Ожерелья, которые они носили, были не из черных ягод гибискуса, а из переплетенных разноцветных металлических проволочек и других ярких и безвкусных предметов, украденных, выкопанных из земли или найденных на дне ручейков. Это были развратные девчонки. Они посмотрели на Кору так, будто она пришла сюда, чтобы украсть их мужчин, и ее поразил этот опытный взгляд на молодых лицах. Ходили даже слухи, что они жуют листья растений, привезенных кентаврами из путешествия на восток, и наслаждаются экзотическими видениями или же впадают в наркотический ступор. И действительно, одна из девчонок валялась в углу, свернувшись калачиком, не обращая никакого внимания на своих друзей, и было похоже, что она полностью поглощена своими галлюцинациями. Кто-то заговорил с ней, но медведица даже не пошевелилась, и выражение ее лица ничуть не изменилось.
– Эйрина вырубилась, – сказала другая девчонка.
– Значит, пропустит ужин.
– Да на что он ей? Пожалуй, я к ней присоединюсь.
– Травка подождет. Сначала развлечение.
Похоже, развлечением была Кора. Флебий швырнул ее на середину комнаты, как охотник швыряет ногу оленя своим голодным товарищам. Коре даже пришла в голову мысль, что она предназначена на обед. Правда, известно было, что паниски предпочитают растительную пищу – траву, корни, нижние ветви деревьев, а еще лучше, если это овощи, украденные из сада кентавров, но они могут также съесть все, что попадет под руку, включая кожаные сандалии. «Ну что ж, – подумала она с тайной самоиронией, присущей ее размышлениям, – половина из них останется голодными. На тринадцать порций меня явно не хватит».
Но, как оказалось, есть ее не собирались. Пока не собирались. Компания томилась от безделья, поэтому дриада, попавшая к ним в дом, представляла особый интерес, ведь они были еще детьми, во всяком случае, существами весьма инфантильными и любопытными. Они разглядывали ее и тыкали в нее пальцами – она била их по рукам. Они стали щипать ее и толкать – она ударила одного из них ногой по голени и он, хромая, отполз в угол комнаты.
– Давайте макнем ее в озеро.
– Давайте повыдергаем все ее красивые волосы.
– Давайте разрежем ее на кусочки и попробуем, какая она. (Вот… начинается.)
Детская фантазия не имеет границ. Кора содрогнулась. Во рту появился горький привкус страха. Но чувство собственного достоинства не оставило ее. Она выпрямилась во все свои пять футов и, как ей казалось, величественно посмотрела на них сверху вниз, затем разгладила полотняное платье, которое они измяли, и, согнув ногу, поправила сандалию.
– Вы отвратительные дети, – сказала она. – Если вы меня не отпустите, Эвностий и кентавры потопят вашу жалкую хижину. В отличие от вас они умеют плавать.
– Потопят вместе с тобой? Они ведь даже не знают, что ты здесь, – сказал Флебий.
Компания отреагировала на его слова как на удачную шутку, мальчишки затопали копытами, а девчонки захлопали в ладоши:
– Даже и не знают, что ты здесь! – С этими словами они сорвали с нее платье, причем сделали это так неожиданно, подойдя к ней сзади, что она поняла, почему они столь преуспели в воровском искусстве. Затем настал черед поиздеваться над ее маленькой грудью, и все начали соревноваться, кто придумает оскорбление побольнее. («Да, я, конечно, не Зоэ», – подумала Кора.)
Комната была темной и холодной, без окон и освещалась лишь отблесками огня из глиняной печки, стоявшей на полу, да несколькими огарками свечей, сделанных из пчелиного воска. Кора начала дрожать, чувствуя, что страх одолевает ее. Она присела на пол у печки, и только мысль об Эвностий (он обязательно нападет на след ее похитителей) помогла ей сдержать слезы и не сжаться в комочек, подобно замерзшей ласточке, пытаясь согреться и прикрыть грудь.
Детеныш паниска, чья мать, предаваясь веселью, по-видимому, забыла о его существовании, вскарабкался Коре на колени. От него пахло луковой травой и скисшим молоком. Кора попыталась поставить его обратно на пол, но он неожиданно улыбнулся такой чистой, обаятельной улыбкой, и рожки его, выглядывавшие из волос, так были похожи на маленькие поганочки, что она прониклась сочувствием к этому смелому и трогательному ребенку, к которому собственная мать была столь равнодушна. «Какой чудный малыш, – подумала она, – и живет в таких условиях». Он потянулся к ее подвеске-кентавру, которую почему-то не сорвали вместе с платьем.
