Опасаясь сэра Эйлмера, он поставил свой транспорт за деревом, а сам притаился в кустах, где и ждал появления Гермионы.
Когда она появилась и подошла поближе, сердце у него упало, ибо вид у нее был грозный, словно отца уломать не удалось. На самом деле именно такой вид бывает у девушек, разделавшихся с пригретой по неразумию змеей. Губы сжимаются, грудь вздымается, глаза сверкают. Но Отис этого не знал и, выходя из кустов, думал: «Конец мечтам».
— Ну, как? — спросил он слишком громко, что естественно в его состоянии.
Гермиона, с маху проскочившая мимо, услышала голос и резко вздрогнула.
— Откуда вы взялись? — сурово спросила она. — Нельзя же так!
— А что?..
— Язык прикусила.
— Нет, — сказал Отис, забывший с горя все тонкости этикета, — что сэр Эйлмер? Вы его видели?
Гермиона совладала с собой. Язык болел, но именно этот издатель верил в хорошую рекламу.
— О, да! — отвечала она.
Ответ издателю не понравился. Он хотел большей ясности или, как выразилась бы реклама, чистоты слога.
— Что это значит? — спросил он. — Что он сказал?
Гермиона приятно улыбнулась.
— Все в порядке, — отвечала она. — В суд он не подаст. Точнее, он попросил аннулировать его иск.
Отис покачнулся.
— Попросил?
— Да.
— О-о-о!
Тут он и обнял собеседницу, мало того, стал ее целовать.
Поскольку мы ни в коей мере не хотим клеветать на издателей, людей поистине дивных, скажем сразу, что такие поступки им не свойственны. Статистика говорит, что процент авторов, обнятых и расцелованных издателем, практически равен нулю. Завидев Отиса с Гермионой. Ходдер и Стафтен поджали бы губы, не говоря о Джонатане Кейпе, Хейнемане, Макмиллане, Голланце и Херберте Дженкинсе Ltd. Они бы просто захворали.
Что же касается Отиса, понять его можно. В конце концов, от радости надо кого-нибудь расцеловать. Кроме того, Гермиона была очень красива (хотя Фейбер и Фейбер чихать на это хотели) и, добавим, приветливо улыбнулась. Наконец, вправе ли мы судить человека, прожившего какое-то время на левом берегу, по нашим, лондонским меркам? Если бы Эйре и Спотсвид сняли квартирку на Rue Jacob, в двух шагах от Boul'Mich, они сами бы удивились, как быстро убывают добрые правила юности.
Очень жаль, что ни один из этих доводов не пришел в голову Биллу, когда он огибал угол. В Отисе он увидел распутника и повесу, порхающего с цветка на цветок, а нам известно, как он относился к этому роду существ. Ему представлялось, что надежней всего — оторвать у них голову, к чему он и собирался приступить, когда схватил Отиса за шкирку, дернул — но услышал пронзительный вопль:
— Не убивай его! Это мой издатель!
Билл растерялся, Гермиона прибавила:
— Издает три следующих романа. 20 процентов, свыше трех тысяч — 25.
Билл все понял. Даже в ярости он мог рассуждать и рассудил, что у таких издателей головы отрывать не надо. Успехи Гермионы были дороже ему, чем ей. Словом, Отиса он выпустил. Тот попятился, прислонился к дереву и, отдуваясь, стал протирать очки.
Отдувался и Билл. Тяжело дыша, он схватил Гермиону за руку. Новый Уильям Окшот, гроза тиранов, походил на Джеймса Кэгни и на Аттилу. Глядя на него сквозь протертые очки, Отис припомнил парижского ажана, арестовавшего его на публичном балу.
Нельзя сказать, что Гермиона осталась холодной. Ее трясло: и этот неприятный процесс вызывал дрожь восторга. Как все красавицы, она привыкла к поклонникам. Годами вращалась она среди людей, сворачивавшихся, как копирка, от одного неласкового слова, и это ей приелось. Даже от Мартышки она втайне ждала бурных страстей, на какие способен разве что второй помощник грузового судна. И вот она нашла, где не искала. К своему кузену она относилась хорошо, но свысока, скажем — как к овце. Но эта овца, сбросив шкуру, оказалась заправским волком.
Так удивимся ли мы, что в мужчине, осыпающем ее поцелуями, Гермиона Босток узнала героя своих мечтаний?!
