Конечно, Маржка понимала: все закончится успешно, если никто не узнает то, что знает только она и Лен. Возникни у кого-нибудь догадка — все пропало! А если Маржка сама каким-либо образом посодействует разоблачению преступника, страшно представить себе, какими проклятьями будут осыпать ее в темных углах города, где собираются отбросы общества, к которым принадлежали и Маржка, и Лен.
— Ничего похожего на правду! — в очередной раз повторил подсудимый в ответ на вопрос председателя.
— Только бы он больше ничего не говорил — тогда ни один волосок не упадет с его головы! — объяснял Маржкин сосед окружающим.
— Голову на отсечение — он угробил лавочника кирпичом! — возразил ему кто-то вполголоса.
— О-о, вполне возможно, то же самое утверждает прокурор... Но ведь доказать надо, вот в чем дело!
— Именно! А они ему это и на том свете не докажут! — вмешался в разговор третий.
Речи эти были бальзамом на Маржкину душу. Она повисла на локтях, давно не чувствуя под собой ног, и старалась не шевелиться. Спина тупо ныла, и каждое движение отдавалось резкой болью в затылке. Она уже и моргала-то еле-еле, веки будто приросли к глазам и никак не закрывались из-за жгучей боли. А если бы закрылись — Маржка бы тотчас уснула...
Силы были на исходе; наступали минуты, когда она теряла способность различать что-либо вокруг, а очнувшись, никак не могла понять, где она, и не кричала лишь потому, что тупо приказывала себе держаться как можно спокойнее, дабы не выдать себя и Лена.
Крайне ослабев по непонятным ей причинам, Маржка невероятно страдала от напряженной борьбы с непослушным телом; она старалась не распускаться, а кровь горячо ударяла ей в щеки, сбивая дыхание.
В ушах звонили колокола — все другие звуки сливались в монотонный шум, утомлявший слух. Маржка различала в нем только кашель Лена. И видела два огонька — для приведения к присяге очередной свидетельницы были зажжены новые свечи. В конце концов тело ее омертвело; облокотившись на барьер, она повисла, вытянувшись в струну, и, если бы ее попросили отойти в сторону, она бы просто не смогла отцепиться от него.
Из бесконечно долгого полуобморока ее вывел взрыв неудержимого хохота. Маржка пришла в себя ровно настолько, чтобы различить плавно кружащиеся перед ней предметы, которые постепенно приобрели устойчивое положение.
И, прежде чем она снова впала в полубессознательное состояние, рядом раздался голос всезнающего соседа, подробно комментировавшего процесс:
— Это та самая, любовница его! Может, услышим что-нибудь новенькое!
Испуг искоркой вспыхнул в Маржкиной голове, она насторожилась и, как всякий затравленный человек в момент крайней опасности, почувствовала прилив сил.
Маржка сразу догадалась, что сосед имел в виду не ее, а особу, представшую ныне перед судьями, и поняла, почему первый же ответ свидетельницы вызвал смех в зале.
Это была высокая, стройная, ярко одетая женщина; вертлявой походкой она вышла из комнаты, отведенной для свидетелей, покачивая бедрами, подошла прямо к судейскому столу и встала перед председателем, перенеся всю тяжесть тела на одну ногу, отчего бедро другой резко выдалось вбок.
— Целую ручки, милостивые паны! Вы уж меня извините, но мне вам сказать нечего, кроме того, что он, прошу прощения, ничего такого не делал!
Легонько хлопнув ладонью по столу, она отошла.
Зал покатился со смеху. Смеялись коронные судьи, за исключением председателя, которого положение обязывало сохранять непроницаемый вид; смеялся весь присутствующий юридический мир, за исключением доктора Рыбы, который вообще никогда себе этого не позволял; смеялись присяжные, и, наконец, дружно, безудержно хохотала публика.
Настроение поднялось, собрание несколько оживилось. Свидетельница недоуменно повернула голову в зал — присутствующие затихли. Возможно, их удивило выражение ее смуглого лица, перечеркнутого поперек черными, сросшимися бровями, но главное — всем хотелось поскорее услышать, что скажет председатель.
Судья же, опытный специалист по уголовным делам, заметив огромные серебряные серьги, выскользнувшие из-под ослепительно-белого шелкового платочка, съехавшего на затылок, тотчас смекнул, что перед ним самая настоящая цыганка. Спокойно, неторопливо он стал объяснять ей, что на суде разрешается говорить только с позволения председателя. Свидетельница перебила его:
— Так ведь это же не он сделал!
