– На место! Спать! Забыть!
Жрец уронил посох, и упал, погруженный в сон без сновидений.
Зухос быстро переоделся и поспешил в храм.
Он пересек первый двор, оставляя слева трехчастное святилище из песчаника с колоссами Сети у входа, а справа – грандиозный киоск Тахарки из десяти папирусовидных колонн, окружавших массивный алебастровый алтарь, где статуи Амона очищались под лучами солнца в первый день нового года. Пройдя за южный портик в маленький гипостильный зал, Зухос вышел к темным святилищам для священных ладей фиванской триады – Амона, жены его Мут и сына Хонсу.
Здесь уже копошилось множество жрецов, от простых уабов до верховного хем-нечера Амона, тучного горбоносого человека в белой одежде, заглаженной мелкими складками и в расшитых туфлях с загнутыми вверх носками. Костлявой рукою хем-нечер сжимал длинный посох из отделанного золотом черного дерева. Он повелительным голосом раздавал приказания, и жрецы, кланяясь, разбегались исполнять их. Вот трое уабов кинулись ко второму пилону храма, перед которым стояли колоссы Рамсеса, и Зухос тут же присоединился к ним – верховный жрец повелел уабам выносить переносную ладью Амона.
– Какая честь! – задыхался рябой уаб, азартно шевеливший острыми лопатками.
– И не говори! – вторил ему уаб ушастый.
– Наконец-то нас заметили! – простонал косолапый уаб и обернулся к Зухосу: – Верно? Ты рад?
– Страшно рад! – осклабился тот. – Страшно горд!
Они пробежали под своды Великого гипостильного зала. Двенадцать средних колонн в сорок локтей высоты поднимали капители в виде раскрытых цветков папируса. Стволы колонн боковых проходов изображали связки нераспустившихся стеблей «дара Нила». Они были покрыты великолепными рельефами и отделаны листами азема.
Уабы одолели гипостиль и выбежали к третьему пилону, заложенному Аменхотепом. За пилоном указывали в небо четыре обелиска, но куда большее впечатление производили обелиски царицы Хатшепсут, стоявшие за четвертым пилоном. Эти «солнечные иглы» из прекрасного розового гранита уходили в небо на шестьдесят локтей!
И вот, наконец, шестой пилон, покрытый списками народов, покоренных заносчивым Тутмосом Третьим. Зухос запыхался – вот же ж, понастроили! За пилоном открывался вход в громадный зал, по середине которого торчали два столба, изображавших папирус и лилию, священные растения Нижнего и Верхнего Египта, а у северной стены возвышались колоссальные статуи Амона и его женской ипостаси – Амаунет.
Особого трепета Зухос не испытывал – получив образование в Доме жизни при храме Себека, продолжив обучение в Саи и Гелиополисе, он растерял всякое уважение к религии, уверовав в Нус – Мировой Разум. А посему он с насмешкой глядел на богоподобных фараонов и человекоподобных богов, чьи изображения, плоские и выпуклые, покрывали стены Ипет-Сут. Творец и Вседержитель, по мысли Зухоса, должен был иметь самую совершенную форму – сияющей сферы. Но как расскажешь о Сферосе этим полудиким поклонникам зверобогов?!
Уабы свернули к восточной стене зала, куда примыкало гранитное святилище для священной ладьи Амона.
Низко поклонясь, уабы и Зухос попали в переднюю часть святилища, где Амону подносились жертвы, и перешли во внутреннюю, с пьедесталом, на котором стояла священная ладья – переносная, с четырьмя позолоченными ручками.
Еще дальше, за святилищем, находилась Святая святых на гигантском алебастровом фундаменте – вместилище для статуи Амона, но туда имел право входить лишь верховный жрец. «А мне туда и не надо!» – усмехнулся Зухос. Дерзкий план, возникший у него по дороге в храм, все сильней и сильней захватывал его, обрастал деталями и мелкими проработками. А ведь должно получиться…
– Тот, кто создал себя, – воззвал рябой уаб, протягивая руки и склоняя голову, – чей облик неизвестен, чей совершенный лик явился в священных образах, тот, кто изваял свои статуи и создал себя; благословенная сила, давшая жизнь его сердцу! Он соединил свое семя с телом своим, и родился сущий, прекрасный в своем рождении!
– Тебя обожают, тебя боготворят, – подхватил ушастый, – лучи небесного светила исходят от твоего лица! Нил выходит из своей пещеры для тебя, владыка всего сущего, земля была создана, чтобы тебе поклоняться! Тебе, Единственный, принадлежит все, что взрастил Геб! Твое имя исполнено силы, твое могущество огромно!
