ого, конец восемнадцатого века - это, значит, тысяча семьсот какой-то год... Какая старь! Тогда, пожалуй, и Шаранова-то не было. А для него это плохо...
Или вот еще что странно: когда Льву попадались отлично и четко выписанные иконы, сверкавшие краской, - ну совсем из магазина! - он еще больше кривился, точно ел клюкву.
- Безвкусица какая! Кисть в руках не умел держать, богомаз проклятый! Беру только для обмена, а то бы и не повез: груз лишний...
Не успел Аверя утром и глаза открыть, как вспомнил об иконе, спрятанной под матрасом. Когда в комнате никого не было, вытащил ее, стал рассматривать и совсем разочаровался. То, что она была старая в смысле века написания, может устроить Льва. Но ведь краска-то на ней местами сильно пожухла, кое-где были темные пятна и копоть. Вряд ли ее очистишь когда-нибудь.
Едва дождавшись завтрака, Аверя поел, спрятал под пиджак икону и помчался к Дунаю.
Все были в сборе, пили чай, шутили о том-сем.
- Принес? - спросил Лев.
- Да вот припер кое-что, - на всякий случай небрежно сказал Аверя, вытащил из-под пиджака тяжелую доску и протянул Льву.
Лев глянул на нее, и руки у него задрожали. В первый миг он задохнулся и не мог ничего сказать. Потом взял икону прыгающими пальцами, подробно осмотрел всю, ощупал своими цепкими глазами тыльную сторону ее, сухую, массивную, потемневшую от времени, - слабо выгнутую доску с широкими клиньями, чтоб не рассохлась, не треснула, - и выдохнул:
- Ух! - Потом более членораздельно добавил: - Вот это да! И в Третьяковке такой нет!
- А что, там иконы есть? - удивился Аверя.
- Разумеется. Экспозиция начинается с отдела икон, несколько залов. И вообще я должен тебе сказать: всякое искусство начинается с икон, а я считаю так: и кончается. Ничего лучше не создали еще люди.
Аверя прямо-таки присел.
- А Шишкин? - сказал он. - А "Запорожцы" Репина?.. У него еще есть "Бурлаки". Мы в школе...
- Дорогой мой! - вскрикнул Лев. - Иконы - это все!
- Ну, ты уж чересчур так, - проговорил Аркадий, брившийся у круглого зеркальца на складном столике. - Ты просто немного больной человек...
- А Матисс - он тоже больной? Ты не знаешь, наверно, такого факта, а я знаю: до революции он приезжал в Москву и посетил галерею Третьякова. Он спокойно обходил зал за залом, у некоторых картин немного задерживался, но очень ненамного - все это он уже знал и видел, хотя ни разу не был в России. Но как только подвели его к иконам, остановился, замер, застыл! Вот... А ты?
- А кто такой Масисс? - робко подал голос Аверя.
- Матисс - надо говорить. Кто он? Величайший французский художник-декоративист, ярчайший и оригинальнейший. Он первый понял всю радость открытого цвета - красного, синего, зеленого... Надо знать таких, хамингваи вы, хамингваи!..
- А-а-а... - протянул Аверя, ровным счетом ничего не понимая.
- А иконы тут при чем? - Аркадий провел помазком по верхней, подпертой языком губе.
- Если б не они, может, не было бы и Матисса... Монументальность, обобщенность - ни одной мелкой, дробящей впечатление детали, лаконизм и простота...
- Модные словечки!
- И все это он взял у икон, и в особенности - у русских икон!.. Ах, какой ты мне сделал подарок, Аверя, век не забуду! Будешь в Москве, обязательно заезжай ко мне. Даже можешь остановиться у меня. Приму... Ах, какая штука! Пожалуй, лучшая из моего собрания, а у меня за двадцать пять перевалило, и всё только старые...
Авере прямо неловко было, что он доставил столько радости этому бурному человеку с горящими глазами.
- Может, у нее еще такие есть? Да, конечно, наверно есть... Ведь она сняла первую попавшуюся.
- Да, - подтвердил Аверя, чувствуя, к чему клонит Лев.
- Слушай, а если я подарю тебе ласты и трубку, ты не сможешь попробовать еще?
- Трудно, - вздохнул Аверя. - Не знаю еще, как с этой кончится. У нее старики лютые и верят в бога люто. Мой-то батя тоже немного верит, да как-то весело и не молится, а они лютые!..
- А может, обойдется? Я б, пожалуй, и с маской расстался. Тебе она нужней... Хочешь маску?
- Зачем вы это говорите? - У Авери заколотилось сердце: ах, как хотелось ему получить все это насовсем!
- На, забирай. Для хорошего человека ничего не жалко. - Лев протянул ему маску - продолговатое стекло, обтянутое резиной, - маску, какой не было ни у кого в Шаранове.