Тут председатель рассердился, строго наказал публике не смеяться и прикрикнул на свидетельницу, погрозив ей пальцем.
Однако публика не успокаивалась, и вконец раздосадованный судья после очередного взрыва хохота официально заявил, что прикажет очистить зал суда, ежели условие его хоть как-то будет нарушено.
А похохотать в самом деле было над чем.
Взять хотя бы то, что фамилия свидетельницы оказалась вовсе не Кабоуркова, а Даниэлова, по отцу-цыгану, и что она, имея шестерых детей, до сих пор не замужем.
Веселясь, публика проявила себя весьма остроумным и тонким наблюдателем. По смущению, с которым свидетельница подтвердила эти факты своей биографии, по ее взгляду, украдкой брошенному в сторону подсудимого, даже непосвященные поняли, как она опасается, что ее прошлое не безразлично для подсудимого.
Смуглое лицо свидетельницы потемнело еще больше — возможно, румянец залил ее щеки — так ведь и момент был щекотливый, особенно когда она в свое оправдание и на потеху сидящим в зале знатокам психологии пыталась объяснить необычайную щедрость своего чрева тем, что у нее «трижды рождались двойняшки».
Несомненно, тем самым она хотела подчеркнуть, что грехи ее не исчисляются количеством отпрысков. Зал грохнул так, что председатель, видя полную обоснованность такой реакции, не счел ее святотатством и промолчал.
Ведь даже прокурор, эта воплощенная строгость карающего закона, не утерпел и усмехнулся.
Правда, на самом деле причиной тому послужило иное обстоятельство: даровитый представитель оскорбленного правосудия, взглянув на Лена, заметил то, на что наверняка не обратил бы внимания никто другой. Подсудимый использовал каждую паузу между вопросами и ответами, чтобы громко, демонстративно покашлять. Во всяком случае, прокурор видел в этом убедительное доказательство того, что он весьма ловкий симулянт...
И что же? После признания о двойняшках, когда все потонуло в шуме и хохоте, подсудимый продолжал кашлять глубоко, надсадно. Прокурор заключил, что это, видимо, очередной изощренный ход симулянта, надрывающегося «напрасно», ибо в таком гаме подсудимому трудно рассчитывать на внимание к себе, к своей тяжелой болезни, в которую прокурор, несмотря на заверения экспертов, по-прежнему не верил.
Вдруг в голове его мелькнула оригинальная догадка, и, с дозволения председателя, он не преминул ее высказать:
— Свидетель Кабоуркова, вы сообщили нам, что не замужем и имеете шестерых детей. Все ли они... Сколько... Я хотел спросить, они что, все от одного отца?..
Не успел он договорить, как поднялся доктор Рыба. Стол качнулся под напором грузного защитника, потом еще и еще раз по мере того, как присяжный поверенный все громче протестовал против подобных вопросов, считая, что свидетельница находится под охраной закона и не обязана отвечать на вопросы, способные так или иначе скомпрометировать ее лично в глазах общественности.
Тщетно председатель поднимал руку, пытаясь осадить доктора Рыбу — тот замолк, лишь выпалив свое категоричное «01x1!», и только тогда уселся в кресло.
Стараясь быть как можно более снисходительным, председатель сдержанно заметил, что из прежних показаний известно об интимной связи обвиняемого и свидетельницы, и последняя — в интересах разбирательства — может высказаться по этому поводу, впрочем, право решать, отвечать ли на вопрос, остается за ней...
Ни председатель, ни прокурор не заметили, что защитник уже исключил возможность постановки вопроса о количестве отцов, вернее, ответа на него.
Почтенный судья, совершенно растерявшись после бурного выступления доктора Рыбы, мысленно упрекал себя в некоторой робости по отношению к этому одиознейшему из адвокатов, утешаясь лишь тем, что до сих пор ни одному из коллег не удавалось дать Рыбе должный отпор, авторитетный и энергичный.
Занятый своими мыслями, он нечетко сформулировал следующий вопрос к свидетельнице, и она поняла, что ее спрашивают, чем ей импонировал подсудимый.
— Все дело в том, сударь,— ответила Кабоуркова,— что мы с ним одного роста!
Зал в очередной раз взорвался и, едва стихнув, снова разразился смехом, когда свидетельница, бросив взгляд на трясущихся от хохота присяжных, прибавила с бесконечно наглым кокетством:
— Ну да, а что тут такого?
