И всё же мы в чём-то сходимся. Тогда нам обоим интересно и весело.
Эта странная и забавная дружба началась сразу же по окончании памятного просмотра в Академии наук. Я долго сидел в углу, пока не разошлись доктора и кандидаты наук и не потухла люстра, упаковал бобины и коробки, сложил все в свою спортивную сумку и опять сел.
Ирина молча смотрела на меня сквозь дымчатые стёклышки.
— А вы не двойник? — вдруг спросила она.
— Двойник, — согласился я. — Как это вы догадались?
— По действиям нормального человека. Такой человек, не отягчённый высшим образованием, смылся бы, не дожидаясь конца совещания. А вы сидите, слушаете, топчетесь и не уходите.
— Изучаю земную жизнь, — сказал я важно. — Мы, двойники, — системы самопрограммирующиеся, меняем программу на ходу, в зависимости от предмета, достойного изучения.
— И этот предмет я?
— Вы потрясающе догадливы.
— Считайте сеанс оконченным. Изучили.
— Изучил. Теперь закажу вашу модель с некоторыми коррективами.
— Без очков?
— Не только. Без многознайства и жреческого величия. Обыкновенную девушку с вашим умом и внешностью, которая любила бы ходить в кино и гулять по улицам.
Я вскинул на плечо сумку с бобинами и пошёл к выходу.
— Я тоже люблю ходить в кино и гулять по улицам, — сказала она вслед.
И я вернулся. А через день пришёл сюда к началу работы, побритый и выхоленный, как дипломатический атташе. Она что-то печатала на машинке. Я поздоровался с ней и сел за её письменный стол.
— Вы зачем? — спросила она.
— На работу.
— Вас ещё не откомандировали в наше распоряжение.
— Откомандируют.
— Нужно пройти отдел кадров…
— Отдел кадров для меня — это нуль-проход, — отмахнулся я. — Интересуюсь позавчерашними стенограммами.
— Для чего? Всё равно не поймёте.
— В частности, решением совещания, — продолжал я, величественно не обращая внимания на её выпады, — поскольку, мне известно, намечены четыре экспедиции: в Арктику, на Кавказ, в Гренландию и в Гималаи.
— Пять, — поправила она. — Пятая на ледник Федченко.
— Я бы выбрал Гренландию, — как бы между прочим заметил я.
Она засмеялась, словно имела дело с участником школьного шахматного кружка, предложившим сыграть матч с Петросяном. Я даже растерялся.
— А куда же?
— Никуда.
Я не понял.
— Почему? В каждой же экспедиции требуется кинооператор.
— Придётся вас огорчить, Юрочка: не потребуется. Поедут научные сотрудники и лаборанты специальных институтов. НИКФИ, например. И не смотрите на меня добрыми бараньими глазами. Учтите, я не говорю: глупыми. Я просто спрашиваю: вы умеете работать с интроскопом? Нет. Умеете снимать за «стеной непрозрачности», скажем, в инфракрасных лучах? Нет. Умеете превращать невидимое в видимое с помощью электронно-акустического преобразователя? Тоже нет. Я это читаю на вашем идеально побритом лице. Так что зря брились.
— Ну а простая съёмка? — все ещё не понимал я. — Обыкновенный фильмус вульгарис?
— Обыкновенный фильмус вульгарис можно снять любительской камерой. Теперь это все делают. Важнее получить изображение в непрозрачных средах, за внешним покровом облака. Что, например, происходит с двойником в малиновой трубке?
Я молчал. Для обыкновенного оператора это было дифференциальное исчисление.
— Вот так, Юрочка, — опять засмеялась она. — Ничего вы не можете. И по методу Кирлиан не можете?
Я даже не слыхал о таком методе.
— А он, между прочим, позволяет отличить живое от неживого.
— Я и простым глазом отличу.
Но она уже вошла в роль лектора.
— На снимке живая ткань получается в окружении призрачного сияния — разряды токов высокой частоты. Чем интенсивнее жизнедеятельность, тем ярче ореол.
— Голому ежу ясно, что это живая ткань, — разозлился я и встал. — Не беспокойтесь об отделе кадров. Мне там делать нечего. Здесь тоже.
Она рассмеялась на этот раз совсем по-другому: весело и добродушно.
— Сядьте, Юрочка, и утешьтесь: мы поедем с вами вместе.
— Куда? — Я ещё не остыл от обиды. — В Малаховку?
— Нет, в Париж.
Я так и не понял эту чертовку, пока она не показала мне решение о нашей командировке на парижский конгресс. А сейчас я ждал эту чертовку, как ангела, топтался у окна и грыз спички от нетерпения. И конечно, пропустил, когда отошёл к столу за сигаретами. Она позвонила, когда я уже раздумывал о будущем разрыве дипломатических отношений.
