– Должно, всех поубивали, – флегматично сообщил он вернувшейся жене.
– Наркоманы, что ли? – спросила она.
– Ну. – Рома подумал, снова поскреб подмышку. – А может, и милиция. Время-то сейчас какое, а?
В переулке стало тихо.
– Ну их, пойдем, – сказала женщина. – То облава, то комендантский час. И все с автоматами, – по городу страшно пройти…
– Пойдем, – согласился Рома, отходя от окна.
Бракин лежал, почти закопавшись в снег. Смотрел расширенными от ужаса глазами. Он видел, как кто-то – наверное, водители маршруток, – палили в ворота. А потом вдруг увидел несшегося по переулку во весь дух пса.
Инстинктивно, не думая, Бракин приподнялся, и кинулся под ноги псу. Пес коротко взвизгнул, отлетел.
Бракин сидел на корточках, раскинув руки.
– Ты куда, дурачина? – тихо спросил он.
Тарзан озадаченно поглядел на него. И тут Бракин заметил, что сам незаметно превратился в собаку – упитанную черную собаку, стоявшую на раскоряку.
– Ты куда? – повторил он.
– За мной гонится Черный мертвец.
– А чего он хочет?
– Убить меня.
Бракин прикинул.
– Я думаю, – нет. Думаю, совсем другое у него на уме.
Тарзан поднялся на ноги. Теперь два пса, почти одинакового роста, стояли на дороге друг против друга, нос к носу.
– Что же? – спросил Тарзан.
– Ты приведешь Черного мертвеца к своей хозяйке. Она-то ему и нужна.
– Зачем? – оскалился Тарзан.
Бракин по-собачьи пожал плечами – у него это получилось почти по-человечески.
– Пока не знаю…
Внезапно на него сбоку налетел рыжий повизгивающий клубок. Бракин почувствовал шершавый язык на своей морде, фыркнул и обернулся:
– Рыжая! Зачем ты здесь? Я тебя не звал. И как ты выбралась из мансарды?
– Через балкон. Дверь была чуть-чуть приоткрыта.
Впереди, в клубящемся тумане, стихли выстрелы.
– Подожди, Рыжая, сейчас не до тебя…
Внезапно Тарзан ощетинился, присел.
– Ага, – проворковал мягкий бархатный голос, ворвавшийся в разговор. – Все трое здесь. Вот вы-то нам и нужны.
Бракин посмотрел назад и с ужасом увидел большую белую волчицу. Она спокойно лежала позади них на дороге, гордо подняв огромную морду.
А впереди из тумана показался мутный силуэт черного мертвеца. Мертвец шел ровно, медленно, неотвратимо. Вся его одежда была разорвана пулями, и во лбу чернела дыра. Но он был по-прежнему жив и готов действовать.
– Хорошо, что я не убила тебя тогда, в лесу, – сказала Белая и почти ласково посмотрела на Тарзана.
– Ну, так кто же из вас охраняет Деву?
– Я! – быстро сказал Бракин. И даже стал быстро-быстро перебирать лапами.
Белая пренебрежительно взглянула на него. Усмехнулась.
– Твою Деву я знаю. Жадная старуха, заболевшая от жадности и глупости. Нет, – Белая качнула широкой седой мордой. – Дева должна быть молодой. И если не слишком красивой, то обязательно доброй.
– Тогда – я! – сказала Рыжая, выступая вперед. Она отчаянно трусила, но уличное воспитание давно уже приучило её проявлять чудеса храбрости именно тогда, когда нападает трусость, кидаться в опасность с головой; это всегда помогало в боях с почтальонами, продавцами, дворниками, и враждебными стаями, живущими в поселке за переездом – в Усть-Киргизке.
– Ты не только хитрая, лисичка, но еще и на удивление смелая, – сказала Белая.
И внезапно поднялась на все четыре мощных лапы.
– Вон идет тот, кто по запаху узнаёт врагов ночи.
Ка остановился неподалеку. Казалось, он смотрит на всех сразу, одновременно; может быть, так казалось потому, что дырка от выстрела из помпового ружья была похожа на третий глаз.
Ка медленно поднял руку в изорванном в клочья рукаве и молча указал на Тарзана.
– Тихо! – прикрикнул Витёк, берясь за баранку.
– Чего «тихо»? Сматываться пора! Я в него шесть пуль всадил, ни разу не промазал! – сказал Санька.
– А он всё равно живой, – сказал Рупь-Пятнадцать, хотя его никто и не спрашивал.
Витек еще раз сказал:
– Тихо! Убью!..
– А чего… – начал было кто-то, но ему закрыли рот ладонью.
Издалека доносились воющие сирены милицейских машин.
– Далеко… – сказал Витек. – Успеем.
И он нажал на газ.
– Ты куда? – спросил Санек.
