Он ничем не выделялся, несмотря на явно высокое положение хозяина в здешней иерархии: два этажа, плоская крыша, маленькие окошки.
– Я не потревожу твоих близких? – поинтересовался Чернов.
– Я один. – Кармель был лаконичен.
Он не повел Чернова в дом, а завернул за него, и они попали в крохотный дворик-пятачок, где – вот радость-то! – одиноко торчало дерево, тоже похожее на кипарис, вполне густое и зеленое, под ним стояла скамья, а на ней – глиняный кувшин и глиняная миска. В метре от скамьи, обнесенный прямоугольными камнями, находился колодец или, вернее, водоем, поскольку вода в нем едва не переливалась через каменную ограду.
– Вода не очень холодная, – предупредил Кармель. – Она бежит с гор по открытому водоводу и согревается. И главное – она чистая. Тебе полить?
– Я сам, – отказался от помощи Чернов.
– Я принесу тебе чистую одежду. Мы одного роста, моя тебе подойдет.
Чернов мылся с наслаждением, не жалел воды, хотя она, по его ощущениям, была все же слишком холодной. Но спасибо за то, что есть и что ее много. А вместо мыла Чернов обнаружил кусочек чего-то мягкого, как пластилин, и хорошо мылящегося – это он экспериментальным путем установить не побоялся. Однако голову мылить местным пластилином не рискнул: так облил, рыча от холода, уместного, впрочем, в здешнем пекле. Кроссовки тоже помыл, потер попавшим под руку камешком: красный цвет совсем не ушел, но все ж побелее стали.
Из дома во двор вела махонькая дверца, из которой и вышел, согнувшись, хозяин, неся белые штаны и длинную рубаху. Облачившись в местные одежды, Чернов стал портретно похож на своего двойника, написанного для Храма давно почившим Элевом из рода Красителей. Или копиистом – современником Чернова. Плюс кроссовки, которых на московской картине Чернова не имелось: там Бегун мчался по красной земле босиком, что было бы непросто в действительности: камней много. А в чем он бежал на доске в Храме, Чернов не разглядел.
– Так хорошо, – одобрил Кармель новый внешний вид Чернова. Или – старый, коль на картине и на доске исторический Бегун выглядел именно таким, а не праздным любителем джоггинга в рибоковских шмотках. – Пойдем в дом, Бегун. Там прохладно и удобно говорить. А говорить тебе хочется, ведь я прав, Бегун?
Он был прав, говорить хотелось. И что приятно, говорить оказалось нетрудно, правда, пока – с точки зрения лингвиста: великий талант Чернова с ходу врубаться в языковую среду опять не подвел. К тому ж среда уж больно знакомая… А вот трудно ли беседовать с точки зрения Бегуна, до сей поры не ведающего, что он – Бегун, Чернов пока не понимал.
Предстояло понять.
Глава третья.
ЛЕГЕНДА
Потолок висел над Черновым – руку протяни и коснешься. Он не стал экспериментировать попусту, подвинул к столу низкий трехногий табурет и сел, уложив руки на грубо сколоченную столешницу, хранящую многочисленные следы вина, жира, масла, раздавленных ягод – того, что надо уже не мыть, а соскребать.
– В доме нет женщины, – вроде бы извиняющимся тоном сказал Кармель, заметив взгляд Чернова и верно истолковав его. – Хранителю не положено…
– Что не положено? – не понял Чернов.
– Иметь женщину. Мы даем обет верности Сущему и не вправе нарушить его даже в помыслах.
Врет, машинально, без эмоций подумал Чернов. Здоровый нестарый мужик, да еще и начальник какой-никакой из местных: ну где та баба, что устоит? Они тут – бабы имеются ввиду – молчаливые и, похоже, безропотные. Низший класс. Из ребра выточенные. Взять хотя бы ту же Мирьям с площади, что должна постирать Чернову костюмчик…
– Нет, правда, Бегун, я не лгу, я не имею права лгать – ни Сущему, ни человеку, ни даже женщинам, когда они просят совета, – быстро проговорил Кармель-Хранитель.
