А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Тон в мрачном ритме нового Шанхая задавал беспрестанный вой японских клаксонов. Ездить на велосипеде ему стало труднее, чем раньше, когда он целыми днями гонял по шанхайским улицам, и, не успев отъехать и пары кварталов, он почувствовал, что уже устал. Казалось, руки у него холоднее, чем велосипедный руль. Чтобы хоть как-то поднять настроение, он решил проехаться по тем местам в Шанхае, где люди знали его родителей, и начать с отцовской конторы. Старшие клерки-китайцы всегда очень радовались Джиму и всячески его баловали, так что теперь они, конечно же, постараются ему помочь.
Однако Сычуаньский проспект оказался перекрыт японцами. С обоих концов улицу перегородили колючей проволокой, и тысячи японцев в штатском суетились у входов в иностранные банки и торговые представительства, с пишущими машинками и кипами папок в руках.
Джим поехал вниз по Дамбе, над которой царила теперь серая глыба «Идзумо». Крейсер стоял на якоре в четырехстах ярдах от пристани: допотопного образца трубы выкрашены заново, над орудийными башнями — полотняные тенты. Чуть дальше вверх по течению стоял КСШ «Бдительный», уже под «Восходящим Солнцем», с размашисто написанными по носу японскими иероглифами. Перед «Шанхай-клабом» шла тщательно продуманная церемония присвоения кораблю нового имени. Десятки японцев в смокингах, итальянцы и немцы в экстравагантных фашистских мундирах наблюдали за церемониальным маршем японских офицеров и матросов. Вокруг этого импровизированного плац-парада на конечном кольце трамвайного маршрута выстроились два танка, несколько артиллерийских орудий и почетный караул морских пехотинцев. Тяжелые матросские башмаки вызванивали о замкнутые в круг рельсы гимн японской победе над британской и американской канонерками.
Уткнувшись подбородком в руль велосипеда, Джим наблюдал за солдатами, которые, примкнув штыки, стояли в карауле у входа в «Палас-отель». Наверняка никто из них не говорит по-английски, да и вообще навряд ли они возьмут в толк, что этот мальчик-европеец с искореженным велосипедом — представитель воюющей с ними нации. Если он попробует подойти к ним на виду у насильно согнанных на церемонию китайцев, они просто-напросто сшибут его с ног.
Джим уехал с Дамбы и пустился в долгий и многотрудный путь обратно к дому Макстедов. Добравшись до пропускного пункта на авеню Жоффр, он уже настолько устал, что слез с велосипеда и дальше толкал его перед собой, сквозь толпу клянчивших милостыню крестьянок и сонных рикш-кули. Забравшись на седьмой этаж, он сел за обеденный стол, съел несколько оливок и крекеров и запил их содовой из сифона. А потом уснул в постели друга, убаюканный бесконечным кружением самолетов под потолком спальни, похожих на рыб, которые пытаются найти выход из запертого со всех сторон небесного аквариума.
В течение следующих нескольких дней Джим еще несколько раз пытался сдаться японцам. Как и все его школьные друзья, он искренне презирал всякого, кто готов поднять руки, — суровая мораль бойскаутских журналов принималась здесь безоговорочно, однако на поверку сдаться врагу оказалось гораздо сложнее, чем он думал. Джим безо всякого плана кружил на велосипеде по шанхайским улицам, и главное чувство было — усталость. К часовым, стоявшим на посту у «Кантри-клаба» и во внутреннем дворике собора, подходить было слишком опасно. На проспекте Кипящего Колодца он погнался было за «плимутом», принадлежавшим шоферу-швейцарцу и его жене, но они стали кричать на него, чтобы он убирался прочь, и швырнули ему — на дорогу — монету: так, словно он был какой-нибудь нищий китайчонок.
Джим попытался отыскать мистера Гуревича, но тот больше не надзирал за жилым комплексом «Шелл», — может быть, и он тоже решил сдаться японцам. Потом Джиму пришла на память та немка, которую он видел у дома Реймондов. Ему показалось, что она переживала за него: впрочем, когда он добрался до Коламбиа-роуд, он обнаружил, что на воротах в немецкое поместье висит замок. Немцы так же, как и все остальные европейцы, относились к японцам весьма настороженно и старались поглубже забиться каждый в свою раковину. На Нанкинском проспекте Джима едва не сшибли две японские штабные машины, которые неожиданно притормозили и перегородили улицу. Они остановили грузовик, набитый немцами, членами клуба «Граф Цеппелин», которые ехали в Хонкю громить тамошних евреев. Они отобрали у немцев дробовики и дубинки, сорвали с них повязки со свастикой и отправили восвояси.
