Все и вся двигалось к передовой, затыкать брешь в обороне.
Самыми последними брели 150-летние согнутые, сгорбленные подслеповатые деды — ветераны былых сражений. За ними по земле волочились тяжеленные мечи, кавалерийские пики и мушкеты. Старцы шумно кряхтели, хрипели, кляли судьбу и портили воздух. Из десяти тысяч стариков, отправившихся на войну, до фронта добрались лишь четверо, и те погибли от случайного фугаса, упавшего вблизи полковой кухни.
Но цель была достигнута. Всеобщая мобилизация обеспечила продолжение кампании еще на 17, 5 месяца.
* * *
Инвалиды, женщины, и дети ожесточенно лезли на колючую проволоку, под кинжальный огонь пулеметов. Они сотнями повисали на железных колючках с пробитыми черепами, и густая шрапнель терзала и шевелила их мертвые тела.
Некоторые добегали почти до самых окопов противника. Очень близко. Уже можно было различить над черными дулами винтовок испуганные зрачки пехотинцев. Уже можно было достать их штыком.
Но командиры свистели в ротные свистки отступление. Войска откатывались на исходные позиции, перебинтовывали раны, перезаряжали мушкеты и вновь бросались на приступ, отрешенно шагая по телам и костям погибших ранее. Войска накатывали на бруствер противника, как волны прибоя на песчаный пляж — сильно, равномерно, бесконечно и безнадежно…
* * *
В это время капрал прогуливался в сторону фронта в совершенном своем полевом виде, то есть в потрепанном кителе с капральскими лычками, галифе и кованых сапогах. Его мучила меланхолия. В полуверсте от капрала плотной кучкой передвигались ординарцы, денщики, офицеры по особым поручениям, военные журналисты, посыльные, колесная кухня с устричным супом, телохранители и полторы тысячи единиц войск специального назначения.
Капрал шаркал каблуками о землю, вздыхал, слушал успокаивающий шум фронта, чесал ногтями покусанные вшами подмышки и чувствовал себя совершенно несчастным.
Он был одинок и никому не нужен. Все его ненавидели, хотя вслух уверяли в обратном. Кругом зрели заговоры и покушения, как сорная трава — чем больше их уничтожали, тем бурнее они прорастали. Каждый в душе желал ему скорейшей смерти. Даже к родной матери нельзя было под ставиться незащищенной спиной.
И еще жизнь лишилась удовольствий. Солдатский хлеб стал горек, солдатский табак вонюч, игра в карты опротивела, потому что ничего нельзя было выиграть, все и так можно взять.
По-другому развлекаться капрал не умел и потому сильно скучал. А еще от обильной еды и частого сидения на мягком прорезался мучительный геморрой. А еще…
Все было плохо до омерзения.
Навстречу капралу со стороны передовой линии походным маршем передвигалась когорта легионеров с зажатыми в руках тугими свертками чистого белья. Когорта следовала в баню по случаю близкого дня ангела его превосходительства. Позади, самозабвенно выстукивая каблучищами, шагал огромный фельдфебель.
— Идут в баню! — подумал капрал и позавидовал простой и честной солдатской жизни, к которой имел когда-то отношение.
Когорта, перемалывая землю в пыль, шагала мимо извивающейся серо-зеленой лентой. Начищенные в честь банного дня шлемы и кольчуги блестели на солнце.
Капрал стоял в стороне, на бугорке, легкими кивками головы приветствуя проходящие войска. Неожиданно замыкающий строй фельдфебель осадил шаг, развернулся и зашагал прямо на капрала, высоко вскидывая колени и пуча глаза.
Капрал приготовился выслушать очередной приветственный рапорт. Военные фотокорреспонденты из свиты навострили телеобъективы, чтобы запечатлеть для истории очередную встречу капрала с войсками.
Фельдфебель приблизился на два шага, сдвинул каблуки, выпятил грудь и гаркнул:
— Ты па-а-чему не приветствуешь старшего по званию? Свиная ха-ря!
Черт его разберет, этого фельдфебеля. То ли он был подслеповат и не узнал капрала, то ли прибыл час назад с пополнением с другого фронта.
— Вы мне? — не понял капрал.
— Хамло! — удивился фельдфебель поведению капрала и далее, не тратя время на беседы, закатал капралу такую плюху, что тот сел на дорогу в пыль.
— А ну, встать! — приказал фельдфебель, потирая ушибленные костяшки пальцев. — Встать, недоносок!