Он что, мысли читает, напрягся Чернов, или у меня на роже все написано? Не должно бы: внешние эмоции – не мой стиль. Жена спрашивала: у тебя, Чернов, покер-фэйс, что ж ты картами крутые бабки не зарабатываешь? Он отшучивался: мол, доверчив к другим покер-фэйсам, а это противопоказано картам. Но не водке, сварливо завершала диалог жена.
И вправду хотелось выпить. И под ложечкой (под какой? чайной или столовой? что за бредовый термин!) сосало. Во-первых, потому что после утреннего, хилого завтрака пролетело бог знает сколько времени, а во-вторых, все случившееся с Черновым требовало испытанного допинга: снять напряг. Он, конечно, весь из себя железный, Чернов-стайер, но возраст и жизненные трудности подтачивают даже железо, самое разжелезное, вот и душевная ржавчина появляется, как реакция на неадекватные события. А события не просто неадекватны (чему? всему!), они немыслимы!
– У меня есть вино, мясо и зелень, – сказал Кармель.
И Чернов не выдержал:
– Ты что, Хранитель, умеешь читать чужие мысли?
– Читать? – не понял Кармель. – Нет, Бегун, я не понимаю, как можно прочесть мысль. Она же не начертана на листе пергамента или на доске… Я просто знаю людей, мне дано это Знание. Я знаю, например, что ты устал, удивлен, а еще, прости меня, испуган, ты хочешь есть и сверх того – заглушить удивление и страх добротным крепким напитком.
– Кто дал тебе это Знание?
– Как кто? – удивился Кармель. – Сущий, конечно, кто ж еще. Он дает садоводу умение растить плоды, виноделу – готовить вкусное вино, резнику – разделывать туши, женщине – рожать детей… Я – Хранитель, Бегун, и отец мой был Хранителем, и дед, и прадед, и прапрапрадед. Я – из рода Хранителей, как Арон-плотник – из рода древоделов, например, а Исав-кузнец – из рода кузнецов. Так было, так есть и так будет, Бегун. Это – судьба, она неизменна. Сказано в Книге Пути: «Никогда не сворачивай со своего Пути, ибо он – единственно верный, потому что предназначен тебе Сущим, а иные лишь пересекаются с ним и ведут в чужое Никуда».
– Но и по ним кто-то должен идти, раз они существуют. – Чернов не утерпел, откомментировал неведомую Книгу Пути. – Что ж получается: эти «кто-то» изначально идут в чужое Никуда? Или оно для тебя чужое, а для них – свое? Особенно если учесть, что Путь – это судьба. Так?
– Да, Путь – это судьба, ты верно понял. Но судьбу каждому определил Сущий. Изменить ее значит пойти против Него или, если хочешь, против своего предназначения в жизни. Иначе – сломать судьбу, И не только собственную, но всего рода.
– Выходит, я – Бегун из рода Бегунов? Экая новость для меня, однако!
Кармель-Хранитель не услышал иронии – не захотел или не сумел. Сказал испуганно:
– Что ты говоришь? Опомнись! Ты – один. Ты – на все времена. Нет других Бегунов! Нет такого рода…
Спорить с мифом – последнее дело, понимал Чернов. Плюс – жрать хотелось и все-таки выпить. Но не удержался, вякнул:
– Но родители-то у меня были, а, Кармель? Отец, мать… И я знаю точно, что они – не Бегуны…
Он вспомнил маму-покойницу, которая, еще живая, здоровая, веселая, с великим неодобрением относилась к его увлечению спортом. Отец – тот гордился сыном, хвастался его успехами, хотя сам в своей жизни даже на велосипеде не выучился кататься. А мама утверждала:
– Спорт – занятие для умственно отсталых. Вот ты, Игорь, троечник, поэтому ищешь компенсацию в спорте. Это слабость.
Даже потом, когда начались «сладкие взрывы» и с гуманитарными дисциплинами у Чернова все с ходу стало тип-топ, мама не переменила мнения, хотя категоричность ее заметно ослабла…
– Они и не могли быть Бегунами, – влез Кармель в воспоминания Чернова. – Их судьба крылась лишь в том, чтобы родить и вырастить Бегуна.