Через неделю после того, как он поселился на квартире у Макстедов, отключили электричество и воду. Джим, стуча задним колесом велосипеда о ступеньки, спустился в вестибюль, где старуха из Ирака как раз о чем-то спорила с китайцем-консьержем. Оба тут же повернулись к Джиму и стали кричать, чтобы он немедленно убирался из дома вон, хотя всю неделю прекрасно знали, что он здесь живет.
Он ушел, и даже с радостью. Крекеры кончились, и за весь вчерашний день он съел всего лишь пакетик заплесневелых бразильских орешков, случайно обнаруженный в буфете. Он ощущал усталость, но в голове и на душе у него было удивительно, до головокружения легко — от нескольких последних капель воды из кранов в ванной он почувствовал себя едва ли не пьяным: похожее чувство бывало у него до войны, перед тем как сесть в машину и отправиться на какую-нибудь вечеринку. Он напомнил себе о родителях, однако их лица уже начали понемногу стираться из памяти. Он все время думал о еде и знал, что в западных пригородах Шанхая полным-полно пустых домов и что тамошних бесконечных запасов крекеров и содовой ему хватит до самого конца войны.
Джим сел на велосипед, вырулил за пределы Французской Концессии и поехал по Коламбиа-роуд. По обе стороны от него тянулись тихие, обсаженные деревьями улицы; в разросшихся садах прятались никем не занятые дома. Дождь смыл чернила с японских свитков, на дубовых дверных панелях остались ярко-красные потеки, и оттого казалось, что всех здешних европейцев и американцев расстреляли прямо на пороге собственных домов.
Японские оккупационные войска были слишком заняты, чтобы всерьез озаботиться этими брошенными домами. Джим выбрал изогнутый в форме полумесяца укромный тупичок, где из-за высокой стены виднелся наполовину каменный, наполовину деревянный дом. Между фонариками на бронзовых консолях у парадной двери висел знакомый пожелтевший японский свиток. Джим прислушался к царящей в доме тишине, а потом спрятал велосипед в наметенной ветром у крыльца куче листьев. С третьей попытки он взобрался на стену выстроенного в тюдоровском стиле гаража, а с нее — на крышу. Потом спустился в густую листву сада, вцепившегося в дом мертвой хваткой, как тяжелый и тягостный сон, от которого никак не можешь проснуться.
Подобрав упавшую с крыши черепицу, Джим пошел по высокой траве к застекленной веранде. Он дождался, пока над головой пролетит самолет, и, разбив окно со встроенным кондиционером, забрался в дом, открыв на полную раскладные жалюзи кондиционера, чтобы не было видно выбитого стекла.
Джим наскоро прошелся по темным комнатам — серия картин в позабытом музее. В доме было много фотографий какой-то очень красивой женщины, и она позировала перед камерой, как кинозвезда. На большой, забранный в раму фотопортрет на рояле и на огромный глобус возле книжного шкафа он не обратил никакого внимания. В недавнем прошлом Джим непременно бы остановился, чтобы поиграть с глобусом — он годами выпрашивал такой у отца, но сейчас он был слишком голоден, чтобы терять несколько лишних секунд.
Дом принадлежал дантисту-бельгийцу. В его кабинете, под висящими на стене — в рамочках — дипломами, стояли белые стеклянные шкафы, а в них — челюсти, десятки челюстей. И они скалились на Джима из полумглы, как ненасытная, о многая глотки, пасть.
Джим прошел через столовую на кухню. Он привычным движением обошел натекшую из холодильника лужу и взглядом знатока окинул полки в кладовой. К немалому его разочарованию, бельгийский дантист и его очаровательная приятельница оказались поклонниками китайской кухни — родители ничего подобного в жизни в рот не брали, — и кладовая, словно склад какого-нибудь заштатного компрадора , была сплошь увешана сушеными кишками и связками сморщенных фруктов.
Но там нашлась банка сгущенного молока, такого густого и такого сладкого, какого Джим еще ни разу в жизни не пробовал. Он выпил молоко, сидя за столом в кабинете у дантиста, и зубы улыбались ему из шкафчиков, а потом уснул в спальне на верхнем этаже, на шелковых простынях, хранивших запах женщины с лицом кинозвезды.
