждет милиция! — ответил Прончатов. — Я милиционера пока посадил в сторожку, но он здесь. Ты сказал Безродному?
— Нет. Не могу…
Сплавщики шли в ногу, но тяжело, волоча по дереву подковки сапог, запинаясь носками, ерничая коленями. Капитан и директор прислушались к шагам, услышали все, что было за ними: три бессонные ночи, три дождливых дня, пудовые грузы, жидкая похлебка из прошлогодней вяленой рыбы, Вятская протока, узкая горловина Богодуховского поворота. В тяжелой, отрешенной поступи сапог слышались изодранные в кровь руки, стонущие от напряжения спины, иссеченные ветром и дождем лица.
— Прости, Олег, — тоскливо сказал капитан. — Я лучше уйду.
— Не уходи, Борис! — попросил Прончатов. — Я хочу поблагодарить ребят при тебе.
Директор вдруг широко улыбнулся, лихим движением сбил шляпу на затылок, распахнул плащ. С ног до головы веселым стал Прончатов, громко засмеялся, прошелся по пирсу, разминая длинные, сильные ноги.
— Все-таки мы привели этот плот, черт возьми! — громко сказал Прончатов. — Слава нам, братцы!
Еще больше повеселел директор Прончатов, помолодел — серый плащ мягко струился с плеч, яркий галстук сверкал. Он шагнул навстречу четырем сплавщикам, с размаху обнял за плечи Семку Безродного.
— Здорово, Васька Буслаев! — пророкотал Прончатов. — Здорово; богатыри, черт бы вас побрал!
— Здравствуйте! — смущенно ответили сплавщики. — Здравствуйте, Олег Олегович, Едгар Иванович!
Крепки, мускулисты шахтеры — четверо сплавщиков были сильнее; широки в плечах водолазы — четверо были крупнее; мощными шеями славятся борцы — у четверых шеи казались стальными; открытыми, обветренными лицами гордятся рыбаки — у четверых лица потемнели, как кора старой сосны. Отборные ребята, четверо из трех тысяч, работающих в сплавконторе, стояли на пирсе, но и среди них богатырем выглядел Семка Безродный, закованный в брезентовые доспехи. На полголовы выше других, шире в плечах, веселее и моложе был он.
— Вот так… Так оно… — смущенный горячей встречей, бормотал Семка Безродный. — Приволокли плот… Привели, одним словом…
— Это дело, братцы, надо отметить! — весело сказал Прончатов. — Сам бог, братцы, велел!
Словно и не бывало городского, интеллигентного облика директора Прончатова: распустился и обвис узел галстука, некрасиво повис на широких плечах дорогой плащ, в молодой, непритязательной улыбке расплылись губы. Двадцатитрехлетний сплавщик Семка Безродный выглянул из распахнутого плаща директора Прончатова.
— Главный, а главный! — закричал Прончатов. — Выходь из тени! Читай, главный!
Из-за спины директора спокойненько вышел главный инженер сплавконторы, достал из кармана кожаного пальто бумажку, строго посмотрел на директора Прончатова, сдержанно улыбнулся капитану Валову, осклабился в сторону четырех сплавщиков.
— Вступление не стану читать! — сухо сказал он. — Сразу дело… Вот! «…Товарищей Безродного С. А., Семякина В. В., Горчакова Ю. П., Говорова В. С. премировать среднемесячной заработной платой!» Среднемесячной, понятно? Безродный С. А. получит, например, триста семьдесят два рубля шестнадцать копеек. Все!
Главный инженер запахнул кожаное пальто, оглушительно чихнув, неторопливо спрятался за спину директора Прончатова.
— Акимыч! — позвал Прончатов, смеясь над глазным инженером. — Появись, Акимыч!
Громко шурша брезентовым плащом, подошел сторож с одностволкой в руках, приставил ее по-военному к ноге, хрипло сказал:
— Кого прикажешь, Олег Олегович! Давешне я все сполнил!
— Покажи, Акимыч! — торжественно приказал Прончатов.
— Вот она! — деловито сказал сторож, торопливо кладя на доски пирса одностволку. — Вот она, родненькая!
Бормоча и суетясь руками, старик стал рыхлить и раскапывать свой огромный плащ — расстегивал крючки и пуговицы, развязывал веревочки и все бормотал-бормотал: «Да вот она, родненькая! Да здесь она, касатушка! Где ей еще быть!»
— Вот же она, родненькая! — громко сказал сторож. — Вот она!
Изогнувшись в спине, старик держал в руках блестевшую в свете лампочки четверть водки. Изумление, оторопь появились на лицах сплавщиков, один из них сделал невольный шаг вперед, но сторож опередил его.