– Одного на все времена?
– Ты же один. – Кармель был несокрушим. – Ты уже приходил в наш мир, и теперь ты пришел опять. И как знать, может, будешь приходить вновь и вновь. Твои Пути многообразны и путаны.
Стих про попа и собаку, безнадежно подумал Чернов. Разговор надоедал, поскольку был непонятен и темен. Выяснять подробности – на это нужно время и желание. Не исключено, понимал Чернов, время найдется. Не исключено, с грустью сознавал он, времени в этом мире у него будет навалом. Тогда глядишь – и желание появится. Куда он денется? Чтобы жить, надо знать все о месте, в котором предстоит жить. Аксиома.
– Говоришь, вино, мясо и зелень? – спросил он преувеличенно бодро, как, быть может, и положено Бегуну-на-все-времена. – Угощай, Хранитель. Бегун голоден и устал…
Мясом называлась баранина, суховатая и жесткая, а главное, холодная. Чернов не знал, есть ли в доме Кармеля хоть какое-нибудь нагревательное устройство – очаг там или печь, но либо такового вообще не наличествовало, либо отсутствие в его жизни женщин сделало Хранителя неприхотливым, как тот баран, что попал им на стол. Мясо и мясо – чего от него требовать! Чай, не баре – всякий раз огонь разводить, когда жрать вздумается… Зато вино оказалось легким и ясным – молодым, пилось хорошо, и послевкусие от него оставалось отчетливым, длинным и приятным, даже глиняные чашки его не портили. Ели из тоже глиняных, глубоких тарелок, ели руками – не было ни вилок, ни ножей. Видела бы сейчас Чернова его бывшая супружница – не преминула бы уязвить: мол, сбылась мечта идиота. Выросший во вполне интеллигентной семье, Чернов между тем всегда был не прочь порубать хлеб с колбаской на газетке и запить все из горла – будь то напиток «Буратино» (в детстве) или пиво (в зрелости, на исходе спортивной карьеры и далее), а не разводить haut cuisine не по делу. Так что аскетизм трапезы не вызвал у Чернова ничего негативного: поели, расслабились, Кармель еду унес, а вино, наоборот, донес, – откуда-то из глубин дома. Сказал:
– Солнце пошло на закат. Скоро спадет жара.
– И что будет? – лениво поинтересовался Чернов.
Напускной ленью, дурацким цинизмом, наглостью даже – всем этим он гнал от себя, давил страшненькую вообще-то мыслишку, которая как оформилась в башке, так ее и не покидала: он здесь надолго, пути назад нет. То есть, может, и есть, обязательно где-то есть, но искать его – жизни не хватит. Как там в Книге Пути: «Никогда не сворачивай со своего пути…» Ну, во-первых, его ли, Чернова, этот путь, на который он попал отнюдь не по собственному желанию? А во-вторых, куда он приведет, если не сворачивать, вернее – не поворачивать вспять?..
Как ни хорохорился, а страшно было.
И Кармель, не ответив на вопрос, вдруг сказал – тихо и проникновенно:
– Тебе сейчас плохо. Страшно. Так и должно быть, Бегун.
Ах, это каким-то Сущим данное Знание! Или со строчной буквы: знание людей! И ведь опять попал в точку, Хранитель гребаный…
– Что должно? – И не хотел, а прорвалась грубость. Но Кармель не обратил внимания.
– Ты не помнишь тех Путей, которые были у тебя до сего дня. Это мучает тебя. Именно это, хотя ты сам не осознаешь – что. Но ты и не можешь их помнить. Так сказано в Книге Пути.
– Что сказано?
– «И только у Бегуна не один путь, а много всяких, и много ему придется узнать, но он никогда не будет помнить пройденного, но всегда станет ждать пути впередилежащего и готовиться к нему как к единственному, то есть первому и последнему. Такова судьба Бегуна, пока эта судьба – его».
– И что эта белиберда означает?