— Гермиона! — сквозь стиснутые зубы выговорил Билл.
— Да, дорогой?
— Ты выйдешь за меня замуж?
— Да, дорогой.
— И никаких Мартышек?
— Конечно, дорогой.
— Здорово! — сказал Билл Окшот и обернулся к издателю, который с тоской припоминал счастливые парижские дни. — Значит, издаете книги?
—Да, — с готовностью ответил Отис. — Все до единой.
— И дадите 20%, а там — и 25?
— Да.
— А может, сразу двадцать пять?
Отис это одобрил, — собственно, он и сам собирался это предложить.
— Здорово, — сказал Билл. — Пошли, выпьем чаю.
Гермиона покачала головой:
— Я не могу, дорогой. Надо ехать в Лондон. Мама сидит там очень давно, наверное, удивляется. Подвезти вас, мистер Пейнтер?
Отис вздрогнул:
— Поеду поездом.
— Он очень медленно идет.
— Ничего, я не спешу.
— Что ж, дело ваше. До свидания, дорогой.
— До свидания, — сказал Билл. — Я завтра приеду. А сейчас проводи меня до машины. Хорошо, дорогой?
Отис остался у дерева, слабый, но счастливый. Вскоре мимо него пронеслась машина, он закрыл глаза, а когда снова открыл, увидел Билла.
— А может, тридцать? — спросил тот.
— Pardon?
— Процентов. За ее книги.
— А, да, конечно! Что ж, это лучше.
— Зачем мелочиться?
— Вот именно.
— И реклама, да?
— Конечно.
— Здорово! Она очень страдала, что те издатели не рекламируют ее книги.
— Жалкие люди.
— Предпочитают рекламу слухов.
— Ха-ха!
— Значит, будут статьи?
— Еще как! Во всех воскресных газетах.
— А в будничных?
— Да, и в них. Хорошо бы плакаты…
Билл не думал, что этот человек вызовет в нем такие чувства. Может, и повеса — но какой ум, какое сердце!
— Здорово, — сказал он. — Такие плакаты на стенах. Да, здорово.
— Конечно, — заметил Отис, — это стоит денег. Нет-нет, я не колеблюсь, но мне бы небольшую… дотацию. Вы бы не вложили тысячу фунтов?
— Это мысль. А может, две?
— Или три? Или все пять? Такое круглое число.
— Оно круглое?
— В высшей степени.
— Здорово! Значит, пять.
Отис опять закрыл глаза, на сей раз — в экстазе. Он давно подозревал, что есть ангелы, но не надеялся их встретить, а уж тем более не надеялся, что ангел согласится на пять тысяч.
Открыв глаза, он увидел, что Билла нет — то ли вернулся на небо, то ли ушел на террасу. Выведя велосипед и птицей взлетев в седло, он покатил по аллее. Когда-то, в Париже, ему удалось взлелеять в себе солидный пессимизм, но теперь он был оптимистом, от бакенбард до подошв.
Пройди тут случайно Пиппа и скажи, что бог на небе и все хорошо на свете, он бы пожал ей руку и вскричал: «Как я вас понимаю!»
2 Билл не вознесся на небо, он пошел на террасу, куда через некоторое время явился и пятый граф, заметно посвежевший. Увидев молодого друга, он кинулся к нему, крича:
— Поздравляю!
Билл удивился такой прозорливости, но граф объяснил, что сходство с серафимом или херувимом, поющим «Осанна!», могло бы и само по себе обо всем рассказать.
— Хотя вообще-то, — прибавил он, — рассказал мне один знакомый, который ехал на велосипеде. Точнее, он уже не ехал, а лежал, мягко хихикая, но рассказать — рассказал. Насколько я понял, он видел все, от начала до конца. О технике вашей он самого высокого мнения. Схватили за руку?
— Да.
— Трясли?
— Да.
— Прижали, осыпали?
— Да.
— Чего же вы хотите! Метод Икенхема. Самая гордая красавица сдается в тот же миг. Наверное, жалеете, что потратили впустую столько лет?
— Не без этого.
— Робкое поклонение ничего не дает. Сегодня я беседовал с прекрасной Элзи, и она мне сообщила, что раскачать констебля было нелегко. Он жевал усы и говорил о положении в Китае, пока однажды вечером она не сказала: «Ну, хватит!» С тех пор все у них в порядке.
