– Пусть охранники покажут тебе твою комнату. Свободен! – прорычал я.
Он четко отсалютовал.
– Бевин! – Он остановился у двери. – Не надо… было бы лучше… Возможно, тебе не следует никому здесь говорить, что ты имеешь отношение к Эндрюсу Бевину. Некоторые ребята, которые у меня работают, могут это не правильно понять.
И отчего это я покрылся испариной?
– Слушаюсь, сэр. – И он вышел.
– На веранду, кресло. – Моторчик зажурчал. Я справился с дверью, помогая креслу выкатиться наружу.
В спине у меня стреляло. Я надеялся найти Арлину, рассказать ей о своем фиаско, но ее нигде не было видно. Я вернулся в кабинет и зарылся в свои чип-записи.
Позже я перебрался в гостиную. Арлина сидела, свернувшись калачиком, на диване и читала новости голографовизора. Это был «Весь мир на экране».
Я попробовал проложить себе путь между кушеткой и креслом. Бормоча под нос, я пытался отодвинуть кушетку и едва не свалился со своего сиденья. Я негромко выругался.
– Ух! – Я показал на препятствие.
– Да, Ники? – промурлыкала Арлина.
Ей было чертовски хорошо известно, что мне нужно. Тем не менее я робко спросил:
– Ты не могла бы мне помочь?
– Конечно. – Она передвинула кресло.
– Спасибо. – Я проехал. – Я тебя не совсем достал своими просьбами? – /В моем голосе звучала надежда. – Знаешь, ненавижу быть иждивенцем.
Уголки ее губ приподнялись:
– Это что, еще одно объяснение?
– Да, если это необходимо.
Она поцеловала зарастающий шрам у меня на лбу. Через мгновение я спросил:
– Что там вещает «Весь мир на экране»?
– О твоем политическом некрологе. – Она прокрутила текст к началу. – Говорят, что ты уйдешь в отставку в течение месяца.
– Кое-кому этого очень хочется.
– Ник… – Она вдруг сделалась серьезной. – Как долго ты будешь оставаться на службе?
– До тех пор, пока… – Я замолчал на полуслове. Действительно, когда? Каждый раз после выборов я думал, что это будет в последний раз, но мое второе пребывание в должности Генсека продолжалось уже двенадцать лет, и за это время три раза проводились выборы. Несмотря на мое отвращение к политике – а Джеренс утверждал, что именно из-за такой позиции, – избиратели оставляли супранационалистов у власти, а партия не отказывала мне в доверии. Я не знал точно, почему. Хотя, по мнению некоторых, я слишком часто назначал земельщиков на высокие посты.
Если епископ Сэйтор осуществит свою угрозу, вопрос о моей отставке может быть вот-вот поднят.
– Я не знаю. Каждый день маленькая частичка меня жаждет уйти. Особенно сейчас, когда я парализован. – Я помолчал. – Но, как я тебе уже говорил, так уж я создан, чтобы любить власть. Не достойно ли это презрения?
– Но ты же стараешься все делать хорошо?
– Да, конеч… хотя, нет, не вполне. Я назначаю на должности моих друзей, мало занимаюсь Флотом, при первой возможности прижимаю Патриотов Земли.
– Что же заслуживает презрения?
– Игнорирую пожелания моей партии. Я груб с Сенатом.
– Я все же жду ответа.
– Пренебрегаю законами, если это мне подходит.
– Но не ради собственной выгоды. Для общественной пользы.
– Кто я такой, чтобы это решать?
– А кому это следует делать?
– Обществу. Для того и существует демократия.
– Общество – это… собрание болванов. Я кисло улыбнулся:
– Джеренс говорил, чтобы я уважал их за любовь ко мне. А ты вот говоришь, что они болваны.
Ее улыбка была куда добрее моей.
– Может, мы оба правы, – молвила она.
Я наклонился, чтобы поцеловать жену, потерял равновесие и уткнулся ей в грудь.
– Вы перешли в наступление, господин моряк? – скорчила гримасу она.
Моя беспомощность дико меня взъярила. Сколько мне еще оставаться в таком состоянии?
– Дьявол…
Я взял себя в руки, но настроение у меня испортилось. Я установил ноги обратно на ступеньки, развернул проклятое кресло.
– Ник, что…
– На выход, кресло! – И я покатил в свой кабинет.
7
Филип перебрался жить домой. Два часа он перетаскивал вещи наверх, в свою прежнюю комнату, а потом сразу улетел обратно на службу. Я вдруг с подавленностью осознал, что все эти годы Фити работал в Совете по защите окружающей среды. Я никогда не бывал у него в офисе и даже не спрашивал о круге его обязанностей. Как должен был сын воспринимать это мое равнодушие? На самом ли деле я так бессердечен?