– Это Книга, – обиженно сказал Кармель: все-таки достал его Чернов. – Книга права во всем. Никогда не было такого, чтобы Книга ошиблась. Проверено. Она существует всегда – столько, сколько существует наш народ, и пока она с нами – мы будем жить. И правильно жить.
– Возможно, – не стал спорить Чернов. Его вдруг заинтересовало другое. – Выходит, в этой Книге написано и про меня?
– Я же говорил тебе ранее. Ты привел наш народ в этот мир. Ты видел в Храме святую доску с твоим изображением,
– Да, это я помню: ты говорил, я видел. Но извини: не могу вспомнить, как я кого-то куда-то приводил… – сказал раздраженно и осекся: только что цитата прозвучала – про Бегуна, который не помнит ни хрена, пардон за дурацкую рифму. Надо быть повнимательней. Беспамятный – да, это, как видим, по Книге. Но не бестолковый же!.. – Но я и не могу помнить, так утверждает Книга, верно, Хранитель?
– Совершенно верно, Бегун.
– Ты еще говорил – там, в Храме, – что я опять встал на Путь, раз я здесь…
– Как и положено судьбой, Бегун.
– Но как я поведу ваш народ в новый мир, если я не могу вспомнить, откуда вывел вас в прошлый раз? И, к слову, зачем вывел…
– Книга, Бегун. Там описан твой путь – тот, который стал нашим.
– Дай мне ее. Я должен прочесть…
– Никто не может коснуться Книги, кроме Хранителя. Но ты прав: ты должен знать свой предыдущий Путь, чтобы не ошибиться в последующем. Я расскажу тебе… Еще вина? Рассказ будет долгим…
– Наливай, Хранитель. Говоришь, солнце заходит, жара спадает… Давай пойдем на воздух. Я видел: у тебя на крыше есть где прилечь и предаться долгому рассказу.
Чернов произнес это и усмехнулся про себя: перенимаешь разговорную манеру собеседника, стайер. А впрочем, местная языковая арамейско-еврейская смесь с неведомо откуда взявшимися – вот еще загадка! – вкраплениями баскских слов и оборотов вполне располагала к этой манере.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
– Я не потревожу твоих близких? – поинтересовался Чернов.
– Я один. – Кармель был лаконичен.
Он не повел Чернова в дом, а завернул за него, и они попали в крохотный дворик-пятачок, где – вот радость-то! – одиноко торчало дерево, тоже похожее на кипарис, вполне густое и зеленое, под ним стояла скамья, а на ней – глиняный кувшин и глиняная миска. В метре от скамьи, обнесенный прямоугольными камнями, находился колодец или, вернее, водоем, поскольку вода в нем едва не переливалась через каменную ограду.
– Вода не очень холодная, – предупредил Кармель. – Она бежит с гор по открытому водоводу и согревается. И главное – она чистая. Тебе полить?
– Я сам, – отказался от помощи Чернов.
– Я принесу тебе чистую одежду. Мы одного роста, моя тебе подойдет.
Чернов мылся с наслаждением, не жалел воды, хотя она, по его ощущениям, была все же слишком холодной. Но спасибо за то, что есть и что ее много. А вместо мыла Чернов обнаружил кусочек чего-то мягкого, как пластилин, и хорошо мылящегося – это он экспериментальным путем установить не побоялся. Однако голову мылить местным пластилином не рискнул: так облил, рыча от холода, уместного, впрочем, в здешнем пекле. Кроссовки тоже помыл, потер попавшим под руку камешком: красный цвет совсем не ушел, но все ж побелее стали.
Из дома во двор вела махонькая дверца, из которой и вышел, согнувшись, хозяин, неся белые штаны и длинную рубаху. Облачившись в местные одежды, Чернов стал портретно похож на своего двойника, написанного для Храма давно почившим Элевом из рода Красителей. Или копиистом – современником Чернова. Плюс кроссовки, которых на московской картине Чернова не имелось: там Бегун мчался по красной земле босиком, что было бы непросто в действительности: камней много. А в чем он бежал на доске в Храме, Чернов не разглядел.