— Здорово, — откликнулся Билл, думая о Гермионе. — Констебль? А, да! У вас нет свежей вырезки?
— Простите, нету. Зачем она вам?
— Элзи сейчас просила, как раз для Поттера. Кто-то дал ему в глаз.
— Вот как! Кто же?
— Не знаю. Я плохо понял. Что-то про Мартышку, но он никогда не ударит полисмена.
— Да, вряд ли.
— Наверное, я не расслышал. В общем, кто-то дал в глаз. Он хочет уходить со службы. Сегодня его толкнули в пруд, теперь — это. Собирается купить кабачок.
Лорд Икенхем со вкусом вздохнул. Он был доволен собой, и мы его не осудим. Человек, считающий своей целью счастье любящих сердец, имеет право похвалить себя, когда счастливые развязки так и хлопают, словно шутихи.
— Это приятная новость, Билл Окшот, — признал он. — Как вы говорите? Да, «здорово». Вы счастливы, Мартышка счастлив, теперь — и прекрасная Элзи. Просто финал оперетты. — Он посмотрел на Билла. — Вы носите шерстяное белье?
—Я? Нет. А что такое?
— Как-то вы ежитесь, чешетесь, что ли…
Билл стал темно-малиновым.
— Я места себе не нахожу, — объяснил он. — Ну, сами знаете.
— Знаю. И я жил в Аркадии. Тут хороша долгая прогулка. Идите, спустите пары.
— Ничего, что я вас брошу?
— Тяжело вас терять, но иначе вы лопнете. Au revoir, мой дорогой. Будьте счастливы.
Билл бросился в парк, словно пес, спущенный с поводка, и набрал такую скорость, что только на дороге вспомнил: надо было сказать про Планка. Он остановился, подумал, решил, что уже поздно, — и все графы и майоры сменились сладостным звоном свадебных колоколов.
3 Он оказался прав, было поздно, ибо не успел он уйти, как на террасе появился Планк, вытирая губы.
— Привет, Зараза, — сказал он графу. — Пончиков нету, я все съел. Красота, а не пончики. — Он сунул платок в карман. — Не ждал меня встретить? Думал, твоя взяла? Понимаешь, та откормленная дева сообщила, что конкурс отменен.
Лорд Икенхем удивился, но вида не подал.
— Вот как? — спросил он. — Отменен? Почему же?
— Эпидемия. Корь косит народ.
— Значит, ты меня выдал?
— Еще как!
— Балбес расстроился?
— О, да!
— Представляю… Все тебе неймется, Зад! Казалось бы, старый хрыч…
— Неймется! — вскричал майор. — Я охраняю свою честь. Почему «старый»? Я на год моложе тебя. Вот Балбес — старый хрыч, и никто иной. Прямо Мафусаил какой-то, осталось есть траву…
— Мафусаил траву не ел.
— Ел.
— Никогда в жизни. Это Навуходоносор.
— Да? Ну, не важно, суть одна. Тебе еще повезло, ты не был в этой комнате. Балбес открыл там трибунал.
— Что он открыл?
— Военный суд. Когда я доедал пончики, пришел констебль с подбитым глазом. В одной руке он держал молодого человека с бледно-желтыми волосами, в другой — исключительно хорошенькую девушку. Насколько я понял, она толкнула его в пруд, а молодой человек дал ему в глаз. Балбес разбирает дело. Кажется, он местный судья. Мне лично их жаль, особенно — девушку в красном.
Лорд Икенхем покрутил ус.
— Оставь меня, Зад, — сказал он. — Я должен подумать.
— Подумать? Ладно, думай, — согласился майор. — Надо мне доесть клубнику.
Он ушел обратно, а лорд Икенхем принялся шагать взад-вперед. Судя по выражению лица, проворный мозг работал, как машина.
Вскоре это дало результаты. Лицо прояснилось, граф улыбнулся довольной улыбкой, пересек террасу и вошел в музей.
Сэр Эйлмер сидел один в музее и тоже улыбался. Впервые за этот вечер он был доволен, так доволен, как лев в Колизее, которому дали отборных христиан. Нельзя сказать, что он посмотрел на гостя приветливо, но он его не укусил.