Я скользнул к себе в берлогу, чтобы остаться наедине со своими мыслями.
Я звал сына Фити – Ф. Т. – в честь Филипа Таера, героического молодого гардемарина, которого когда-то знал. В молодости мы с ним были очень близки.
Однажды, когда моему сыну было лет пять, я усадил его к себе на колени и показал голографические снимки моего отца и фермы под Кардиффом, на которой я вырос. Фити звал меня тогда «па». Своим детским голоском он серьезно спросил меня, не хотел ли бы я, чтобы он звал меня «отец» – как я своего батюшку.
«Если тебе так хочется», – сказал я. Таким образом, я остался «папой». «Отцом» он называл меня, когда хотел принять официальный тон.
С удивлением и восторгом я наблюдал за его взрослением. Доброжелательность Фити не знала границ, а ум вызывал изумление.
Он явился для меня незаслуженным подарком от Господа Бога.
Восстание беспризорников глубоко задело его – я никогда не мог понять, каким образом. Он не отдалился совсем, но стал задумчивым. По достижении тринадцати лет Филип связался с движением «зеленых» и так увлекся, что наконец, после ссор и взаимных обвинений, ушел из дома. Я был ранен в самое сердце, когда Фити залез в мои личные файлы в компьютере. Если я чему-то и надеялся его научить, то это абсолютной честности – и той чести, которая была у меня до моего падения.
Я надеялся, что сын будет лучше меня.
Наконец он возвратился домой, но моя радость при этом слегка приугасла оттого, что вместе с ним был Джаред Тенер. Я не мог отказать – это бы поставило под удар наше примирение.
Что ж, возможно, регулировка гормонального баланса стабилизировала нервную систему Тенера. Время покажет. По крайней мере, прежнего невыносимого юношеского гонора у него заметно поубавилось.
Что касается новых пришельцев и других изменений, то моя домашняя жизнь претерпела странные преобразования. Каждый вечер, к моей нескрываемой досаде, охранники поднимали мое тяжелое кресло по ступенькам наверх, в то время как я молился о том, чтобы ни один из них не поскользнулся. Я даже подумывал, не установить ли в доме лифт. На одной чаше весов была моя гордость, а на другой – возможность сломать еще и шею.
Дэнил Бевин быстро выучился делать все необходимое и всячески старался быть полезным. Держался он скромно.
Тадеуш Ансельм уже на второй вечер пребывания у нас приполз домой после полуночи, навыдумывав, будто он разговаривал со звездами. Арлина похихикала над его россказнями и пошла спать. Впрочем, проступок гардемарина не был столь серьезным, чтобы подниматься с кровати и учить его уму-разуму. Я решил заняться этим наутро, но бледное, дрожащее лицо юноши охладило весь мой пыл. Кое-какие уроки он уже преподал себе сам.
Кроме того, не моей обязанностью было заниматься его воспитанием. Все равно через пару дней его ждал Девон.
Между тем ежедневно у ограды стали собираться толпы народа. Я не понимал толком, чего они добиваются. Наверное, они приходили потому, что я был заметной фигурой в обществе. Будь я простым смертным, мое ранение наверняка бы так их не огорчало.
Свое кресло, столь мне необходимое, я без конца ругал почем свет. Усталый и раздраженный, я всецело погрузился в работу. К счастью, ее было много. Я изучал бюджеты, рассуживал споры колоний, боролся с последствиями затопления Голландии.
Главной проблемой было расселение беженцев, потому что почти вся страна уже оказалась под водой. Когда начало заливать водой Бангладеш, большинство ее жителей принял Пакистан – но у Нидерландов не было этнической сестры. До поры помогала Бельгия, но ее силы истощались, она приютила уже стольких, скольких могла выдержать ее слабая экономика.
Повсюду на земле прибрежные земли затоплялись как никогда в человеческой истории.
Голландцы как-то найдут себе пристанище – на земле непременно отыщутся дома для беженцев. Однако такое рассредоточение будет стоить им потери национальной самобытности. Их лидерам это не нравилось, и они отчаянно боролись за другое решение.
Я уже поставил голландцев в начало списка эмиграции на Константинию, самую молодую из наших колоний. Но было нереально перевезти туда за ближайшие годы больше пятидесяти тысяч беженцев. И хотя Константиния таким образом сделалась бы целиком голландской, это никак не решало проблемы. Кроме того, Департамент внешних территорий яростно возражал против этнической однородности колоний… В дверь постучали.
– Кадет Бевин к исполнению своих обязанностей готов, сэр.