– Тебе нравится? – спросила она с нежностью. – Можешь поиграть с ней.
Но не успела Кора договорить, как он укусил ее за палец, сорвал подвеску с цепочки и бросился с добычей к своей матери.
– Молодец, – проворковала его мать, передразнивая Кору.
Вот теперь Кора заплакала, хотя боль от оскорбленного самолюбия была гораздо сильнее, чем от укуса. Зеленая кровь струилась из ее пальца.
– Ты что, овощ? – спросил Флебий. – Ребята, посмотрите-ка, рядом с нами сидит салат.
– А ты думал, что у всех кровь красная? – рассердилась она. От злости у нее даже высохли слезы. – Мы живем на деревьях и едим желуди. Почему наша кровь не может быть зеленой?
– Делайте что хотите, – сказал Флебий. – А мы будем с теми, у кого кровь красная, правда, ребята?
Ребята откликнулись дружным блеянием.
Медведицы Артемиды, которых никто не спросил, и чья кровь была, скорее, коричневой, чем красной, промолчали.
К счастью для Коры, паниски вскоре отвлеклись и забыли про зеленую кровь, да и про саму Кору тоже. Они вернулись к своим обычным занятиям – шумным играм и безделью. Одна из девчонок надела накидку Коры. Она была ей длинна и волочилась по полу, но, по крайней мере, скрывала ее покрытые мехом ноги. Она начала танцевать, топчась по всей комнате, изображая при этом пение (Коре оно скорее напоминало вой), а паниски отбивали какой-то дикарский ритм. Флебий снял со стены лиру, сделанную из панциря черепахи, и попытался аккомпанировать, извлекая монотонные звуки, похожие на писк летучих мышей. Правда, и слова были соответствующими:
Заклинаем пауков, крыс, нетопырей:
Выходите вы из недр мрачных поскорей,
Чтобы крылья навощить на лету пчеле,
Чтоб дриаду вниз стащить с дерева к земле!
Девчонка, одурманенная травкой, с трудом поднялась на ноги и стояла, раскачиваясь из стороны в сторону в такт музыке, все еще поглощенная своими видениями. Но не все пели и танцевали. Среди панисков и их женщин никогда не было единства, чем бы они ни занимались. Некоторые сели есть. Они громко чавкали, облизывали пальцы и не обращали ни малейшего внимания на музыкантов. Им, по-видимому, было все равно, что это за еда – сырые немытые корни, тухлая рыба, личинки или поганки. Один из них швырнул какой-то кусочек Коре. Она поймала его, внимательно рассмотрела и с отвращением выбросила. Это был большой белый слизняк, находящийся в летаргическом сне, но живой.
– Зачем зря тратить на нее пищу? – недовольно проворчала мать воришки. Флебий с силой ударил ее прямо по губам.
– Ты каким местом думаешь? Ты что, не знаешь, что нам надо ее беречь? Не забывай про сделку.
Двое панисков схватили Кору за руки, а третий подобрал выброшенного слизняка и с силой засунул ей в рот.
– Эвностий найдет меня, – крикнула она, давясь и чувствуя, как слизняк проскальзывает в горло.
– Он слишком велик для нашего тоннеля. Ему придется извиваться, как змее, и прежде, чем он доползет, мы успеем размозжить ему голову. Кентавры же вообще не могут ползать, а если они попробуют доплыть, то мы встанем на плот и будем расстреливать их из рогаток.
– Что вы собираетесь со мной делать?
При упоминании имени Эвностия к Коре вновь вернулось если и не внутреннее самообладание, то хотя бы внешнее, и вопрос был задан с вызывающим спокойствием.
– А ты как думаешь? – спросил Флебий, этот пошлый мальчишка, глядя на нее с вожделением. Но вожделение быстро сошло с его лица, когда медведица, которую он ударил, и которая явно была его женщиной, с силой наступила ему на копыто.
– Подожди, увидишь, – мрачно сказал он Коре. – Ждать осталось недолго.
Пение стихло, губы перестали чавкать, кость с грохотом упала на пол. Затхлый воздух наполнился запахом пыльцы и меда. Кто-то приближался к дому по тоннелю.
Королева трий вошла в комнату и отряхнула грязь со своих прозрачных крыльев. Затем быстрым взмахом крыла велела компании разойтись и направилась прямо к Коре.