– Так хорошо, – одобрил Кармель новый внешний вид Чернова. Или – старый, коль на картине и на доске исторический Бегун выглядел именно таким, а не праздным любителем джоггинга в рибоковских шмотках. – Пойдем в дом, Бегун. Там прохладно и удобно говорить. А говорить тебе хочется, ведь я прав, Бегун?
Он был прав, говорить хотелось. И что приятно, говорить оказалось нетрудно, правда, пока – с точки зрения лингвиста: великий талант Чернова с ходу врубаться в языковую среду опять не подвел. К тому ж среда уж больно знакомая… А вот трудно ли беседовать с точки зрения Бегуна, до сей поры не ведающего, что он – Бегун, Чернов пока не понимал.
Предстояло понять.
Глава третья.
ЛЕГЕНДА
Потолок висел над Черновым – руку протяни и коснешься. Он не стал экспериментировать попусту, подвинул к столу низкий трехногий табурет и сел, уложив руки на грубо сколоченную столешницу, хранящую многочисленные следы вина, жира, масла, раздавленных ягод – того, что надо уже не мыть, а соскребать.
– В доме нет женщины, – вроде бы извиняющимся тоном сказал Кармель, заметив взгляд Чернова и верно истолковав его. – Хранителю не положено…
– Что не положено? – не понял Чернов.
– Иметь женщину. Мы даем обет верности Сущему и не вправе нарушить его даже в помыслах.
Врет, машинально, без эмоций подумал Чернов. Здоровый нестарый мужик, да еще и начальник какой-никакой из местных: ну где та баба, что устоит? Они тут – бабы имеются ввиду – молчаливые и, похоже, безропотные. Низший класс. Из ребра выточенные. Взять хотя бы ту же Мирьям с площади, что должна постирать Чернову костюмчик…
– Нет, правда, Бегун, я не лгу, я не имею права лгать – ни Сущему, ни человеку, ни даже женщинам, когда они просят совета, – быстро проговорил Кармель-Хранитель.
Он что, мысли читает, напрягся Чернов, или у меня на роже все написано? Не должно бы: внешние эмоции – не мой стиль. Жена спрашивала: у тебя, Чернов, покер-фэйс, что ж ты картами крутые бабки не зарабатываешь? Он отшучивался: мол, доверчив к другим покер-фэйсам, а это противопоказано картам. Но не водке, сварливо завершала диалог жена.
И вправду хотелось выпить. И под ложечкой (под какой? чайной или столовой? что за бредовый термин!) сосало. Во-первых, потому что после утреннего, хилого завтрака пролетело бог знает сколько времени, а во-вторых, все случившееся с Черновым требовало испытанного допинга: снять напряг. Он, конечно, весь из себя железный, Чернов-стайер, но возраст и жизненные трудности подтачивают даже железо, самое разжелезное, вот и душевная ржавчина появляется, как реакция на неадекватные события. А события не просто неадекватны (чему? всему!), они немыслимы!
– У меня есть вино, мясо и зелень, – сказал Кармель.
И Чернов не выдержал:
– Ты что, Хранитель, умеешь читать чужие мысли?
– Читать? – не понял Кармель. – Нет, Бегун, я не понимаю, как можно прочесть мысль. Она же не начертана на листе пергамента или на доске… Я просто знаю людей, мне дано это Знание. Я знаю, например, что ты устал, удивлен, а еще, прости меня, испуган, ты хочешь есть и сверх того – заглушить удивление и страх добротным крепким напитком.
– Кто дал тебе это Знание?
– Как кто? – удивился Кармель. – Сущий, конечно, кто ж еще. Он дает садоводу умение растить плоды, виноделу – готовить вкусное вино, резнику – разделывать туши, женщине – рожать детей… Я – Хранитель, Бегун, и отец мой был Хранителем, и дед, и прадед, и прапрапрадед. Я – из рода Хранителей, как Арон-плотник – из рода древоделов, например, а Исав-кузнец – из рода кузнецов. Так было, так есть и так будет, Бегун. Это – судьба, она неизменна. Сказано в Книге Пути: «Никогда не сворачивай со своего Пути, ибо он – единственно верный, потому что предназначен тебе Сущим, а иные лишь пересекаются с ним и ведут в чужое Никуда».