– Вольно. Я гражданский человек, поэтому мы можем обходиться без военного этикета.
– Сэр?
– Не привлекай к себе внимания всякий раз, когда входишь в мой долбаный кабинет!
– Слушаюсь, сэр.
– Возьми эти чипы, положи их в коробку за голографовизором, где…
Зазвонил мобильник. На связи был генерал Доннер из службы безопасности Военно-Воздушных Сил ООН.
Я включил настольный динамик. Если мой ближайший помощник ненадежен, это скоро выяснится.
– Господин Генеральный секретарь, в деле о происшествии в Академии намечается прорыв.
– Продолжайте.
– Мы вели интенсивное наблюдение за членами семьи сержанта Букера. За сестрами, кузинами и их близкими.
– Ну, и?..
– Племяннице его отца Саре два раза звонили. И как-то не нормально. Вроде ничего криминального, но разговоры были какие-то странные, как будто закодированные. Речь шла о бакалейных товарах, но без всякой к тому причины.
– Проследили, откуда был звонок?
– Из автомата. Сначала из Лондона, потом из Манчестера.
Значит, он в Англии.
– Прошу прощения, сэр, голос был не Букера.
– Как вы это узнали?
– Мы записываем разговоры начальника Академии. Он тоже под наблюдением, между прочим.
– Это возмутительно! – подскочил в кресле я.
– Вы так полагаете, господин Генеральный секретарь? Кому, как не ему, было бы легче организовать это дело?
– Мне легче! – взорвался я. – Мой телефон тоже прослушивается?
– Разумеется, нет… – Генерал неубедительно закашлялся.
Если Флот узнает, что его соперник, Военно-Воздушные Силы ООН, организовал слежку за одним из флотских офицеров, им придется дорого за это заплатить.
– Начальник Академии был в шоке, когда узнал о гибели кадетов. Мы находились рядом, и это была не игра.
Я бы поставил свою жизнь на кон, что это правда. Я задумался. А если я… Что если… Нет, я становлюсь таким же параноиком, как Доннер.
– Вычеркните Хазена из списка подозреваемых. Мы не вправе шпионить за Флотом.
– Сэр, если он каким-то образом вовлечен, даже прикрывая…
– Я несу за это ответственность.
– Да, сэр, – упавшим голосом сказал генерал. – Насчет кузины… Мы собираемся применить детектор лжи.
– У вас есть ордер?
– Сегодня вечером получим. У нас есть свой судья. Я уже открыл рот, чтобы возразить, но призадумался.
Чем меньше я знаю о технике расследования, тем лучше. Иногда такие вещи надо делать, и никому от этого хуже не станет. Ведь погибли кадеты, совсем еще пацаны. И если сравнить их права и права этой сестры Букера…
– Очень хорошо. Действуйте. – И я повесил трубку. Бевин повернулся от голографовизора:
– Мы все хотим, чтобы убийцы были пойманы. Но как можно отправлять людей на детектор лжи без должных доказательств?
– Занимайся своими делами.
– «Свой судья»? Разве это честно? Он меня достал.
– Напрашиваешься на порку?
– Хорошо бы, если бы в результате меня отправили назад, в Академию. – Его щеки раскраснелись. – Я-то думал, что, кем бы вы ни были, вы – порядочный человек.
– А кто же я еще – ты, маленький грубиян?! На что ты намекаешь?
Я объехал вокруг стола и остановил свое кресло в нескольких дюймах от его ног.
– Вы… Прошу прощения, сэр. Я лучше промолчу.
– Поздно. Заканчивай свою фразу. Кто я?
– Фанатик. Вы ненавидите своих политических противников. Ненавидите всех «зеленых» не задумываясь.
Я был скорее шокирован, чем рассержен.
– Бевин, ты разве не понимаешь, что работать с Генеральным секретарем – большая честь? Ну? Не открывай попусту рот, отвечай!
– Вы для этого забрали меня из Академии? Смотреть, как вы потакаете своим любимчикам, подавляете гражданские свободы, запугиваете ваших помощников…
– Хватит! – Я повернулся к столу, схватил мобильник и дрожащим пальцем вдавил тревожную кнопку. – Ансельм! Спускайся сюда! – И стал ждать, кипя от возмущения.
Послышались торопливые шаги. Раздался стук в дверь. Вот она открылась.
– Сэр, гардемарин Ансельм докладыва…
– Возьми этого хама и всыпь ему! Я хочу, чтобы он хорошенько запомнил… Сейчас же, гард!
Будь у меня здоровые ноги, я бы сделал это сам и с огромным удовольствием.
Бевин бросил на меня презрительный взгляд:
– Правда более не защита?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72