– Дорогая, – сказала она, помогая девушке подняться, – что они с тобой сделали? Платье у тебя украли, лицо все в грязных пятнах. Ну, ничего, со мной ты в безопасности. Меня зовут Шафран или Шафрановая, мы сейчас пойдем домой.
– Но как ты меня нашла? – всхлипнула Кора. Это была та самая королева, которая следила за ними над садом Эвностия.
– Если есть крылья, все видишь.
Никто даже и не подумал остановить Кору, когда она забирала назад свою украденную накидку и подвеску-кентавра. Набросив ее на плечи, девушка пошла следом за Шафран, подальше от этой дурно пахнущей комнаты, на воздух, в мягкие лучи заходящего солнца. Кто-то, правда, затянул бунтарскую песню «Оторви пчеле крыло», но послышался звук пощечины, и пение прекратилось. Оставалось надеяться, что Шафран не разобрала слов. Было ясно, что эта отпетая компания, ни в грош не ставившая никакие добродетели, испытывала благоговение перед подлинным величием.
Когда Кора оказалась на свежем воздухе, то почувствовала, что теряет сознание. Она раскачивалась, как деревце на ветру. Но Шафран подала ей свою маленькую, украшенную драгоценностями руку.
– Потерпи еще немного, дорогая, ты скоро отдохнешь, примешь ванну, поешь и опять станешь такой же красивой, как раньше.
Шафран взяла ее за руку и повела через поле.
– Но мое дерево в другой стороне.
– Ты погостишь у меня.
– Я вам очень благодарна, но сейчас мне нужно идти домой. Мама, наверное, умирает от волнения, и Эвностий тоже.
– Я им сообщу, что ты в полной безопасности. Эвностий придет и заберет тебя.
У кромки леса три мрачные работницы, неподвижные и бесцветные, как глиняные идолы, ждали возвращения своей королевы. По команде Шафран они с шумом поднялись в воздух, подлетели к Коре и схватили ее.
– Я думала, ты меня спасла! – воскликнула Кора, почувствовав, что отрывается от земли.
– Купила, моя дорогая. Причем отдала за тебя немало – шелковую тунику и пять серебряных ножных браслетов. (На самом деле они были оловянными.)
Глава IV
По пути к Коре Эвностий зашел ко мне выпить кружечку пива.
– Зоэ, почему ты такая грустная? – спросил он. – И почему ты на меня так смотришь, будто я чем-то тебя расстроил?
– Не грустная, – возразила я. – Просто задумчивая.
– Нет, грустная. Тебя тревожат трии?
Как мне было объяснить ему, что я думала вовсе не о триях (хотя, наверное, именно о них и надо было думать)? Мне было грустно оттого, что он вырос, и я, которая любила его, когда он еще был маленьким теленком, а потом мечтательным юношей, теперь могла бы полюбить его другой, не столь невинной любовью. Мои любовники называют меня веселой Зоэ. «Она любит нас, а затем оставляет без тени сожаления». Я стараюсь сохранить этот образ. Кому нужна любовница (а становиться женой я вовсе не собираюсь), у которой плохое настроение? Но и мне временами бывает тяжело.
Как я могла сказать Эвностию о своем предчувствии? Я знала, что ему, мягкому и ранимому, придется много страдать, даже в такой доброй стране, как Страна Зверей (мы все еще думали, что она такая), и у меня сердце разорвется от горя, потому что Кора станет причиной его страданий.
– Я думала о том времени, когда мне было столько же лет, сколько тебе сейчас, – перевела я разговор на другую тему. – Я была стройной, как молодой платан, и все кентавры умирали от любви ко мне. Твой отец появился на свет позже.
– Кентавры и сейчас любят тебя, – сказал он, – все, и старые и молодые. Ты такая заботливая, как мама.
Я чуть было не дала ему пощечину, но вместо этого улыбнулась, будто он сделал мне роскошный комплимент.
– Спасибо, дорогой. Но копыта уже не так часто стучат в мою дверь.
– Ты всегда мне говорила, что в прошлое надо смотреть только со смехом. Жизнь – шут, а не палач. Так ведь?
– Ты прав, – рассмеялась я. – И свою жизнь я не изменила бы даже за все жемчужины Великого Восточного моря.