– Мы его, гада, на таран возьмем…
– Убей этих троих. Больше они нам не нужны, – сказала Белая, поднимаясь во весь свой гигантский рост.
И, больше не глядя на них, в три летящих прыжка преодолела расстояние до цыганского дома и исчезла в воротах.
Ка поднял руки и присел. Руки у него оказались такими длинными, что все три собаки оказались в полукольце: позади них высился забор.
Собаки ощетинились, припали к земле, медленно отступали, рыча. Только Рыжая сделала попытку проскользнуть под рукой Ка, но не смогла, и отлетела к забору.
Туман все еще не рассеялся. И в этом тумане позади мертвеца засветились два ярко-желтых огромных глаза. Взревел двигатель, и глаза стали стремительно приближаться.
В самый последний момент Ка почувствовал угрозу сзади. Он обернулся, привставая. Но подняться на ноги не успел. Огромные желтые глаза приблизились вплотную и какая-то неведомая, страшная сила, более грозная, чем сила самого Ка, ударила его в колени и подбросила высоко вверх.
Ка издал странный звук. Он упал на ветровое стекло, побежавшее трещинами.
Прямо перед собой Санька увидел темное неживое лицо с разорванной щекой и обнажившимся краем белой кости.
Санька хотел заорать, но тут Витек резко затормозил, и Санька разинутым ртом налетел на поручень над «бардачком». Боли он не почувствовал, и продолжал беззвучно орать; изо рта заструилась кровь.
Ка снесло с капота, он упал на дорогу и покатился.
Полежал секунду-другую, – и зашевелился.
У него были переломаны ноги, но он умудрился подняться, как бы соскальзывая, припадая на руки. Темное лицо, поднятое к машине, ничего не выражало.
– Так, да? Так?? – заорал Витек, сдал назад, и снова рванул вперед.
Белой вдруг не стало. Вместо неё в воротах оказался человек в помятой милицейской форме, почему-то без зимней куртки, и даже без шапки.
Он вошел в ярко освещенный уличными лампочками двор. Увидел трех или четырех собак, чуть ли не разорванных на куски, увидел человека, лежавшего на крыльце, свесив курчавую голову с нижней ступеньки. Неподалеку, привалившись спиной к фундаменту, сидела толстая женщина в одной рубашке. Голова ее была вывернута, и глаза, обращенный вниз, тускло отражали свет.
Милиционер постоял, прислушался.
Двери сараев были выломаны, на снегу почему-то валялись изуродованный велосипед и конский хомут.
А на снегу там и сям светились пятна крови.
Милиционер перешагнул через труп на крыльце, миновал темные, заставленные какими-то бочками сени, и вошел в большую комнату. Мебели здесь почти не было. Только кухонный стол, какие-то лежанки вдоль стен, накрытые чем-то пестрым, и несколько ковров на полу и на стенах.
Милиционер на секунду замер. Он услышал отдаленное завывание сирен, повел плечами, шагнул в следующую комнату. Эта комната оказалась забитой мебелью – дорогой гарнитур, две огромные кровати, не распакованные, стоявшие «на попа» у стен, пухлые, словно надувные, кожаные кресла и диваны, накрытые коврами.
Милиционер встал, склонил голову набок, прислушался.
И внезапно, нагнувшись, откинул угол ковра.
Пол под ковром оказался зацементированным, а в цемент вделан квадратный стальной люк.
Милиционер быстро нагнулся, нашел рукоять, выдвинувшуюся вверх, дернул.
Люк не открылся.
Но теперь милиционер точно услышал сдавленные голоса и шорохи. Потом вскрикнул младенец.
Улыбка раздвинула лицо милиционера. Улыбка, постепенно превратившаяся в оскал. Милиционер согнулся, встал на четвереньки, вытянулся, раздался в толщину, и рыкнул.
Теперь это снова была волчица.
Громадная, седая. Она провела широкой лапой по люку: на металле остались борозды. Глаза Белой загорелись неистовым огнем, и она стала быстро-быстро царапать сталь обеими передними лапами.
Люк начал прогибаться, трещать; куски цемента разлетались по комнате.
Снизу раздались испуганные крики и петушиный подростковый бас, прикрикнувший на кого-то.
Белая подпрыгнула и всей тяжестью рухнула на люк.
Люк обрушился вниз.
В глаза ей взметнулся ослепительный огонь, и уши заложило от грохота: пуля обожгла лоб.
Белая рухнула вниз всей тяжестью, ломая деревянную лестницу с перилами. Внизу она вскочила на ноги, мгновенно огляделась.
Пыль и пороховой дым заполнили подвал, но людей здесь не было: они ушли в боковой ход, черневший в забетонированной стене.
Белая прыгнула в зияющее отверстие, – и словно натолкнулась на что-то, на миг зависла в воздухе, словно в вате, и мягко опустилась на пол.
– Уйди с дороги! – рявкнула она, тяжело дыша.