– Железные горы не могут противиться твоей мощи, – продолжил косолапый, – священный сокол с распростертыми крыльями, который в мгновенье ока разит свою жертву! Таинственный лев с громогласным рыком, хватающий все, что попадает ему в когти!
Уабы подождали пару мгновений и повернулись к Зухосу. Тот напрягся, припомнил древний гимн Амону, и торжественно закончил:
– Земля содрогается, когда он рычит, все сущее признает его величие… Э-э… Его могущество огромно… Никто не может сравниться с ним! Владыка, чье рождение – благодать для Девяти Богов!
Уабы пали на колени, поклонились, встали.
– Берем! – выдохнул рябой.
Они сняли чехол со священной ладьи и подхватили ее за ручки, уложили на плечи и понесли. Пройдя все дворы в обратном порядке, четверка влилась в процессию, тащившую переносные ладьи Мут и Хонсу. Перед уабами шагали жрецы в накинутых на плечи шкурах пантер. Они возжигали в курильницах с ручками благовонный терпентин, сыпали песок, размахивали зонтами и опахалами. Прошествовав по аллее овноголовых сфинксов, процессия вышла к набережной, где на полой воде покачивались настоящие ладьи по сто тридцать локтей в длину.
Ладью богини Мут украшали головы коршунов на носу и корме, ладью ее сына Хонсу – головы соколов, а самый большой корабль, «Усерхат-Амон» был отмечен головами баранов.
Процессия шагала между двумя толпами народу, ликующего при виде несомых ладей – боги прибыли! Сейчас они взойдут на свои ладьи и отправятся в недолгий путь – Амон посетит святилище Ипет-Ресит, свой «Южный гарем». В толпе Зухос узнал Торная. Слуга тоже заметил его и возгордился, испытывая при этом глубочайшее почтение.
Вниманием хозяина Торная завладела Амонова ладья. Выстроенная из настоящего кедра, она годилась для плавания, хотя корпус был сильно перегружен рельефами из золота, серебра, меди, лазурита, бирюзы. Двести талантов одного лишь золота! Середину огромного корабля занимала роскошная беседка под балдахином, перед нею высились два обелиска, а по углам – четыре мачты с ворохом лент.
Уабы с Зухосом степенно поднялись на палубу, обходя многочисленных сфинксов, и внесли переносную ладью под балдахин. Толпа на берегу взревела – боги завершили посадку!
Хор жрецов грянул:
– Как прекрасно блистаешь ты, Амон-Ра, когда пребываешь в ладье «Усерхат»! Все люди воздают тебе хвалу, вся страна в празднике: сын свой, отделившийся от плоти своей, везет тебя в Опет!
Сотни верующих, воодушевленных и преисполненных энтузиазма, впряглись в канаты с петлями и поволокли тяжелые ладьи на большую воду. На палубе «Усерхат-Амон» построились знаменосцы со штандартами, а моряки сгрудились на корме, тягая огромные рулевые весла.
Общими усилиями, под ободряющие вопли зрителей, священные корабли медленно выплыли на речной простор. Знаменосцы продолжали торчать, как статуи, а мореходы бросились к гигантской мачте и, помолясь, распустили огромный пурпурный парус. Снасти натянулись, улавливая северный ветер, заскрипело дерево, и «Усерхат-Амон» неторопливо двинулась в свой ежегодный рейс. Ладье предстояло одолеть всего три схена, и причалить у Ипет-Рисет, но восторгов с берега доносилось столько, что можно было подумать, будто «Усерхат-Амон» отправляется в плавание вокруг всей Ойкумены. Зухос усмехнулся. Ничего… Мы ей изменим курс…
Народ на берегу прыгал и махал руками, провожая ладью бога. Десятки, да как бы не сотни суденышек сновало вокруг, следуя на почтительном отдалении от «Усерхат-Амон». Лодчонки качало на мелкой нильской волне, а вот ладья-боговоз шла на юг, как великанские салазки выглаживая реку, медленно, не поступаясь величием.
На короткое время рощи финиковых пальм подступили к самому берегу, огражденные от реки лишь дамбой, выложенной каменными плитами. Редкие дома поднимались выше нагромождений зелени, белея плоскими крышами, радуя глаз узором карнизов. Кое-где выглядывали двухскатные крыши эллинских храмов, крытые серыми листами свинца, и римские базилики, посверкивавшие редкими стеклами. А потом над садами поднялись, острясь, обелиски Ипет-Ресит.
– Как тебя зовут? – поинтересовался рябой уаб. – Я думал, что видел всех…
– Мое имя – Симехет, – любезно ответил Зухос. – Доволен?