И я тоже, – сказал он. – Я имею в виду твою жизнь. Возьмем, к примеру, твой дом. У Мирры, перед тем как войдешь, надо обязательно вытереть копыта о половик. А у тебя все так… – он попытался подобрать нужное слово, – просто. Да, это было тактичное слово. Он мог бы сказать – безалаберно. Я и не помню, когда в последний раз делала уборку в своем однокомнатном доме, поставленном на переплетении ветвей. В нем нет внутренней лестницы, как у Коры, и попасть в дом можно только с улицы, поднявшись по лестнице, сделанной из виноградной лозы. Окна у меня во всю стену, без пергамента, так что комнату в основном убирают ветер и солнце. Мебели мало. Вместо кровати – груда волчьих шкур. Столом служит кусок дерева. Круглый буфет вырублен из пня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
– Эйрина вырубилась, – сказала другая девчонка.
– Значит, пропустит ужин.
– Да на что он ей? Пожалуй, я к ней присоединюсь.
– Травка подождет. Сначала развлечение.
Похоже, развлечением была Кора. Флебий швырнул ее на середину комнаты, как охотник швыряет ногу оленя своим голодным товарищам. Коре даже пришла в голову мысль, что она предназначена на обед. Правда, известно было, что паниски предпочитают растительную пищу – траву, корни, нижние ветви деревьев, а еще лучше, если это овощи, украденные из сада кентавров, но они могут также съесть все, что попадет под руку, включая кожаные сандалии. «Ну что ж, – подумала она с тайной самоиронией, присущей ее размышлениям, – половина из них останется голодными. На тринадцать порций меня явно не хватит».
Но, как оказалось, есть ее не собирались. Пока не собирались. Компания томилась от безделья, поэтому дриада, попавшая к ним в дом, представляла особый интерес, ведь они были еще детьми, во всяком случае, существами весьма инфантильными и любопытными. Они разглядывали ее и тыкали в нее пальцами – она била их по рукам. Они стали щипать ее и толкать – она ударила одного из них ногой по голени и он, хромая, отполз в угол комнаты.
– Давайте макнем ее в озеро.
– Давайте повыдергаем все ее красивые волосы.
– Давайте разрежем ее на кусочки и попробуем, какая она. (Вот… начинается.)
Детская фантазия не имеет границ. Кора содрогнулась. Во рту появился горький привкус страха. Но чувство собственного достоинства не оставило ее. Она выпрямилась во все свои пять футов и, как ей казалось, величественно посмотрела на них сверху вниз, затем разгладила полотняное платье, которое они измяли, и, согнув ногу, поправила сандалию.
– Вы отвратительные дети, – сказала она. – Если вы меня не отпустите, Эвностий и кентавры потопят вашу жалкую хижину. В отличие от вас они умеют плавать.
– Потопят вместе с тобой? Они ведь даже не знают, что ты здесь, – сказал Флебий.
Компания отреагировала на его слова как на удачную шутку, мальчишки затопали копытами, а девчонки захлопали в ладоши:
– Даже и не знают, что ты здесь! – С этими словами они сорвали с нее платье, причем сделали это так неожиданно, подойдя к ней сзади, что она поняла, почему они столь преуспели в воровском искусстве. Затем настал черед поиздеваться над ее маленькой грудью, и все начали соревноваться, кто придумает оскорбление побольнее. («Да, я, конечно, не Зоэ», – подумала Кора.)
Комната была темной и холодной, без окон и освещалась лишь отблесками огня из глиняной печки, стоявшей на полу, да несколькими огарками свечей, сделанных из пчелиного воска. Кора начала дрожать, чувствуя, что страх одолевает ее. Она присела на пол у печки, и только мысль об Эвностий (он обязательно нападет на след ее похитителей) помогла ей сдержать слезы и не сжаться в комочек, подобно замерзшей ласточке, пытаясь согреться и прикрыть грудь.
Детеныш паниска, чья мать, предаваясь веселью, по-видимому, забыла о его существовании, вскарабкался Коре на колени. От него пахло луковой травой и скисшим молоком. Кора попыталась поставить его обратно на пол, но он неожиданно улыбнулся такой чистой, обаятельной улыбкой, и рожки его, выглядывавшие из волос, так были похожи на маленькие поганочки, что она прониклась сочувствием к этому смелому и трогательному ребенку, к которому собственная мать была столь равнодушна. «Какой чудный малыш, – подумала она, – и живет в таких условиях». Он потянулся к ее подвеске-кентавру, которую почему-то не сорвали вместе с платьем.
– Тебе нравится? – спросила она с нежностью. – Можешь поиграть с ней.
Но не успела Кора договорить, как он укусил ее за палец, сорвал подвеску с цепочки и бросился с добычей к своей матери.
– Молодец, – проворковала его мать, передразнивая Кору.