Капрал послушно вскочил на ноги. Старые окопные инстинкты оказались сильнее вновь приобретенных.
— Кто я есть? Быстро!
— Старший фельдфебель его величества! — отрапортовал капрал.
— Кто есть ты?
— Капрал его величества.
— Кто? — переспросил фельдфебель, угрожающе приподнимая кулачище.
— Недоносок! — поправился капрал.
— Правильно, — согласился фельдфебель. — Ты недоносок!
Потому что отец твой был недоносок. И отец твоего отца был недоносок, и его отец тоже был недоносок! — объяснил фельдфебель.
— Встать в строй!
Капрал сказал: «Так точно!» — развернулся на каблуках, шагнул в строй и… больше его никто не видел.
Подоспевшие ординарцы скрутили фельдфебеля, осмотрели строй, но опознать среди тысячи легионеров капрала не смогли. Когорту крутили и так и эдак, разбивали на роты, взвода, солдат осматривали, допрашивали, но никто ничего сказать не мог. Когорту выстраивали вновь, личный состав пересчитывали и всегда получали на одного легионера больше. Идентификация личности по фотографическим портретам и отпечаткам пальцев результатов не дала.
Капрал пропал, словно его не было вовсе.
* * *
Перед развернутым строем водили престарелую мать капрала и других близких родственников. Мать плакала, утирала слезы и опознавала сына в каждом третьем легионере, так как все они были на одно лицо — одинаково стрижены и грязны. Родственники пожимали плечами, говорили, что если бы им показали капрала на фотографии в газете или в приемном кабинете в парадном кителе, в окружении ординарцев и порученцев, тогда бы они его опознали непременно.
Приглашенные из столицы консультанты невнятно бормотали что-то насчет мимикрии, то есть свойстве живых существ в случае опасности принимать форму и цвет окружающей их среды. Например, бабочка, заметившая близко от себя птицу… Возможно, что капрал…
Безуспешные поиски продолжались две недели. В армии начались нездоровые шатания. Поползли слухи, что капрал жив, что его нарочно упрятали в каземат с глаз долой…
Оправившийся от потрясения командующий, подождав день-другой, сказал:
— Слава богу!
Вызвал караульный взвод и с его помощью арестовал, разжаловал и отправил в штрафные когорты всех ставленников капрала. Многочисленных родственников капрала он собственноручно выволок за волосья из офицерской кухни и, надавав затрещин, отослал на рытье окопов. Капральскую мамашу публично объявил старой шлюхой, а самого капрала сыном шлюхи и негодяем, водившим за нос армию. Бронзовые бюсты капрала были спешно переплавлены в плевательницы, парадные портреты и биографические книги пущены на нужды армии. Звание капрала специальным приказом по армии было упразднено раз и навсегда. Капралы спешно спарывали лычки. Их попросту не стало.
Когорту, в рядах которой затерялся капрал, командующий отправил на разминирование нейтральной полосы, после чего остаток когорты — пятьдесят легионеров — был расформирован.
На том история с капралом и закончилась. А скоро и вовсе забылась…
А потом началась форменная чехарда.
* * *
— Я поеду на войну-у! Я хочу на войну! Я счас пой-ду-у! — капризничал император, стуча ножкой о пол.
— Ах, что вы такое говорите, ваше величество! — ахали офицеры генерального штаба и не пускали императора на войну. — Посмотрите, на улице холодно, дождик!
— Я хочу-у-у! — плакал император и отказывался за завтраком от манной каши.
— Взгляните, ваше величество, что мы вам принесли, — интриговали старшие офицеры и показывали спрятанных за спиной оловянных солдатиков.
На несколько минут лицо императора прояснялось. Он с увлечением возил и переставлял солдатиков по полу, отдавал строевые команды, пытался отгрызть солдатам оловянные головы. Но потом обиженно надувал губы, хлюпал сопливым носом и жаловался генералиссимусу на генералов:
— Они не пускают меня на войну! Я хочу на войну-у!
Генералиссимус промокал аксельбантами императорские слезы и говорил:
— Ваше величество! Мы обязательно отправимся на войну!
Поспим часик и непременно поедем. Ну не плачьте, ваше величество!
Император доверчиво смотрел на обвешанного знаками воинской доблести генералиссимуса.
— Прогони этих противных генералов, — просил он.
— Вот я вас! — грозно кричал генералиссимус, топая ногами. — У-у-у!