– Здесь нет того, кого ты ищешь, – возразил низкий голос.
– Есть! Я чувствую запах девы. Я даже вижу её: красивая черноглазая цыганка, слишком молоденькая, правда, но я давно уже стала замечать твою склонность к педофилии… Прочь!
– Эту цыганку зовут Наталья. Ей только двенадцать лет. И она ни в чем не виновата, – спокойно ответил голос.
– Ага! В двенадцать цыганские дочери иногда уже выходят замуж. Уходи, именем твоего покровителя Велеса!
– Велес давно уже умер.
– Да, но ты-то еще жив. Наследник Волха, бывший пастух, защитник выродков и сук!
Внезапно огонь вспыхнул прямо перед ее глазами, так что Белая вначале отшатнулась. А потом рассмеялась лающим смехом.
– Ты вздумал напугать огнем меня? Меня, повелительницу огня? Ты сгоришь и станешь пеплом, горсточкой праха, которой уже нет и не может быть возвращенья…
– Ты снова ошиблась, – прогудел, удаляясь, голос. – Огонь – это твоя стихия. А я всего лишь зову дождь.
Тверская губерния. XIX век
Дверь отворилась бесшумно. Но Феклуша тотчас же открыла глаза, инстинктивно поджала ноги под лоскутное, специально сшитое для нее, одеяло.
В избе было темно и душно. Слышался храп тятьки и посапывание Митьки. Только мамка спала тихо-тихо, лишь изредка о чем-то вздыхая.
Через секунду Он был рядом. Феклуша почувствовала его близко-близко, и задрожала всем телом.
Он не касался её. Он лишь присел на корточки, дышал спокойно и ровно. В темноте он казался просто большим расплывчатым пятном.
Потом она почувствовала прикосновение. Он искал её руку мягкой, совсем не мохнатой рукой. Нашел, притянул к себе и положил на грудь. Грудь была мягкая, мягче пуха. А под пухом – твердые мускулы.
Грудь была большой и теплой.
– Этой грех, – одними губами шепнула Феклуша.
Он разогнулся – темный силуэт взметнулся под потолок. И Феклуша вдруг почувствовала, как ласковые сильные руки поднимают её вместе с одеялом.
– Ой, матушки!.. – снова шепнула Феклуша. – Грех ведь это!
У нее потемнело в глазах, она вдруг очутилась посередине комнаты, потом – в дверях. Потом она вдруг почувствовала острый, свежий воздух морозной осени; они уже оказались на дворе.
Еще мгновение – и деревня осталась позади, и стала отдаляться: редкие огоньки таяли и гасли, словно уплывая, пропадая в бездне.
А над ней закачались еловые лапы, запахло хвоей, и вдруг стало тепло и спокойно.
Она лежала на чем-то мягком, похрустывавшем от малейшего движения. А Он был где-то рядом, невидимый, не издававший не звука.
– Маменька тебя видела, – шепнула Феклуша.
Он промолчал.
– А еще в деревне говорят… – она запнулась. – Говорят, что если девушка с собачьим богом согрешит, – то в аду две собаки ей будут вечно руки грызть.
Она помолчала.
– Мясо сгрызут, и отходят. Ждут, пока новое нарастет. А как нарастет – снова кидаются, и грызут, грызут…
Голос прервался. Но тут же она ощутила его теплую ладонь на своем лбу. Прикосновение успокаивало.
– Зачем же вы меня сюда звали? – спросил он.
– Звали? – удивилась она, и тут же догадалась. – Так это дед Суходрев сказал, что никто, кроме тебя, от коровьей чумы не спасёт. Дед много чего знал. У него в лесу даже своя келья была, он ходил туда молиться. И однажды сказал, что никто не поможет: я-де жертву самому Власию приносил, умаливал, – и Власий не смог чуму прогнать. Надо-де собачьего бога звать. Он последний из скотьих богов жив остался. И «жив огонь» добыть поможет. Ты ведь помог?..
Он не ответил. Да она и не ждала ответа.
– Мне барина жалко очень. Он такой добрый. Давеча конфект городских через горничную передал. А тут иду по деревне – староста навстречу. А староста у нас правильный, но сердитый. Суёт мне в руки сверток. И говорит тихо: «Это от барина. Если стыда нет – носи. А только я бы и родной дочери не посоветовал». Я в овин забежала, развернула – а там шаль белая, с узорочьем по краю… Я её обратно завернула, да там, под сеном, и закопала.
Ей было спокойно и хорошо.
– А еще барин обещал меня в ученье отдать, в город увезти.
Она вздохнула. Ласковые руки касались её губ, щек, глаз.
– Ох, – вдруг сказала она. – Я ж теперь некрасивая! Глаз набок стал глядеть!..
И тогда он поцеловал её в больной глаз и шепотом сказал:
– Я еще не встречал таких красивых, как ты. Впервые встретил – за тысячи лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51