Вот теперь Кора заплакала, хотя боль от оскорбленного самолюбия была гораздо сильнее, чем от укуса. Зеленая кровь струилась из ее пальца.
– Ты что, овощ? – спросил Флебий. – Ребята, посмотрите-ка, рядом с нами сидит салат.
– А ты думал, что у всех кровь красная? – рассердилась она. От злости у нее даже высохли слезы. – Мы живем на деревьях и едим желуди. Почему наша кровь не может быть зеленой?
– Делайте что хотите, – сказал Флебий. – А мы будем с теми, у кого кровь красная, правда, ребята?
Ребята откликнулись дружным блеянием.
Медведицы Артемиды, которых никто не спросил, и чья кровь была, скорее, коричневой, чем красной, промолчали.
К счастью для Коры, паниски вскоре отвлеклись и забыли про зеленую кровь, да и про саму Кору тоже. Они вернулись к своим обычным занятиям – шумным играм и безделью. Одна из девчонок надела накидку Коры. Она была ей длинна и волочилась по полу, но, по крайней мере, скрывала ее покрытые мехом ноги. Она начала танцевать, топчась по всей комнате, изображая при этом пение (Коре оно скорее напоминало вой), а паниски отбивали какой-то дикарский ритм. Флебий снял со стены лиру, сделанную из панциря черепахи, и попытался аккомпанировать, извлекая монотонные звуки, похожие на писк летучих мышей. Правда, и слова были соответствующими:
Заклинаем пауков, крыс, нетопырей:
Выходите вы из недр мрачных поскорей,
Чтобы крылья навощить на лету пчеле,
Чтоб дриаду вниз стащить с дерева к земле!
Девчонка, одурманенная травкой, с трудом поднялась на ноги и стояла, раскачиваясь из стороны в сторону в такт музыке, все еще поглощенная своими видениями. Но не все пели и танцевали. Среди панисков и их женщин никогда не было единства, чем бы они ни занимались. Некоторые сели есть. Они громко чавкали, облизывали пальцы и не обращали ни малейшего внимания на музыкантов. Им, по-видимому, было все равно, что это за еда – сырые немытые корни, тухлая рыба, личинки или поганки. Один из них швырнул какой-то кусочек Коре. Она поймала его, внимательно рассмотрела и с отвращением выбросила. Это был большой белый слизняк, находящийся в летаргическом сне, но живой.
– Зачем зря тратить на нее пищу? – недовольно проворчала мать воришки. Флебий с силой ударил ее прямо по губам.
– Ты каким местом думаешь? Ты что, не знаешь, что нам надо ее беречь? Не забывай про сделку.
Двое панисков схватили Кору за руки, а третий подобрал выброшенного слизняка и с силой засунул ей в рот.
– Эвностий найдет меня, – крикнула она, давясь и чувствуя, как слизняк проскальзывает в горло.
– Он слишком велик для нашего тоннеля. Ему придется извиваться, как змее, и прежде, чем он доползет, мы успеем размозжить ему голову. Кентавры же вообще не могут ползать, а если они попробуют доплыть, то мы встанем на плот и будем расстреливать их из рогаток.
– Что вы собираетесь со мной делать?
При упоминании имени Эвностия к Коре вновь вернулось если и не внутреннее самообладание, то хотя бы внешнее, и вопрос был задан с вызывающим спокойствием.
– А ты как думаешь? – спросил Флебий, этот пошлый мальчишка, глядя на нее с вожделением. Но вожделение быстро сошло с его лица, когда медведица, которую он ударил, и которая явно была его женщиной, с силой наступила ему на копыто.
– Подожди, увидишь, – мрачно сказал он Коре. – Ждать осталось недолго.
Пение стихло, губы перестали чавкать, кость с грохотом упала на пол. Затхлый воздух наполнился запахом пыльцы и меда. Кто-то приближался к дому по тоннелю.
Королева трий вошла в комнату и отряхнула грязь со своих прозрачных крыльев. Затем быстрым взмахом крыла велела компании разойтись и направилась прямо к Коре.
– Дорогая, – сказала она, помогая девушке подняться, – что они с тобой сделали? Платье у тебя украли, лицо все в грязных пятнах. Ну, ничего, со мной ты в безопасности. Меня зовут Шафран или Шафрановая, мы сейчас пойдем домой.
– Но как ты меня нашла? – всхлипнула Кора. Это была та самая королева, которая следила за ними над садом Эвностия.
– Если есть крылья, все видишь.