– Но и по ним кто-то должен идти, раз они существуют. – Чернов не утерпел, откомментировал неведомую Книгу Пути. – Что ж получается: эти «кто-то» изначально идут в чужое Никуда? Или оно для тебя чужое, а для них – свое? Особенно если учесть, что Путь – это судьба. Так?
– Да, Путь – это судьба, ты верно понял. Но судьбу каждому определил Сущий. Изменить ее значит пойти против Него или, если хочешь, против своего предназначения в жизни. Иначе – сломать судьбу, И не только собственную, но всего рода.
– Выходит, я – Бегун из рода Бегунов? Экая новость для меня, однако!
Кармель-Хранитель не услышал иронии – не захотел или не сумел. Сказал испуганно:
– Что ты говоришь? Опомнись! Ты – один. Ты – на все времена. Нет других Бегунов! Нет такого рода…
Спорить с мифом – последнее дело, понимал Чернов. Плюс – жрать хотелось и все-таки выпить. Но не удержался, вякнул:
– Но родители-то у меня были, а, Кармель? Отец, мать… И я знаю точно, что они – не Бегуны…
Он вспомнил маму-покойницу, которая, еще живая, здоровая, веселая, с великим неодобрением относилась к его увлечению спортом. Отец – тот гордился сыном, хвастался его успехами, хотя сам в своей жизни даже на велосипеде не выучился кататься. А мама утверждала:
– Спорт – занятие для умственно отсталых. Вот ты, Игорь, троечник, поэтому ищешь компенсацию в спорте. Это слабость.
Даже потом, когда начались «сладкие взрывы» и с гуманитарными дисциплинами у Чернова все с ходу стало тип-топ, мама не переменила мнения, хотя категоричность ее заметно ослабла…
– Они и не могли быть Бегунами, – влез Кармель в воспоминания Чернова. – Их судьба крылась лишь в том, чтобы родить и вырастить Бегуна.
– Одного на все времена?
– Ты же один. – Кармель был несокрушим. – Ты уже приходил в наш мир, и теперь ты пришел опять. И как знать, может, будешь приходить вновь и вновь. Твои Пути многообразны и путаны.
Стих про попа и собаку, безнадежно подумал Чернов. Разговор надоедал, поскольку был непонятен и темен. Выяснять подробности – на это нужно время и желание. Не исключено, понимал Чернов, время найдется. Не исключено, с грустью сознавал он, времени в этом мире у него будет навалом. Тогда глядишь – и желание появится. Куда он денется? Чтобы жить, надо знать все о месте, в котором предстоит жить. Аксиома.
– Говоришь, вино, мясо и зелень? – спросил он преувеличенно бодро, как, быть может, и положено Бегуну-на-все-времена. – Угощай, Хранитель. Бегун голоден и устал…
Мясом называлась баранина, суховатая и жесткая, а главное, холодная. Чернов не знал, есть ли в доме Кармеля хоть какое-нибудь нагревательное устройство – очаг там или печь, но либо такового вообще не наличествовало, либо отсутствие в его жизни женщин сделало Хранителя неприхотливым, как тот баран, что попал им на стол. Мясо и мясо – чего от него требовать! Чай, не баре – всякий раз огонь разводить, когда жрать вздумается… Зато вино оказалось легким и ясным – молодым, пилось хорошо, и послевкусие от него оставалось отчетливым, длинным и приятным, даже глиняные чашки его не портили. Ели из тоже глиняных, глубоких тарелок, ели руками – не было ни вилок, ни ножей. Видела бы сейчас Чернова его бывшая супружница – не преминула бы уязвить: мол, сбылась мечта идиота. Выросший во вполне интеллигентной семье, Чернов между тем всегда был не прочь порубать хлеб с колбаской на газетке и запить все из горла – будь то напиток «Буратино» (в детстве) или пиво (в зрелости, на исходе спортивной карьеры и далее), а не разводить haut cuisine не по делу. Так что аскетизм трапезы не вызвал у Чернова ничего негативного: поели, расслабились, Кармель еду унес, а вино, наоборот, донес, – откуда-то из глубин дома. Сказал:
– Солнце пошло на закат. Скоро спадет жара.