— Господи! — воскликнул я. — Наконец-то!
Она бросила плащ мне на руки и протанцевала в комнату.
— Ты стал верующим?
— С этой минуты. Поверил в ангела, приносящего милость неба. Не томи — когда?
— Послезавтра. Зернов возвращается завтра, а наутро уже вылетаем. Билеты заказаны. Кстати, почему мы на «ты»?
— Инстинктивно. Но не это тебя волнует.
Она задумалась.
— Верно, не это. «Они» уже в Арктике, понимаешь? Вчера у нас в комитете был Щетинников, капитан только что вернувшегося в Архангельск ледокола «Добрыня». Он говорит, что все Карское море и океан к северу от Земли Франца-Иосифа уже свободны от льдов. А из Пулкова сообщили, что над Северным полюсом по нескольку раз в день выходят на орбиту ледяные спутники.
— А комитет съёмку отменил, — пожалел я. — Сейчас снимать бы и снимать.
— Уже снимают любители. Скоро плёнку пачками будем получать. Не это важно.
— А что важно?
— Контакт.
Я свистнул.
— Не свисти. Попытки контакта уже предприняты, хотя, кажется, без успеха. Но английские и голландские учёные предлагают свою программу контактов — все материалы у Осовца. Кроме того, на конгрессе придётся иметь дело с группой Томпсона. Американская делегация фактически раскололась, большинство Томпсона не поддерживает, но кое-кто с ним блокируется. Не очень прочно, но в Париже они бой дать могут. А ты спрашиваешь, что важно. Погоди. — Она со смехом вырвала у меня свой плащ и вытащила из кармана объёмистый пакет, оклеенный иностранными марками. — О самом важном забыла: тебе письмо из Америки. Приобретаешь мировую известность.
— От Мартина, — сказал я, взглянув на адрес.
Он был написан, мягко говоря, своеобразно:
«Юри Анохину. Первому наблюдателю феномена розовых „облаков“. Комитет борьбы с пришельцами из космоса. Москва. СССР».
— «Комитет борьбы»… — засмеялась Ирина. — Вот тебе и программа контакта. Томпсоновец.
— Сейчас прочтём.
Мартин писал, что из антарктической экспедиции он вернулся в свою авиачасть близ Сэнд-Сити, где-то на юго-западе США. Тут же по предложению Томпсона его откомандировали в распоряжение уже сколоченного адмиралом добровольного общества борьбы с космическими пришельцами. Назначению Мартин не удивился: Томпсон сказал ему об этом ещё в самолёте по дороге в Америку. Не удивился он и должности. Узнав о том, что ещё в колледже Мартин печатался в студенческих журналах, адмирал назначил его пресс-агентом. «По-моему, старик мне явно не верит, считает меня двойником, чем-то вроде вражеского солдата из пятой колонны, и потому хочет держать при себе, приглядываться и проверять. Из-за этого я не рассказал ему, что произошло со мной по дороге с нашей авиабазы в Сэнд-Сити. А рассказать кому-нибудь надо, и, кроме тебя, некому. Только ты один разберёшься в этой дьявольщине. Мы с ней знакомы по Южному полюсу, только здесь она иначе загримирована».
Письмо было написано на пишущей машинке — больше десятка плотно исписанных листиков. «…Мой первый очерк не для печати, а для тебя, — писал Мартин. — Скажешь по совести, гожусь ли я в газетчики». Я перелистал несколько страничек и ахнул.
— Читай, — сказал я Ирине, передавая прочитанные листки, — кажется, все мы влипли.
13. ВЕСТЕРН В НОВОМ СТИЛЕ
Мартин писал:
«Солнце ещё только подымалось над горизонтом, когда я уже выехал за ворота авиабазы. Надо было спешить: сутки отпуска — срок небольшой, а до Сэнд-Сити меньше чем за час не доберёшься. Я весело махнул рукой невыспавшемуся часовому, и мой древний двухместный „корвет“ привычно рванул вперёд по размягчённому зноем асфальту. В багажнике что-то погромыхивало с противным скрежетом, цилиндры постукивали, напоминая о своей дряхлости. „Сменить бы машинку, — подумал я, — давно пора: восьмой год со мной кочует. Да жаль расстаться — привык. И Марии нравится“.
К Марии, собственно, я и ехал в Сэнд-Сити — провести свой последний свободный день перед отъездом в Нью-Йорк к адмиралу. Познакомили меня с Марией ребята с авиабазы в первый же вечер после моего возвращения из Мак-Мерде. Новенькая в этом баре, она нельзя сказать, чтобы выделялась — девчонка как девчонка, в крахмальном халатике, с причёской под Элизабет Тейлор: все они из бара под кинозвёзд работают, — но почему-то привязался к ней сразу, все свободные вечера к ней в город гонял и даже матери написал, что есть, мол, одна хорошая девушка, ну и всё такое прочее — сам понимаешь.