— Ха! — воскликнул он. — Это ты?
— А, Балбес!.. — кротко откликнулся пятый граф. — Значит, ты видел нашего Зада. Ну, как он тебе? Он говорит, ты сильно постарел. Где Салли?
— Кто?
— Я слышал, она была здесь.
— Ты знаешь эту девушку?
— Как собственную племянницу.
Баронет ощутил то мягкое тепло, которое дарует нам тонизирующий эликсир доктора Смита. Все получалось еще лучше, чем он предполагал.
— Ах, вон что? — осведомился он. — Тогда тебе будет интересно, что я ей припаял тридцать суток без обжалования.
— Суровый приговор.
— Что поделаешь! Злодейство, каких мало. Толкают полицейских в пруд, а потом…
— Зачем же он вводит в искушение? Девушки — это девушки.
— Я им покажу!
— А как же милость? Она, понимаешь, нисходит с высоты на тех…
— К черту!
— Слышал бы тебя Шекспир! Значит, приговор не отменишь?
— Ни в коем случае. А теперь поговорим о тебе.
Лорд Икенхем кивнул:
— Да, я надеялся, что ты уделишь мне минутку. Только постой, вызову свидетеля.
Подойдя к двери, он позвал: «Зад!», и появился майор, не доевший клубнику.
— Зайди-ка сюда, ты мне нужен. Наверное, мой рассказ тебя шокирует…
— Не про типа из Калькутты? Это я слышал.
— Нет, он в другом роде, но тоже потрясет твое нравственное чувство. Начать сначала?
— Вроде бы так лучше.
— Да, лучше. Жила-была американка по имени Элис. Приехала она в Лондон, купила кой-какие камушки, намереваясь отвезти их в Америку и там — носить…
— Что вы тут… — начал сэр Эйлмер, но граф на него посмотрел.
— Балбес, — сказал он, — если ты еще раз меня прервешь, всыплю шесть горячих. Зад с удовольствием тебя подержит.
— Как в старое время… — умилился Планк.
— Великолепно. Итак, продолжаю. На чем мы остановились?
— Американка купила драгоценности.
— Так. Но ей пришло в голову, что на нью-йоркской таможне придется много платить. Она платить не хотела.
— Что ж, естественно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
Когда она появилась и подошла поближе, сердце у него упало, ибо вид у нее был грозный, словно отца уломать не удалось. На самом деле именно такой вид бывает у девушек, разделавшихся с пригретой по неразумию змеей. Губы сжимаются, грудь вздымается, глаза сверкают. Но Отис этого не знал и, выходя из кустов, думал: «Конец мечтам».
— Ну, как? — спросил он слишком громко, что естественно в его состоянии.
Гермиона, с маху проскочившая мимо, услышала голос и резко вздрогнула.
— Откуда вы взялись? — сурово спросила она. — Нельзя же так!
— А что?..
— Язык прикусила.
— Нет, — сказал Отис, забывший с горя все тонкости этикета, — что сэр Эйлмер? Вы его видели?
Гермиона совладала с собой. Язык болел, но именно этот издатель верил в хорошую рекламу.
— О, да! — отвечала она.
Ответ издателю не понравился. Он хотел большей ясности или, как выразилась бы реклама, чистоты слога.
— Что это значит? — спросил он. — Что он сказал?
Гермиона приятно улыбнулась.
— Все в порядке, — отвечала она. — В суд он не подаст. Точнее, он попросил аннулировать его иск.
Отис покачнулся.
— Попросил?
— Да.
— О-о-о!
Тут он и обнял собеседницу, мало того, стал ее целовать.
Поскольку мы ни в коей мере не хотим клеветать на издателей, людей поистине дивных, скажем сразу, что такие поступки им не свойственны. Статистика говорит, что процент авторов, обнятых и расцелованных издателем, практически равен нулю. Завидев Отиса с Гермионой. Ходдер и Стафтен поджали бы губы, не говоря о Джонатане Кейпе, Хейнемане, Макмиллане, Голланце и Херберте Дженкинсе Ltd. Они бы просто захворали.