Смешавшись, председатель на какое-то время приуныл, но, подняв голову и взглянув в сияющие глаза прокурора, успокоился, решив, что ответ пошел в пользу обвинения. Слушание дела было продолжено.
Вечером того же дня ответ Кабоурковой, сиречь Даниэловой, имел новый успех. Во время кадрили в клубе, где собирались сливки общества, прокурор, галантно передав партнершу, даму своего сердца, младшему заседателю, как того требовала фигура сказал ему:
— Все дело в том, сударь, что мы с нею одного роста!
На что молодой советник, развеселившись, жеманно качнул головой и, подражая цыганке, ответил:
— Ну да, а что тут такого?
Шутка пришлась к месту, ибо прокурор и его невеста действительно были совершенно одинакового роста, но никто никогда не осмелился бы сказать об этом вслух!..
...Маржку Криштофову слова свидетельницы ранили в самое сердце. Она-то едва доставала Лену до плеча!
Непередаваемая горечь отравила ей душу; не произнеси свидетельница этих слов, Маржка, возможно, посочувствовала бы этой рослой, энергичной, загорелой женщине, будь она даже на голову выше Лена. Но для Маржки бессмысленное, на первый взгляд, замечание Кабоурковой имело особое значение, оно задело ее, считавшую себя единственной ровней Лену, и, пока зал хохотал до упаду, Маржка едва сдерживала себя, чтобы не закричать.
Ее обдало горячей волной стыда вслед за разочарованием, которое можно было объяснить только ее детской наивностью, нередко присущей женщинам ее положения, умственные способности которых остаются порой до странности неразвитыми.
Сказать, что она была свергнута с седьмого неба, значило бы, пожалуй, надругаться над чувствами благородных девиц, хотя и в мире отверженных такое падение не менее болезненно. Во всяком случае, для Маржки здесь, в суде, решался вопрос жизни и смерти, и единственным чувством, владевшим ею с той минуты, была неукротимая ярость, так и норовившая вырваться наружу криком, воплем...
Маржка изо всех сил прижимала к губам скомканный платочек. О нет, не то поразило ее в самое сердце, что соперница заняла место, по праву принадлежавшее лишь ей, Маржке, но то, что причиной любви Лена и Кабоурковой послужил всего-то одинаковый рост!
Между тем собрание продолжало тешиться над матерью трех пар двойняшек от неизвестного числа отцов. Каждое слово Кабоурковой вызывало приступ безудержного смеха, доходившего до исступления в момент, когда цыганка укоризненно оборачивалась в зал. Публика как с цепи сорвалась, и председателю не оставалось уже ничего другого, как прикрикнуть на нее.
Момент был в высшей степени серьезный: Кабоуркову только что привели к присяге. После сердитого окрика зал мгновенно затих, но не прошло и минуты, как снова разразился хохотом: когда распорядитель погасил одну свечу, свидетельница, подъюлив, услужливо задула вторую...
Понуждаемая к связному изложению событий рокового дня, Кабоуркова, наконец, сосредоточилась и повела рассказ, не опуская ни одной детали.
Она подтвердила показанное предыдущими свидетелями: в тот день Лен не пошел с каменщиками в трактир, оставшись праздновать окончание работ на стройке с поденщиками, среди которых вдруг оказался и Трглый — явился за деньгами «и еще кое за чем», да так и остался посидеть, посудачить с дружками.
Самое смешное, что и отмечать-то было нечем — поденщиков пан Конопик угостить не пожелал, и они, рассевшись под лесами, «зырили только друг на друга и черт те что болтали».
— «Черт те что» — это как надо понимать?
— Ну, приставали к Трглому и к пану Лену, говорили, чего бы вам, ослам, не померяться силами... Лен пусть будет социалистом, раз у него рожа красная, а Трглый сойдет за народника, поскольку у него физиономия сине-бело-красная... Я им говорю, оставьте Лена в покое, сами, говорю, знаете, он не в себе, не ровен час случится несчастье!..
— ...он не в себе, не ровен час случится несчастье,— повторил председатель, давая тем самым секретарю знак занести эти слова в протокол.
— Ну, и что дальше?
— А они говорят...
— Подождите,— перебил председатель,— с чего же у них были такие лица? Может быть, эти, как вы сказали, ослы накануне подрались?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26