В эту поездку я уже окончательно все решил и даже разговор с ней обдумывал; задерживаться, понятно, не хотел. Но пришлось всё-таки остановиться. Какой-то парень замельтешил на дороге, я ему просигналил, а он, вместо того чтобы просто сойти с обочины, заметался, запсиховал и грохнулся под машину. Понятно, я затормозил, высунулся, кричу:
— Эй, друг, машины не видел?
Он посмотрел на меня, потом на небо и медленно поднялся, отряхивая от пыли свои старые джинсы.
— Тут не машины, а кой-что похуже людей пугает. — Он шагнул ко мне и спросил: — В город?
Я кивнул, он сел, все ещё дикий какой-то, чем-то напуганный, с мелкими каплями пота на лбу, с тёмными мокрыми кругами на рубахе под мышками.
— С утра кросс затеял? — спросил я.
— Хуже, — повторил он и полез в карман. Оттуда на сиденье машины вместе с платком выскользнул воронёный «барки-джонс» образца пятьдесят второго года.
Я удивлённо присвистнул:
— Гонка преследования?
В глубине души я уже жалел, что связался с ним: не люблю таких встреч на дороге.
— Дурак, — беззлобно ответил он на выдавший меня взгляд. — Это не мой, а хозяйский. Я тут за стадом присматриваю. На ранчо Виниччио.
— Ковбой?
— Какой там ковбой… — поморщился он, вытирая вспотевший лоб. — Я и на лошади-то сидеть как следует не умею. Просто деньги нужны. Осенью учиться пойду.
Я внутренне усмехнулся: кровожадный гангстер, спасающийся от шерифа, превратился в обыкновенного студента, прирабатывающего на вакациях.
— Митчелл Кейси, — представился он.
Я тоже назвал себя, рассчитывая не без тщеславия, что имя моё, воспетое газетами со времени встречи с драконами на Мак-Мердо, докатилось и до него, но ошибся. Он не слыхал ни обо мне, ни о розовых «облаках» — два месяца ни радио не слушал, ни газет не читал: «Может, уже война началась или марсиане высадились — один черт, ничего не знаю».
— Войны пока нет, — сказал я, — а марсиане, пожалуй, высадились.
И рассказал ему коротко о розовых «облаках». Но я не ожидал, что мой рассказ вызовет у него такую реакцию. Он рванулся к дверце, словно хотел выскочить на ходу, потом разинул рот и дрожащими губами спросил:
— С неба?
Я кивнул.
— Длинные розовые огурцы. Как самолёты пикируют. Да?
Я удивился: говорит, газет не читал, а знает.
— Только что видел, — сказал он и снова вытер выступивший на лбу, должно быть, холодный пот: встреча с нашими знакомцами из Антарктики его совсем доконала.
— Ну и что? — спросил я. — Летают, точно. И пикируют. И на огурцы похожи. А вреда никакого. Один туман. Трусишка ты, вот что.
— Всякий струсил бы на моём месте, — все ещё взволнованно проговорил он, — я чуть с ума не сошёл, когда они стадо удвоили.
И, почему-то оглянувшись сначала, словно боясь, что его могут подслушать, тихо прибавил:
— И меня тоже.
Ты уже, наверное, понял, Юри, что Митч попал в такую же переделку, как и мы с тобой. Эти чёртовы «облака» заинтересовались его стадом, спикировали на коров, а наш храбрый ковбой полез их отгонять. И тут началось нечто совсем уже непонятное. Один из розовых огурцов подплыл к нему, повис над головой и приказал отойти. Не словами, конечно, а как гипнотизёр на ярмарке, — отойти назад и сесть на лошадь. Митч рассказывает, что не мог ни ослушаться, ни сбежать. Не сопротивляясь, он отошёл к лошади и вскочил в седло. Я думаю, что им на этот раз всадник понадобился: пеших-то они набрали достаточно, целую коллекцию. Ну а дальше все как по маслу: красный туман, полная неподвижность, ни рукой, ни ногой не шевельнуть, а тебя будто насквозь просматривают. Словом, картина знакомая. А когда туман рассеялся и парень в себя пришёл, глазам не поверил: стадо вдвое увеличилось, а в сторонке на лошади точно такой же Митчелл сидел. И лошадь та же, и сам он как в зеркале.
Нервы у парня, конечно, не выдержали: помню, что со мной в первый раз было. С ним то же: помчался, куда ветер понёс, лишь бы дальше от наваждения. А потом остановился: стадо не своё, хозяйское, отвечать ему же придётся. Подумал и вернулся, а там все по-прежнему, как до появления розовых «облаков»: ни лишних коров, ни двойника на лошади. Ну и решил парень: либо мираж, либо он с ума сошёл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31