- Да что ты, Маряша! Не нужно мне. Что я сама не...
- Бери, и точка... Всего!
И не успела Фима придумать, как лучше возвратить деньги, Марянино красноватое платье уже летело далеко впереди.
- И на меня хватит? - спросил Локтя.
- Если сядешь на первый ряд - хватит Будем сидеть порознь, хорошо?
- Спрашиваешь еще...
Они подошли к порту: к причальной стенке, укрепленной бревнами, к кучам досок, к громадной пристани и плавучему крану с длиннющей шеей.
Фима любила приходить сюда, по сходням взбегать на пристань, куда ежедневно пристают несколько речных трамваев из города Измаила, до отказа набитых рыбаками и бабками с корзинами, испачканными клубникой (торговали в районном городе, где цены дороже), служащими и просто любопытным людом... Три раза в день подлетала к пристани "Ракета" на подводных крыльях и тоже высаживала людей.
Когда-нибудь, наверное, не будет тихоходных судов, все будут летать, как "Ракета": в эпоху космических полетов нельзя по-черепашьи ползать по морям-океанам. Фима обязательно станет к пульту управления одного из таких вот судов, и они в три часа долетят до Каира, а в полдня - до Нью-Йорка.
На рейде покачивались на якорях три самоходные баржи: их перегоняли из Чехословакии в наши порты. С барж доносилась музыка.
Они были новенькие, блестящие, белоснежные, и старое слово "баржа" что-то закопченное, черное, неуклюжее - никак не подходило к ним. Это были корабли с двигателем, рубкой и каютами для команды, но три четверти выдвинутого вперед корпуса предназначалось для грузов.
Сирена прорезала тишину дня.
- "Ракета"! - Локтя бросился к пристани.
Прочертив дугу, острогрудое, как космический снаряд, летящее над волнами судно снизило скорость, чуть опустилось и легко подкатило к пристани.
Фима побежала за Локтей: всегда жгуче интересно посмотреть, кто новый приехал сегодня. Фима взбежала на пристань и замерла.
У трапа, уже перекинутого на борт "Ракеты", стояли Аверя и Лев. Они пристально смотрели вперед, кого-то дожидаясь. Цепочкой, по одному, поднимались пассажиры из люка и ступали на трап.
Вот вышли два пограничника, - лица у Авери и Льва серьезны; вот появился толстобрюхий парикмахер Леон, - они слабо кивнули ему; вот вышел директор школы Дмитрий Алексеевич с сыном Петькой, - вежливо поздоровались с ним; вот вынырнул поп, отец Василий, рослый, в шапочке, с волосами, заплетенными косичкой, и в длинной дорогой рясе...
- Здравствуйте, отец Василий, - смущенно пролепетал Аверя, - с вами желает познакомиться мой товарищ, он из Москвы и очень хотел бы...
Тут вперед вышел Лев, учтиво улыбнулся и как-то быстро и весело заговорил с попом.
Фима не слышала, о чем: она сразу отпрянула. Хотела найти Локтю, но так и не нашла - затерялась в толпе; сбежала по трапу и остановилась у горы порожних ящиков из-под консервов.
Лев с попом, оба высокие и заметные, прошли вперед. За ними, точно лишний и ненужный, проследовал Аверя. По случаю прогулки он принарядился: на серую рубаху надел отглаженный, только в двух местах штопанный чешский пиджачок, свои неизменные полуботинки до блеска начистил. И вся эта парадность так не вязалась с опущенной головой, с неуверенной, вялой, совсем не аверинской, искусственно замедленной походкой, - он не решался обогнать их, но и не был уверен, что их можно оставить вдвоем, потихоньку отстать и уйти куда-нибудь.
Когда приезжие прошли вперед, Фима вышла из-за укрытия. Ее мучил вопрос, о чем говорит Лев с попом. Она тут же вспомнила, что Лев не раз в ее присутствии заговаривал о религии, о церквах. Зачем ему понадобился поп?
Приехать из такого города, как Москва, в котором она мечтала побывать хоть часок, и в их захолустье интересоваться самым неинтересным, что только может быть на свете, от чего не первый уже год спасается она бегством и никак не может спастись? Это было выше ее понимания.
Попутно она вспомнила другого попа - отца Игнатия. Тот был полной противоположностью этому. Этот был франтоват и величествен; тот, решивший столкнуть этого, в быту мало чем отличался от простого рыбака ("Работал под рыбака", - как сказал однажды Дмитрий Алексеевич), ходил по улицам во внеслужебное время в тапках на босу ногу; старенькая ряса скорей напоминала халат рабочего на рыбоприемном пункте, да и лицо у него было не надменно-холеное, значительное, а простецкое: нос картошкой, щеки подушечками - они немного перекосились и нарушили симметрию - и глаза глядели доверительно, даже грустно... И вот он, такой простоватый и неблестящий, такой будничный поп, переборол, пересилил, перехитрил этого, который так величественно шел сейчас, и благосклонно слушал Льва, и сам говорил что-то мягко и вкрадчиво, как и пристало служителю культа, и лицо у него было упитанное, почти без морщинок, хотя в заплетенных в косицу волосах было немало седины.