– Д-да…
Морячки забегали, закричали, расхватывая снасти. Громадный парус захлопал, вздуваясь и опадая, но умелые руки усмирили ткань. За кормой «Усерхат-Амон» спускали паруса ладьи Мут и Хонсу. Мореходы перебежали к рулевым веслам, и навалились, разворачивая гигантский корабль к берегу. Тяжелая ладья плохо слушалась руля, но подчинилась – описала дугу и приблизилась к берегу, в который широким квадратом врезалась храмовая гавань. Причалы ее были почти пусты, только слева покачивалась роскошная барка, убранная цветами к празднику, а рядом растянулась на воде хищная, длиннотелая трирема с кормой, загнутой в изящный завиток акростиля. На ее скуле возле гордо изогнутого форштевня красовался большой нарисованный глаз, а из воды на две ладони высовывался таран, придающий кораблю грозный вид.
– Выставились, собаки римские! – процедил ушастый уаб.
Зухос усмехнулся.
– Ничего, Зухос им покажет! – загадочно сказал он.
– Ты что-то знаешь?! – приблизил рябое лицо самый любопытный уаб.
– Силы копятся, – туманно ответил лжеуаб, – скоро бойцы получат оружие и зададут римлянам жару!
– Ух! – выдохнул косолапый. – Скорей бы!
Зухос понимал, что болтает лишнее, но жажда славы была сильнее его.
– Еще не минет пора Половодья, – вздернул он голову, – как воины Зухоса штурмом возьмут Александрию!
– Давно пора! – воскликнул рябой.
– Выдавим город-прыщ в Зеленое море!
– Подходим, – вернул всех к реалу косолапый.
«Усерхат-Амон» плавно подошла к гранитному причалу. Толпа на берегу приветственно взревела, трубачи задули в свои инструменты, загорелые флейтисточки с арфисточками, ловко уворачиваясь от рук мужей, распаленных солнцем и вином, заиграли плясовую, и стоящие превратились в танцующих. Плясали, кто во что горазд – девицы извивались, отбивая такт в бубны, ливийцы с нубийцами выкаблучивались в военных танцах, а храмовые танцовщицы хенеретет бешено кружились в священных плясках.
Десять жрецов в леопардовых шкурах поднесли широкие сходни из полированного кедрового дерева, покрытого резьбой, а херхеб, картинно держа в руке пергамент с программой празднества, громко восхвалял «Усерхат-Амон»:
– Весла барки Амона – добрые боги, что последовали за Хором, сыном Исиды, сыном Осириса, когда он шел мстить за отца своего Осириса! Весла барки Амона – божественные черпаки, вычерпывающие заботы богов и богинь! Мачта барки Амона – это Шу, сын предводителя всех богов! Парус на барке Амона – из царского полотна! Шкоты, оба трапа и четыре ворота барки – диадема Амона! Оснастка мачты – сам Амон-Ра! Ибо он плыл на барке вместе с Хором, сыном Исиды, сыном Осириса, когда тот шел мстить за отца своего Осириса! Нос и борта барки скреплены обручами, браслетами добрых богинь, чтобы она не разбилась на подходе к берегу! Кормило барки – нога бога Хора, сына Исиды, сына Осириса, явившегося, чтобы отомстить за отца своего Осириса! Причальная тумба барки – богиня Уто, владычица города Буто! Скрепляет она воедино браслеты-обручи добрых богинь! Остов барки Амона – сам великий бог Тот! Богам и людям он дал письмо, богу Ра, отцу всех богов, дал он речь, когда Хор, сын Исиды, сын Осириса, шел мстить за отца своего Осириса!
– Выходим! – сказал рябой. – Раз, два, взяли!
Три уаба и Зухос одновременно подняли переносную ладью и начали шествие.
Никто не поскользнулся на трапе, никто не споткнулся о стык каменных плит, замостивших набережную. Носильщики важно проследовали в великолепный вестибюль Ипет-Ресит с тридцатью двумя мощными столпами в виде связок папируса, вышли в большой открытый двор, обнесенный портиками, колонны которых тоже имитировали пучки священного тростника, и направили стопы в тень грандиозной процессионной колоннады. Ее «стебли» папируса, увенчанные распустившимися цветами-капителями, возносились на сорок локтей в пронзительно-индиговое небо.
Множество служителей храма выбегало навстречу и окуривало носильщиков благовониями, склоняясь и выкрикивая: «Амон милостив! О, хвала Амону!»
Носильщики вышли к пилону, служившему задником для шести колоссов Рамсеса Второго – две средние статуи из черного гранита представляли фараона сидящим, а еще четыре – по две у каждого края пилона – были высечены из розового гранита и изображали Рамсеса стоящим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47