Никто даже и не подумал остановить Кору, когда она забирала назад свою украденную накидку и подвеску-кентавра. Набросив ее на плечи, девушка пошла следом за Шафран, подальше от этой дурно пахнущей комнаты, на воздух, в мягкие лучи заходящего солнца. Кто-то, правда, затянул бунтарскую песню «Оторви пчеле крыло», но послышался звук пощечины, и пение прекратилось. Оставалось надеяться, что Шафран не разобрала слов. Было ясно, что эта отпетая компания, ни в грош не ставившая никакие добродетели, испытывала благоговение перед подлинным величием.
Когда Кора оказалась на свежем воздухе, то почувствовала, что теряет сознание. Она раскачивалась, как деревце на ветру. Но Шафран подала ей свою маленькую, украшенную драгоценностями руку.
– Потерпи еще немного, дорогая, ты скоро отдохнешь, примешь ванну, поешь и опять станешь такой же красивой, как раньше.
Шафран взяла ее за руку и повела через поле.
– Но мое дерево в другой стороне.
– Ты погостишь у меня.
– Я вам очень благодарна, но сейчас мне нужно идти домой. Мама, наверное, умирает от волнения, и Эвностий тоже.
– Я им сообщу, что ты в полной безопасности. Эвностий придет и заберет тебя.
У кромки леса три мрачные работницы, неподвижные и бесцветные, как глиняные идолы, ждали возвращения своей королевы. По команде Шафран они с шумом поднялись в воздух, подлетели к Коре и схватили ее.
– Я думала, ты меня спасла! – воскликнула Кора, почувствовав, что отрывается от земли.
– Купила, моя дорогая. Причем отдала за тебя немало – шелковую тунику и пять серебряных ножных браслетов. (На самом деле они были оловянными.)
Глава IV
По пути к Коре Эвностий зашел ко мне выпить кружечку пива.
– Зоэ, почему ты такая грустная? – спросил он. – И почему ты на меня так смотришь, будто я чем-то тебя расстроил?
– Не грустная, – возразила я. – Просто задумчивая.
– Нет, грустная. Тебя тревожат трии?
Как мне было объяснить ему, что я думала вовсе не о триях (хотя, наверное, именно о них и надо было думать)? Мне было грустно оттого, что он вырос, и я, которая любила его, когда он еще был маленьким теленком, а потом мечтательным юношей, теперь могла бы полюбить его другой, не столь невинной любовью. Мои любовники называют меня веселой Зоэ. «Она любит нас, а затем оставляет без тени сожаления». Я стараюсь сохранить этот образ. Кому нужна любовница (а становиться женой я вовсе не собираюсь), у которой плохое настроение? Но и мне временами бывает тяжело.
Как я могла сказать Эвностию о своем предчувствии? Я знала, что ему, мягкому и ранимому, придется много страдать, даже в такой доброй стране, как Страна Зверей (мы все еще думали, что она такая), и у меня сердце разорвется от горя, потому что Кора станет причиной его страданий.
– Я думала о том времени, когда мне было столько же лет, сколько тебе сейчас, – перевела я разговор на другую тему. – Я была стройной, как молодой платан, и все кентавры умирали от любви ко мне. Твой отец появился на свет позже.
– Кентавры и сейчас любят тебя, – сказал он, – все, и старые и молодые. Ты такая заботливая, как мама.
Я чуть было не дала ему пощечину, но вместо этого улыбнулась, будто он сделал мне роскошный комплимент.
– Спасибо, дорогой. Но копыта уже не так часто стучат в мою дверь.
– Ты всегда мне говорила, что в прошлое надо смотреть только со смехом. Жизнь – шут, а не палач. Так ведь?
– Ты прав, – рассмеялась я. – И свою жизнь я не изменила бы даже за все жемчужины Великого Восточного моря.
И я тоже, – сказал он. – Я имею в виду твою жизнь. Возьмем, к примеру, твой дом. У Мирры, перед тем как войдешь, надо обязательно вытереть копыта о половик. А у тебя все так… – он попытался подобрать нужное слово, – просто. Да, это было тактичное слово. Он мог бы сказать – безалаберно. Я и не помню, когда в последний раз делала уборку в своем однокомнатном доме, поставленном на переплетении ветвей. В нем нет внутренней лестницы, как у Коры, и попасть в дом можно только с улицы, поднявшись по лестнице, сделанной из виноградной лозы. Окна у меня во всю стену, без пергамента, так что комнату в основном убирают ветер и солнце. Мебели мало. Вместо кровати – груда волчьих шкур. Столом служит кусок дерева. Круглый буфет вырублен из пня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23