Она очутилась в Авериных руках. Он совсем не хотел брать ее, потому что знал, как трудно будет просить Фиму снять со стены еще одну икону, но маска каким-то образом очутилась в его руке. Он не брал ее - просто свел вместе пальцы - и вдруг почувствовал ее прохладную тяжесть.
- И ласты получишь. Притащи две, и постарее... У них ведь много... Обойдется.
Аверя весь пылал. Он становился единовластным владельцем такого богатства!
- Не удастся - что ж, придется вернуть, - сказал Лев.
Аверя все понимал.
Лев опять взял в руки икону, зачем-то подул на нее, нежно прикоснулся тыльной стороной ладони.
- Георгий... Как выразительно, сколько экспрессии в повороте тела, в руке! А какое благородство в тонах! Вроде приглушен главный цвет, но он орет, орет!
Аверя смотрел на него и растерянно улыбался.
- Попробую, - проговорил он.
- Слушай, - сказал вдруг Аркадий, - прошу тебя: оставь Аверю в покое. Неужели мало всего того, что он тебе сделал? Ты просто жаден, а жадность до добра не доводит - Голос Аркадия звучал жестко и холодно. - Думал, сам поймешь, и не хотел тебе это говорить, а приходится. Ты собираешь эти иконы только потому, что это модно, только потому, что у тенора вашего концертно-гастрольного объединения Гришаева их двадцать семь штук, а у куплетиста Катькина - тридцать одна. Тебе приятно поразить ими гостей, подчеркнуть, что ты не отстаешь от времени и понимаешь толк в настоящем искусстве, а на самом деле ты... - Аркадий начал сердиться.
Лев покраснел, надулся, и Аверя поспешил из палатки.
Маску и трубку на всякий случай он спрятал под полу пиджака. Аверя шел по улице Железнякова и думал, как бы лучше подъехать к Фиме, и ничего не мог придумать.
Он даже не слышал, как с мчавшегося сзади грузовика кто-то кричал ему. И уже когда грузовик почти поравнялся с ним, Аверя очнулся.
- Ну, поехали? - крикнул ему Саша, и пес Выстрел подтвердил лаем; что не прочь снова схватить его клыками, если будет глупить.
- Не, - закачал головой Аверя, - сегодня мне недосуг.
- А то садись, вне конкуренции будешь... Поработать с собачкой надо.
"Видно, на границе ей маловато работы, - подумал Аверя, - тренируют, чтобы по следу идти не разучилась".
- Ну смотри. - Саша кивнул ему с машины, а Выстрел отрывисто тявкнул на прощание.
Аверина голова была занята другим. Даже Алка, которую он повстречал на Центральной улице у детской библиотеки, мало заинтересовала его. А вообще-то он любил говорить с этой звонкой красивой девочкой. Купаться с ней не пойдешь - с тоски подохнешь, в нырки играть она не умеет: увидит плывущего по Дунаю ужа и орет как резаная.
Зато беседовать с ней бывает приятно. Особенно слушать ее. Чего только не знает она! И когда в обувной магазин привезут синтетические сандалеты по четыре рубля, и у кого сейчас на руках библиотечная книга про диверсантов "Это было на Дунае", и почему отец Коськи Заречного ушел из семьи и поселился в доме номер семнадцать, где надпись "Злая собака" и в подтверждение нарисована страшная пасть с торчащими кривыми клыками, и...
Все знала она, буквально все, что творилось в Шаранове.
- Ты куда так торопишься, Аверчик? - остановила она его. - Давай походим.
- Зачем? - спросил Аверя.
- Поговорить хочется. Давно не видала тебя.
- Как-нибудь в другой раз.
- Слушай, а ты знаешь, что...
Целый час пробродил он с Алкой, и у нее ни на минуту не закрывался рот. Потом, когда все главные новости были выговорены и ничего интересного нельзя было ждать, Аверя отделался от Алки, сославшись на то, что отец велел прийти сегодня пораньше. А сам полетел к Фиме.
Как вот только лучше подъехать к ней, как объяснить, чтоб правильно поняла: совсем не из корысти хочет он раздобыть эти иконы - все ребята будут нырять и плавать с этими ластами и маской. Можно даже через Маряну организовать секцию подводных охотников...
Спрятав под лопухом своего огородика то, что дал ему Лев, Аверя зашагал к домику Фимы.
Он шел по кладям, подыскивая слова помягче и поубедительнее, и вдруг услышал крик.
Кричала Фимина мать. Крик был хриплый, надрывный и какой-то слепой. Какой-то яростный и дикий был этот крик. И вслед за ним - плач. Ее, Фимин, плач.
- Убить тебя после этого мало! Убить!
Следовали громкие удары кулака, а может, и палки обо что-то мягкое, живое, и слышался плач. Он то прерывался, то возникал. Это был плач взахлеб, горький и тяжелый. Фима что-то кричала сквозь слезы, что-то твердила. Но удары заглушали и прерывали эти слова и плач.