Император счастливо смеялся, видя, как разбегаются испуганные генералы генерального штаба, и тихо засыпал на плече бравого генералиссимуса. Спящего императора осторожно переносили на кровать.
Но, видно, в императора вселился бес.
Во время второго завтрака, между земляничным киселем и фруктовым пудингом, император нахмурился и сообщил присутствующим родственникам, офицерам, иностранным послам, прислуге, денщикам и журналистам свою высочайшую волю.
— Мы отбываем на войну, дабы собственноручно возглавить наступление! Мы так хотим!
Засим, не откладывая ни на минуту, император через казну выписал себе царские прогонные для следования на фронт и обратно.
Иностранные посланники захлопали в ладоши, пораженные государственной сметкой императора. Адъютанты закричали:
— Браво! Брависсимо! — Аплодисменты перерастали в бурную овацию.
Офицеры штаба, расталкивая друг друга локтями, побежали в канцелярию выписывать командировочные.
Императорский каприз обрел форму приказа. Теперь отменить его не смог бы и сам император, потому что деньги были получены и застегнуты в кошельки.
В столовой раскатали оперативную карту.
— Какой участок фронта соблаговолит посетить его величество?
— спросили генералы. Император не понял.
— Ваше величество, куда вы поедете? — перевел генералиссимус.
— Сюда, где зелененько, — соблаговолил выбрать император, ткнув оттопыренным пальчиком прямехонько в высоту № 6725.
Генералы разбежались по штабам готовиться к отъезду.
— Командующего на провод! — потребовал генерал связи.
— Усилить паек в боевых порядках! — распорядился начальник продовольственного снабжения.
— Обставить квартиры офицеров инкрустированной мебелью! — приказал главный квартирмейстер.
— Выслать вагон шпаклевки для текущего ремонта артиллерийского парка! — отдал распоряжение командующий артиллерией.
— Переместить в квадрат высоты № 6725 боевые крейсера и вспомогательные миноноски! — приказал адмирал.
Командующему фронтом была отправлена срочная, сугубо конфиденциальная шифрограмма: «Ближайшее время ожидается прибытие ряда высокопоставленных особ целью ознакомления дел вверенном вам участке фронта. Обеспечьте надлежащий прием. Готовность доложить!»
* * *
Командующий сдавленно ахнул и вызвал командиров когорт.
— Через 24 часа высота должна блестеть как золотой дублон! Я не знаю, как вы этого добьетесь, но если через 24 часа я сумею обнаружить в боевых порядках и ближнем тылу хотя бы одну пылинку, хотя бы одну соринку, хотя бы одного дурно пахнущего солдата, хотя бы одну свободно порхающую муху — можете считать, что война для вас уже закончилась!
Я не знаю, как вы умудритесь отловить мух. Меня этому в академиях не учили. Это не моего ума дело. Я не занимаюсь мухами!
Я занимаюсь старшими офицерами! И знаете, как я ими занимаюсь?
Вот так, вот так и вот так! — растер между сжатыми ладонями воображаемого офицера командующий. — Если у кого-то появились вопросы, прошу держать их при себе! Это армия, а не богадельня!
Ваши проблемы — это ваши проблемы! Я командующий, я должен командовать, а не бегать по передовой задрав хвост, словно взбесившийся кобель! Я ясно выражаюсь?
Мое дело — раздавать медали или отдавать под суд. Остальное меня не касается!
Если кто-то сомневается в себе, если кто-то решил, что не способен за 24 часа исполнить приказ, пусть сейчас, здесь, не откладывая напишет подробный рапорт и… подотрется им в нужнике!
Подотрется и застрелится! Мне не нужны капитулянтские бумажонки, которым грош цена! Мне нужна работа! Победа любой ценой! Если для достижения цели мне потребуется расстрелять 500 солдат, я расстреляю 1000 солдат. Если выполнению приказа будут мешать ваши паршивые жизни, я собственноручно пристрелю половину из вас, а вторую половину заставлю работать за двоих!
Все! Все свободны! Через 24 часа я провожу осмотр позиций!
Всю следующую ночь и весь следующий день солдаты выскабливали, надраивали свои окопы, свои блиндажи, свои мундиры.
Назначенные командирами добровольцы под огнем противника бегали по нейтральной полосе, засыпая песком воронки, крася белой эмалью неразорвавшиеся снаряды и мины, полируя колючую проволоку.
Парламентеры от каждой из когорт под белыми флагами перешли в расположение противника с целью заключения суточного перемирия для производства работ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10