– И что будет? – лениво поинтересовался Чернов.
Напускной ленью, дурацким цинизмом, наглостью даже – всем этим он гнал от себя, давил страшненькую вообще-то мыслишку, которая как оформилась в башке, так ее и не покидала: он здесь надолго, пути назад нет. То есть, может, и есть, обязательно где-то есть, но искать его – жизни не хватит. Как там в Книге Пути: «Никогда не сворачивай со своего пути…» Ну, во-первых, его ли, Чернова, этот путь, на который он попал отнюдь не по собственному желанию? А во-вторых, куда он приведет, если не сворачивать, вернее – не поворачивать вспять?..
Как ни хорохорился, а страшно было.
И Кармель, не ответив на вопрос, вдруг сказал – тихо и проникновенно:
– Тебе сейчас плохо. Страшно. Так и должно быть, Бегун.
Ах, это каким-то Сущим данное Знание! Или со строчной буквы: знание людей! И ведь опять попал в точку, Хранитель гребаный…
– Что должно? – И не хотел, а прорвалась грубость. Но Кармель не обратил внимания.
– Ты не помнишь тех Путей, которые были у тебя до сего дня. Это мучает тебя. Именно это, хотя ты сам не осознаешь – что. Но ты и не можешь их помнить. Так сказано в Книге Пути.
– Что сказано?
– «И только у Бегуна не один путь, а много всяких, и много ему придется узнать, но он никогда не будет помнить пройденного, но всегда станет ждать пути впередилежащего и готовиться к нему как к единственному, то есть первому и последнему. Такова судьба Бегуна, пока эта судьба – его».
– И что эта белиберда означает?
– Это Книга, – обиженно сказал Кармель: все-таки достал его Чернов. – Книга права во всем. Никогда не было такого, чтобы Книга ошиблась. Проверено. Она существует всегда – столько, сколько существует наш народ, и пока она с нами – мы будем жить. И правильно жить.
– Возможно, – не стал спорить Чернов. Его вдруг заинтересовало другое. – Выходит, в этой Книге написано и про меня?
– Я же говорил тебе ранее. Ты привел наш народ в этот мир. Ты видел в Храме святую доску с твоим изображением,
– Да, это я помню: ты говорил, я видел. Но извини: не могу вспомнить, как я кого-то куда-то приводил… – сказал раздраженно и осекся: только что цитата прозвучала – про Бегуна, который не помнит ни хрена, пардон за дурацкую рифму. Надо быть повнимательней. Беспамятный – да, это, как видим, по Книге. Но не бестолковый же!.. – Но я и не могу помнить, так утверждает Книга, верно, Хранитель?
– Совершенно верно, Бегун.
– Ты еще говорил – там, в Храме, – что я опять встал на Путь, раз я здесь…
– Как и положено судьбой, Бегун.
– Но как я поведу ваш народ в новый мир, если я не могу вспомнить, откуда вывел вас в прошлый раз? И, к слову, зачем вывел…
– Книга, Бегун. Там описан твой путь – тот, который стал нашим.
– Дай мне ее. Я должен прочесть…
– Никто не может коснуться Книги, кроме Хранителя. Но ты прав: ты должен знать свой предыдущий Путь, чтобы не ошибиться в последующем. Я расскажу тебе… Еще вина? Рассказ будет долгим…
– Наливай, Хранитель. Говоришь, солнце заходит, жара спадает… Давай пойдем на воздух. Я видел: у тебя на крыше есть где прилечь и предаться долгому рассказу.
Чернов произнес это и усмехнулся про себя: перенимаешь разговорную манеру собеседника, стайер. А впрочем, местная языковая арамейско-еврейская смесь с неведомо откуда взявшимися – вот еще загадка! – вкраплениями баскских слов и оборотов вполне располагала к этой манере.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58