9
Мир без добрых людей
Поиски еды были прежде всего, и Джим уехал из дома дантиста на следующее же утро. Очередное временное пристанище он нашел неподалеку, в каменном особняке — с его хозяйкой, вдовой, родители водили знакомство, пока она не уехала в Сан-Франциско. А оттуда он перебрался в следующий, не задерживаясь в каждом очередном доме дольше, чем на несколько дней, отгороженный от далекого злого города высокими стенами и разросшейся густой травой.
Японцы конфисковали все приемники и фотоаппараты, но в остальном дома стояли нетронутыми. В некоторых из них царила роскошь, Джиму мало знакомая — отец был человек не бедный, но нравом отличался вполне спартанским, здесь же были оборудованы целые домашние кинотеатры и бальные залы. Покинутые владельцами «кадиллаки» и «бьюики» медленно оседали в гаражах, по мере того как камеры спускали воздух.
Но полки в кладовых по большей части стояли пустыми, и Джиму приходилось питаться жалкими крохами, оставшимися от бесконечной, в полвека длиной, вечеринки с коктейлями, которая называлась «Шанхай». Иногда, обнаружив в ящике письменного стола нетронутую коробку шоколадных конфет, Джим немного оживал и вспоминал, как танцевали родители — под радио, перед воскресным обедом; и свою спальню на Амхерст-авеню, где жили теперь японские офицеры. Он играл в бильярд в темных бильярдных залах или садился за ломберный стол и устраивал партию в бридж, играя за каждую из сторон настолько честно, насколько это вообще было возможно. Он валялся в странно пахнущих постелях, листая «Эсквайр» и «Лайф», а в доме доктора-американца прочел от корки до корки «Алису в Зазеркалье», сказку о милом и забавном мире, куда менее странном, чем его собственный.
Он заглядывал в детских комнатах в шкафы с игрушками, и каждый раз внутри у него разверзалась какая-то странная пустота. Он перелистывал фотоальбомы, заполненные образами растаявшего мира маскарадов и спортивных праздников. Он все еще надеялся увидеть родителей и часами просиживал у окон в спальнях, а тем временем в плавательных бассейнах западных пригородов Шанхая понемногу убывала вода, оставляя на белоснежных стенках неопрятную драпировку из пены и слизи. Джим был слишком слаб, чтобы задумываться о будущем, но он прекрасно отдавал себе отчет в том, что здешние небогатые запасы пищи скоро подойдут к концу, и что японцы скоро вспомнят об этих пустых домах — в отдельные особняки в районе Амхерст-авеню уже начали вселяться семьи японских гражданских чиновников.
Джим с трудом узнавал собственные отросшие и висевшие сосульками волосы и впалые щеки — чужое лицо в чужом зеркале. Он окидывал взглядом оборвыша, который являлся ему в зеркалах на Коламбиа-роуд, беспризорника, похудевшего в два раза против прежнего и в два раза состарившегося. Большую часть времени Джим помнил, что болен, и иногда целыми днями лежал в постели. Водоснабжение на Коламбиа-роуд давно отключили, а у воды из резервных, вмонтированных в чердачные помещения баков был неприятный металлический привкус. Однажды, когда он лежал пластом в спальне, в мансарде дома на Большом Западном проспекте, в дом вошла группа японцев, штатских, и около часа ходила внизу по комнатам, но Джим слишком плохо себя чувствовал, чтобы их позвать.
Как-то раз среди бела дня, Джим перелез через стену дома за «Америкен кантри-клаб». Он спрыгнул в просторный заросший сад, бросился бежать к веранде и тут вдруг заметил, что возле пустого бассейна расположилась группа японских солдат и варит в котле еду. Трое из них присели на трамплинах и подбрасывали в огонь палочки. Еще один спустился вниз и ковырялся в затонувшем когда-то мусоре: солнечные очки, шапочки для купания.
Японцы смотрели на запнувшегося посреди заросшей лужайки Джима и помешивали рис, в котором плавали редкие куски рыбы. Они не стали хвататься за винтовки, но Джим знал, что бежать от них лучше даже и не пробовать. Он не спеша подошел к краю бассейна и сел на усыпанную листьями плитку. Солдаты стали есть, тихо переговариваясь между собой. Это были крепко сбитые люди с наголо бритыми головами; портупеи и снаряжение у них были несколько добротнее, чем у японских часовых в Шанхае, из чего Джим сделал вывод, что перед ним ветераны из фронтовых частей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Поиск книг  2500 книг фантастики  4500 книг фэнтези  500 рассказов