- Ах, вот ты где, а я тебя ищу! - Локтя схватил ее за руку. - В кино пойдем, да?
Он сильно потянул ее за руку, лопоча о каких-то тральщиках и ракетоносцах, и, конечно, наткнулся на Аверю.
Тот заметил Фиму и протянул ей руку:
- Все злишься?
Фима давно простила ему многое, но, как только задал он этот вопрос, нахмурилась, надулась, точно и вправду еще сердилась.
- Не надо, - сказал он, - мало ли что могу я брякнуть...
Фима помолчала и пошла вперед, стараясь не смотреть на него. Ей всегда хотелось дружить с ним, бегать купаться на Дунай и играть в нырки, хотя это было и страшновато. И никогда не ссориться. И сейчас вот Локтя помог встретиться им. Точно и не было ссоры. Странно, но именно сейчас их дружба казалась ей, как никогда, крепкой и доброй...
На старом тополе Фима увидела вдруг рекламный плакат. На фоне бушующего моря написано зигзагами молний: "Капитан сходит последним". А рядом - силуэт военного корабля и темный профиль моряка.
Про эту картину, верно, говорила Маряна.
- Сходим, - сказала Фима, не глядя на Аверю.
- Рад бы, но... - Тут Аверя похлопал себя по карманам и пропел: "Штаны без звона у меня".
- А у меня вот. - Фима показала полтинник. - Тоже не мои, Маряна дала.
- Так нам хватит, возьмем самые дешевые! - обрадовался Аверя.
- А этот человек? - Она кивнула на неровно, волнами стриженную голову Локти. - Обещала...
- Подумаешь! Поручи это мне.
Аверя тут же взял монету, отвел малыша в сторону и заговорил о чем-то. Потом подошел к киоску, где продавали мороженое, пристроился к очереди. Мороженое в Шаранове продавали редко, и, по отзывам тех, кто ел его в Одессе, в Киеве и особенно в Москве, было оно отвратительное, с кристалликами льда, пахнущее кислым молоком.
Ни Фима, ни Локтя проверить этого не могли, и оно им казалось великолепным.
Аверя примазался к знакомому рыбаку у окошечка и получил вафельный стаканчик. Торжественно вручил его Локте, снова что-то тихо сказал ему, и тот, улыбаясь во все лицо, отошел и принялся деятельно слизывать мороженое, криво наложенное в стаканчик. Так же без очереди Аверя купил билеты в кино, и они пошли в зал. Здание кинотеатра было новое, большое одно из красивейших зданий в Шаранове - и было построено все из того же ила.
Кинотеатр работал без контролера. Они опустили в стеклянный ящичек билеты, разыскали в полутьме свои места, и скоро началась картина. На вспыхнувшем экране появился эсминец. Матросы отрабатывали учебные задачи, стреляли по щитам в море, отбивали учебные воздушные налеты. Один усатый весельчак ловко накладывал пластырь в трюме судна на "пробоину" от "торпедировавшей" его "вражеской" подводной лодки. На усатого со всех сторон лилось, а он, по пояс в воде, не растерялся, отдавал команды и подтрунивал над перепуганным безусым новичком.
А потом была настоящая война, и бомбы, пачками летящие на наши города из бомболюков немецких "юнкерсов", и осада Одессы, и боевые выходы в море, и потопление этим эсминцем двух вражьих подводных лодок и нескольких транспортов с войсками...
С экрана в зал плыл дым, летели крики умирающих и стоны раненых; в лица Фимы и Авери долетали соленые брызги от взрывов снарядов...
Но счастье изменило эсминцу: нашла его в открытом море торпеда. Эсминец стал заваливаться набок, тонуть, окутанный дымом и пламенем. Самые нервные сразу же попрыгали за борт; более выдержанные стали выполнять приказы командира и спускать шлюпки и спасательные плотики...
Капитан ходил по судну, отдавал приказы.
Усатого весельчака он чуть не пристрелил из пистолета, потому что тот стал вырывать спасжилет из рук контуженного матроса. Старший помощник, легко раненный осколком дерева в руку, потерял речь и, словно парализованный, смотрел на все вокруг.