Аверя ринулся обратно. Он бежал по кладям к Дунаю, бежал и только сейчас начинал понимать, что наделал. Он бежал к мосту через Дунаец, бежал к воротам рыбозавода.
Старичок вахтер, сидевший на ящике из-под рыбы, знал Аверю и пропустил. Аверя пробежал вдоль коптильни, мимо грязноватой горы крупной соли. Пересек путь автокара, перевозившего из цеха в цех рыбу, и подбежал к причалу, что у посолочного цеха.
Здесь под навесом орудовали три работницы - принимали с фелюг и взвешивали рыбу. Маряна в жестком фартуке на черном халатике и резиновых сапогах поливала из шланга огромных, только что выпотрошенных белуг, лежавших на тележке.
Тугая струя шланга хлестала по спинам и мордам, раздвигала створки вспоротых животов и вымывала кровь.
Аверя схватил Маряну за рукав и громко зашептал:
- Маряша, идем... Фимку убивают...
Маряна направила струю шланга в пол, и струя остервенело забила по резиновым сапогам подруг.
- Мамка ее... Совсем озверела... Кабы успеть...
Маряна сняла фартук, развязала сзади тесемки халата.
- Девки, - сказала она, - мне тут отлучиться надо на часок. Если будут спрашивать, наплетите чего-нибудь.
- Опять твои пионеры? - Толсторукая рыжая Кланя покосилась на Аверю и затараторила: - Ох, Маряша, дивлюсь я тебе. Или делов других нету? Таких парней отшиваешь! Ну чем плох Сашка? А этот инженер из лаборатории... Остаться тебе вековухой...
- Слыхали, что просила?
Из дежурки посолцеха вышел толстый мастер Дубов:
- Маряна, ты нам нужна... На подходе "Байкал". На нем две белуги икряные, килограмм по полтораста, надо обработать.
- Иван Сидорович, - сказала Маряна, - через час приду... Вон Маруська не хуже меня примет. Она...
- Я не хочу, чтоб Маруська. Опять не как зернистая пойдет, а как паюсная...
- Иван Сидорович, не заставляйте меня...
- Если уйдешь...
Маряна швырнула халат на тачку, закинула руки, поправляя волосы, и туго обтягивающее ее штопаное платьишко угрожающе затрещало.
- Уже ухожу.
И пошла через двор завода, пошла быстро и решительно, а за ней, едва поспевая, припустился Аверя. Он бежал рядом и, задыхаясь, рассказывал все, что слышал в Фимином дворе.
- Ну что они хотят от нее? - словно сама у себя спрашивала Маряна. Думала, оставили в покое, так нет...
Платочек на ее волосах рвался и хлопал концом, платье отскакивало от коленей - так быстро она шла.
Потом шаги ее замедлились. Вот и ограда Фиминого дома. Вот сам дом.
Маряна остановилась.
Из-за ограды доносился плач. Он уже не был прерывистым. Теперь он был ровным и горьким.
- И за что она ее так? - шепотом спросила у Авери Маряна.
Аверя уткнул в доски кладей глаза.
- Не знаю, - едва выдавил он.
Солнце уже клонилось к закату, было тихо, где-то в соседнем ерике под днищем плывущей лодки хлюпала вода, а они, Маряна и Аверя, стояли у ограды, точно не знали, что делать. Кроме плача, со стороны домика доносились два женских голоса: крепкий, зычный, непримиримый и надтреснутый, скрипуче-старческий.
- Пойдем отсюда, - неожиданно сказала Маряна и повернула назад.
Он схватил ее за руку и не пустил:
- Зачем же я бегал за тобой? Ты должна зайти к ним и поговорить... Она ведь из твоего отряда-то, Фимка...
- Я не знаю, о чем и как с ними говорить, - тихо сказала Маряна. - Да и не послушают они меня... Напорчу только, - и медленно пошла прочь от домика.
Аверя не стронулся с места. Он остался стоять, где был.
- Маряна, - громко зашептал он, - вернись... Ведь если не ты, так кто ж другой?
Она уходила все дальше.
- Струсила! Забоялась и струсила! - закричал он вслед. - А мы-то, мы-то, дураки, мы считали тебя...
Маряна, наверно, ничего уже не слыхала, потому что была далеко.
Он стоял, и ему было стыдно. Стыд жег его. Раскаленным докрасна гвоздем входил в его сердце. Ведь он не сказал Маряне, в чем дело, не признался... Какое имел он право кричать ей такое!
Аверя постоял еще немного у ограды, свесив голову, и поплелся домой. Но не успел он сделать и десяти шагов, как все понял и сообразил.
Он знал, что должен делать, чтоб выручить Фиму. Знал. Он во всем виноват, он и расхлебает это дело. Не ожидал же он, что так все обернется...
Сбегав домой, Аверя вынес ласты, подобрал в ограде под лопухом маску с трубкой и быстрым шагом пошел, почти побежал к Дунаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16