Что же касается Отиса, понять его можно. В конце концов, от радости надо кого-нибудь расцеловать. Кроме того, Гермиона была очень красива (хотя Фейбер и Фейбер чихать на это хотели) и, добавим, приветливо улыбнулась. Наконец, вправе ли мы судить человека, прожившего какое-то время на левом берегу, по нашим, лондонским меркам? Если бы Эйре и Спотсвид сняли квартирку на Rue Jacob, в двух шагах от Boul'Mich, они сами бы удивились, как быстро убывают добрые правила юности.
Очень жаль, что ни один из этих доводов не пришел в голову Биллу, когда он огибал угол. В Отисе он увидел распутника и повесу, порхающего с цветка на цветок, а нам известно, как он относился к этому роду существ. Ему представлялось, что надежней всего — оторвать у них голову, к чему он и собирался приступить, когда схватил Отиса за шкирку, дернул — но услышал пронзительный вопль:
— Не убивай его! Это мой издатель!
Билл растерялся, Гермиона прибавила:
— Издает три следующих романа. 20 процентов, свыше трех тысяч — 25.
Билл все понял. Даже в ярости он мог рассуждать и рассудил, что у таких издателей головы отрывать не надо. Успехи Гермионы были дороже ему, чем ей. Словом, Отиса он выпустил. Тот попятился, прислонился к дереву и, отдуваясь, стал протирать очки.
Отдувался и Билл. Тяжело дыша, он схватил Гермиону за руку. Новый Уильям Окшот, гроза тиранов, походил на Джеймса Кэгни и на Аттилу. Глядя на него сквозь протертые очки, Отис припомнил парижского ажана, арестовавшего его на публичном балу.
Нельзя сказать, что Гермиона осталась холодной. Ее трясло: и этот неприятный процесс вызывал дрожь восторга. Как все красавицы, она привыкла к поклонникам. Годами вращалась она среди людей, сворачивавшихся, как копирка, от одного неласкового слова, и это ей приелось. Даже от Мартышки она втайне ждала бурных страстей, на какие способен разве что второй помощник грузового судна. И вот она нашла, где не искала. К своему кузену она относилась хорошо, но свысока, скажем — как к овце. Но эта овца, сбросив шкуру, оказалась заправским волком.
Так удивимся ли мы, что в мужчине, осыпающем ее поцелуями, Гермиона Босток узнала героя своих мечтаний?!
— Гермиона! — сквозь стиснутые зубы выговорил Билл.
— Да, дорогой?
— Ты выйдешь за меня замуж?
— Да, дорогой.
— И никаких Мартышек?
— Конечно, дорогой.
— Здорово! — сказал Билл Окшот и обернулся к издателю, который с тоской припоминал счастливые парижские дни. — Значит, издаете книги?
—Да, — с готовностью ответил Отис. — Все до единой.
— И дадите 20%, а там — и 25?
— Да.
— А может, сразу двадцать пять?
Отис это одобрил, — собственно, он и сам собирался это предложить.
— Здорово, — сказал Билл. — Пошли, выпьем чаю.
Гермиона покачала головой:
— Я не могу, дорогой. Надо ехать в Лондон. Мама сидит там очень давно, наверное, удивляется. Подвезти вас, мистер Пейнтер?
Отис вздрогнул:
— Поеду поездом.
— Он очень медленно идет.
— Ничего, я не спешу.
— Что ж, дело ваше. До свидания, дорогой.
— До свидания, — сказал Билл. — Я завтра приеду. А сейчас проводи меня до машины. Хорошо, дорогой?
Отис остался у дерева, слабый, но счастливый. Вскоре мимо него пронеслась машина, он закрыл глаза, а когда снова открыл, увидел Билла.
— А может, тридцать? — спросил тот.
— Pardon?
— Процентов. За ее книги.
— А, да, конечно! Что ж, это лучше.
— Зачем мелочиться?
— Вот именно.
— И реклама, да?
— Конечно.
— Здорово! Она очень страдала, что те издатели не рекламируют ее книги.
— Жалкие люди.
— Предпочитают рекламу слухов.
— Ха-ха!
— Значит, будут статьи?
— Еще как! Во всех воскресных газетах.
— А в будничных?
— Да, и в них. Хорошо бы плакаты…
Билл не думал, что этот человек вызовет в нем такие чувства. Может, и повеса — но какой ум, какое сердце!
— Здорово, — сказал он. — Такие плакаты на стенах. Да, здорово.