Капитан распорядился, чтобы с партией раненых помощника опустили на одну из последних шлюпок. В артпогребе взорвались снаряды, и на тонущем судне началась паника. Капитан приказал последним оставшимся на борту проверить все помещения: не остались ли где раненые. И выяснилось остались. В одной из кают от взрыва заклинило дверь.
Эсминец все глубже оседал и погружался, объятый пламенем, а матросы взломали дверь и вынесли раненых на шлюпку. Потом капитан велел последней горстке самых храбрых и верных покинуть судно.
"А вы, товарищ командир? - крикнул в грохоте и пламени один из матросов. - Пять минут - и судно взорвется. Воронкой засосет - не выплывете..."
"Выполняйте приказ!" - крикнул капитан.
Шлюпка отплыла. Он остался на судне. Он еще раз обошел все, что можно было обойти, проверил каждую каюту, камбуз, мостик и уже с почти затонувшего судна сошел на последний спасательный плотик...
Сверху смотрели звезды, когда Фима с Аверей возвращались из кино. Фонарей на ериках не было, им светили редкие огоньки окон. Чтобы не свалиться с кладей, шли, касаясь рукой заборчиков.
После этой картины ни о чем не хотелось говорить. Все казалось мелким и несерьезным. С надсадом скрежетали лягушки, ухала какая-то птица, и где-то на Дунае оглушительно трещал лодочный мотор...
- Слушай, - сказал Аверя, когда они подошли к ее дому, - дай, пожалуйста, для ребят одну икону. У вас ведь их так много. Никак не могут найти хорошую. Все печенки проел мне Лев. Просто помешался на них. Привел я его домой в тот день, как вернулись с рыбалки, принес порубанные Федотом... И что ты думаешь? Чуть не плакал над ними: "Такие вещи погубил!.." Складывал на траве по дощечкам и палочкам, как малый - кубики. Сложил две иконы, взял с собой: склеивать будет...
- Хорошо, я принесу.
- Да какую постарей, не очень заметную, чтоб родители не хватились.
- Хорошо. Ту, что в моей комнате. Георгий-победоносец на скаку пронзает копьем змия. Небольшая она.
- Давай. Только потише.
- Ничего, я одна. Груня - на Широком.
Фима исчезла в потемках и явилась не скоро - минут через десять: все приходилось делать в потемках. За стенкой похрапывали мать с бабкой. Когда она снимала со стены тяжелую доску, внутри тревожно заныло, засвербило. Но отступать было поздно. Прижав к груди икону, выскользнула из дому и передала через забор Авере. Тот приблизил к ней лицо, разглядывая изображение.
- Чушь какая-то, - сказал он. - Не знаю, понравится ли ему. Ребенок может так нарисовать. Но что старая - так это точно. Словом, ничего.
Фима стояла у заборчика и молчала.
- Ну, до завтрого... Ты как-нибудь сдвинь остальные иконы, чтоб не так было заметно, чтоб голого места не оставалось на стене... Ну, пока.
- Спокойной ночи.
Фима пошла к дому, а в глазах ее все еще клокотали волны, заваливался на нос эсминец и спрыгивал на последний плотик капитан - человек, который по морскому закону должен сходить со своего корабля последним.
Глава 8
ГЕОРГИЙ-ПОБЕДОНОСЕЦ
На всякий случай Аверя спрятал икону под пиджак и прижал локтем к боку. Хорошо бы отнести ее сейчас Льву. Да поздно. Наверно, уже спят. И тащиться к Дунаю в темноте не очень-то приятно: не раз за свою жизнь падал Аверя в ерики, а сейчас он в лучшей одежде да еще с иконой.
Он пошел домой.
Засыпалось плохо. Все думал: понравится ль икона Льву. На взгляд Авери, она никудышная, но у этого странного парня свои вкусы. По его просьбе Аверя исходил с ним немало рыбацких домиков - домики тех, у кого были или должны быть, по Авериным предположениям, иконы. Происходило это чаще всего так. Они заходили в один из "Буфетов". Лев заказывал два стакана местного сухого вина. Они стояли, облокотившись об огромную бочку, и потихоньку попивали. Народу тут обычно битком. На днищах порожних бочек резали для закуски селедку, потягивали из стаканов и вели бесконечный пьяноватый разговор обо всем на свете. Но разговор все время соскальзывал на путину, на сейнеры и погоду.
Почти всех знал здесь Аверя. Завязывалась беседа. Лев тут же предлагал стакан вина и через час как самый лучший друг помогал какому-нибудь старику добраться до жилья и, приглашенный на чай или пообещав сфотографировать семью, входил в дом как гость.
Две иконы ему подарили, три - продали, но, отзываясь о них, Лев брезгливо морщился:
- Ерунда, конец восемнадцатого.
Аверя про себя вычислял:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16