— Тут такой фокус! — хлопотливо молвил он, ставя четверть на пирс. — Ее, родненькую, так не удержишь, так я сумку в приспособлении имею. Во, гляди, ребята, какая приспособления!
Под огромным плащом сторожа, на боку, висела холщовая сумка.
— Она себе спокойно висить и головой мне под мышку тычется! — радостно объяснил сторож. — Да ты мне бутыль в два раза боле дай, я ее снесу в тайности. Ты мне только бутыль дай! Дай мне только бутыль!
Шел четвертый час ночи, висело темное, сырое небо, затаился гигантской змеей в запани плот, туман бинтом прикасался к щекам людей, но сплавщики хохотали отчаянно. А когда они прохохотали, когда сумели унять себя, в тишине раздался сонный голос:
— Ты гляди-ка! У них целая четверть! Хитрюки!
Перегнувшись через поручни, смутно белея лицом, смотрел на пирс с «Латвии» первый помощник капитана Валька Чирков. Еще раз удивившись, он протер глаза, сразу проснулся и деловито сказал:
— Олег Олегович, чего же стоите! Идите в каюту, я разом закуску соображу.
— Ну нет! — решительно ответил Прончатов. — К твою каюту, бабский ты прихвостень, девкин ты гребешок, мы не пойдем. Мы будем пить водку в каюте славного капитана Бориса Зиновеевича Валова… Ты нас приглашаешь, Борис?
— Рад вам! — ответил капитан и повернулся к Вальке Чиркову: — Разбуди механика Уткина. Без него на «Латвии» водку не пьют.
В каюте жарко горели плафоны, люстры, струились кремовым шелком занавески, по зеленому линкрусту ползли экзотические цветы. В поролоновых креслах, на поролоновых диванах сидели речники и сплавщики, попирая кирзовыми сапогами пушистые ковры; висели над ними два любимых капитаном эстампа — черная девушка на фоне черного солнца и желтый японец на фоне желтого моря.
Речники, сплавщики, директор Прончатов и главный инженер выпили недавно по граненому стакану водки, краснолицые, отчаянно веселые, ждали, когда сторож-виночерпий разольет по второй. Старик щурился на стаканы, измерял стекло ногтем большого пальца, хмуро покачивал лохматой головой.
— Сто мало, полтораста много, лей по двести пятьдесят, — бормотал старик. — Ты с мое поживи, тогда водку без оплошки наливать будешь… Ты с мое поживи…
Хорошо было в капитанской каюте! Что граненый стакан водки речникам и сплавщикам — только чуточку покраснели, расстегнули верхние пуговицы глухих рубашек, вольно развалились в креслах и на диванах. Окрепли, налились силой руки ребят, повеселели красные от бессонницы глаза, в ноющих поясницах волнообразно перекатывалось тепло.
— Как в аптеке! — сам себя похвалил старик сторож, но предостерегающе поднял руку. — Погоди, парни, пить!
Старик начал хлопотливо готовить закуску: клал на толстые ломти хлеба толстые куски колбасы и ветчины, резал сало, соленые огурцы, сдирал кожу с жемчужной вяленой стерляди. Сторож делал все это, а сплавщики и речники внимательно, напряженно, словно происходило самое главное, нужное, смотрели на руки старика. Пощелкивала батареями водяного отопления теплая тишина, полная ожидания радостного, необходимого, всем приятного. Стараясь сдерживать беспричинную улыбку, сдвигал на переносице крупные брови Семка Безродный.
— Ну, теперя выпивайте! — ожесточенно сказал старик. — Я по причине нахождения на посту службы не могу, а вы, ребята, выпивайте.
Громадные ладони, протянувшись, накрыли стаканы, бережно подняли их, неторопливо понесли ко ртам. По сибирским традициям все делалось чинно, обстоятельно, без спешки; ребята старательно показывали равнодушие к водке, к закуске.
— Погоди, ребята! — вдруг попросил Прончатов. — Один момент! — Он внимательно посмотрел на стакан, покачал головой. — Не люблю телячьи нежности, но мне хочется выпить за Семку! За него, братцы!
Прончатов подошел к Безродному, негромко прикоснулся стаканом к Семкиному стакану, спокойно продолжил:
— За твою удачу, Семка!
Гости капитанской каюты опять медленно поднесли стаканы ко ртам, но снова не выпили: хлопотливо вскочив, старик сторож схватил рюмку, торопливо налил в нее немного водки, повернулся к директору.
— Ты, Олег Олегович, хуть меня свольняй с работы, но за Семку и я должен выпить!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35