— Конечно, — заметил Отис, — это стоит денег. Нет-нет, я не колеблюсь, но мне бы небольшую… дотацию. Вы бы не вложили тысячу фунтов?
— Это мысль. А может, две?
— Или три? Или все пять? Такое круглое число.
— Оно круглое?
— В высшей степени.
— Здорово! Значит, пять.
Отис опять закрыл глаза, на сей раз — в экстазе. Он давно подозревал, что есть ангелы, но не надеялся их встретить, а уж тем более не надеялся, что ангел согласится на пять тысяч.
Открыв глаза, он увидел, что Билла нет — то ли вернулся на небо, то ли ушел на террасу. Выведя велосипед и птицей взлетев в седло, он покатил по аллее. Когда-то, в Париже, ему удалось взлелеять в себе солидный пессимизм, но теперь он был оптимистом, от бакенбард до подошв.
Пройди тут случайно Пиппа и скажи, что бог на небе и все хорошо на свете, он бы пожал ей руку и вскричал: «Как я вас понимаю!»
2 Билл не вознесся на небо, он пошел на террасу, куда через некоторое время явился и пятый граф, заметно посвежевший. Увидев молодого друга, он кинулся к нему, крича:
— Поздравляю!
Билл удивился такой прозорливости, но граф объяснил, что сходство с серафимом или херувимом, поющим «Осанна!», могло бы и само по себе обо всем рассказать.
— Хотя вообще-то, — прибавил он, — рассказал мне один знакомый, который ехал на велосипеде. Точнее, он уже не ехал, а лежал, мягко хихикая, но рассказать — рассказал. Насколько я понял, он видел все, от начала до конца. О технике вашей он самого высокого мнения. Схватили за руку?
— Да.
— Трясли?
— Да.
— Прижали, осыпали?
— Да.
— Чего же вы хотите! Метод Икенхема. Самая гордая красавица сдается в тот же миг. Наверное, жалеете, что потратили впустую столько лет?
— Не без этого.
— Робкое поклонение ничего не дает. Сегодня я беседовал с прекрасной Элзи, и она мне сообщила, что раскачать констебля было нелегко. Он жевал усы и говорил о положении в Китае, пока однажды вечером она не сказала: «Ну, хватит!» С тех пор все у них в порядке.
— Здорово, — откликнулся Билл, думая о Гермионе. — Констебль? А, да! У вас нет свежей вырезки?
— Простите, нету. Зачем она вам?
— Элзи сейчас просила, как раз для Поттера. Кто-то дал ему в глаз.
— Вот как! Кто же?
— Не знаю. Я плохо понял. Что-то про Мартышку, но он никогда не ударит полисмена.
— Да, вряд ли.
— Наверное, я не расслышал. В общем, кто-то дал в глаз. Он хочет уходить со службы. Сегодня его толкнули в пруд, теперь — это. Собирается купить кабачок.
Лорд Икенхем со вкусом вздохнул. Он был доволен собой, и мы его не осудим. Человек, считающий своей целью счастье любящих сердец, имеет право похвалить себя, когда счастливые развязки так и хлопают, словно шутихи.
— Это приятная новость, Билл Окшот, — признал он. — Как вы говорите? Да, «здорово». Вы счастливы, Мартышка счастлив, теперь — и прекрасная Элзи. Просто финал оперетты. — Он посмотрел на Билла. — Вы носите шерстяное белье?
—Я? Нет. А что такое?
— Как-то вы ежитесь, чешетесь, что ли…
Билл стал темно-малиновым.
— Я места себе не нахожу, — объяснил он. — Ну, сами знаете.
— Знаю. И я жил в Аркадии. Тут хороша долгая прогулка. Идите, спустите пары.
— Ничего, что я вас брошу?
— Тяжело вас терять, но иначе вы лопнете. Au revoir, мой дорогой. Будьте счастливы.
Билл бросился в парк, словно пес, спущенный с поводка, и набрал такую скорость, что только на дороге вспомнил: надо было сказать про Планка. Он остановился, подумал, решил, что уже поздно, — и все графы и майоры сменились сладостным звоном свадебных колоколов.
3 Он оказался прав, было поздно, ибо не успел он уйти, как на террасе появился Планк, вытирая губы.
— Привет, Зараза, — сказал он графу. — Пончиков нету, я все съел. Красота, а не пончики. — Он сунул платок в карман. — Не ждал меня встретить? Думал, твоя взяла? Понимаешь, та откормленная дева сообщила, что конкурс отменен.
Лорд Икенхем удивился, но вида не подал.
— Вот как? — спросил он. — Отменен? Почему же?
— Эпидемия. Корь косит народ.
— Значит, ты меня выдал?
— Еще как!
— Балбес расстроился?
— О, да!
— Представляю… Все тебе неймется, Зад! Казалось бы, старый хрыч…
— Неймется! — вскричал майор. — Я охраняю свою честь. Почему «старый»? Я на год моложе тебя. Вот Балбес — старый хрыч, и никто иной. Прямо Мафусаил какой-то, осталось есть траву…
— Мафусаил траву не ел.
— Ел.
— Никогда в жизни. Это Навуходоносор.
— Да? Ну, не важно, суть одна. Тебе еще повезло, ты не был в этой комнате. Балбес открыл там трибунал.
— Что он открыл?
— Военный суд. Когда я доедал пончики, пришел констебль с подбитым глазом. В одной руке он держал молодого человека с бледно-желтыми волосами, в другой — исключительно хорошенькую девушку. Насколько я понял, она толкнула его в пруд, а молодой человек дал ему в глаз. Балбес разбирает дело. Кажется, он местный судья. Мне лично их жаль, особенно — девушку в красном.
Лорд Икенхем покрутил ус.
— Оставь меня, Зад, — сказал он. — Я должен подумать.
— Подумать? Ладно, думай, — согласился майор. — Надо мне доесть клубнику.
Он ушел обратно, а лорд Икенхем принялся шагать взад-вперед. Судя по выражению лица, проворный мозг работал, как машина.
Вскоре это дало результаты. Лицо прояснилось, граф улыбнулся довольной улыбкой, пересек террасу и вошел в музей.
Сэр Эйлмер сидел один в музее и тоже улыбался. Впервые за этот вечер он был доволен, так доволен, как лев в Колизее, которому дали отборных христиан. Нельзя сказать, что он посмотрел на гостя приветливо, но он его не укусил.
— Ха! — воскликнул он. — Это ты?
— А, Балбес!.. — кротко откликнулся пятый граф. — Значит, ты видел нашего Зада. Ну, как он тебе? Он говорит, ты сильно постарел. Где Салли?
— Кто?
— Я слышал, она была здесь.
— Ты знаешь эту девушку?
— Как собственную племянницу.
Баронет ощутил то мягкое тепло, которое дарует нам тонизирующий эликсир доктора Смита. Все получалось еще лучше, чем он предполагал.
— Ах, вон что? — осведомился он. — Тогда тебе будет интересно, что я ей припаял тридцать суток без обжалования.
— Суровый приговор.
— Что поделаешь! Злодейство, каких мало. Толкают полицейских в пруд, а потом…
— Зачем же он вводит в искушение? Девушки — это девушки.
— Я им покажу!
— А как же милость? Она, понимаешь, нисходит с высоты на тех…
— К черту!
— Слышал бы тебя Шекспир! Значит, приговор не отменишь?
— Ни в коем случае. А теперь поговорим о тебе.
Лорд Икенхем кивнул:
— Да, я надеялся, что ты уделишь мне минутку. Только постой, вызову свидетеля.
Подойдя к двери, он позвал: «Зад!», и появился майор, не доевший клубнику.
— Зайди-ка сюда, ты мне нужен. Наверное, мой рассказ тебя шокирует…
— Не про типа из Калькутты? Это я слышал.
— Нет, он в другом роде, но тоже потрясет твое нравственное чувство. Начать сначала?
— Вроде бы так лучше.
— Да, лучше. Жила-была американка по имени Элис. Приехала она в Лондон, купила кой-какие камушки, намереваясь отвезти их в Америку и там — носить…
— Что вы тут… — начал сэр Эйлмер, но граф на него посмотрел.
— Балбес, — сказал он, — если ты еще раз меня прервешь, всыплю шесть горячих. Зад с удовольствием тебя подержит.
— Как в старое время… — умилился Планк.
— Великолепно. Итак, продолжаю. На чем мы остановились?
— Американка купила драгоценности.
— Так. Но ей пришло в голову, что на нью-йоркской таможне придется много платить. Она платить не хотела.
— Что ж, естественно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20