– Я больше не уверен, что хочу его видеть. И потом, там же война! Война, черт побери!
Стеф мотнула подбородком в сторону трупов, гниющих на террасе.
– Эти люди считали, что им война не грозит. Нигде на земле нельзя чувствовать себя в безопасности.
Она снова наполнила стакан Пиба. Дневной свет внезапно померк, яростный хлещущий ливень водопадом обрушился на землю, в сточных канавах забурлила вода, быстро затопившая тротуары. Задница, судя по всему, уже год или два назад достигла своего предельного роста, но хорошела она постоянно. От волнения Пиб отхлебнул большой глоток. Его влекло к ней с новой и неодолимой силой, совсем не похожей на прежние ребяческие порывы. До сих пор он больше идеализировал, чем желал ее, она казалась ему скорее матерью, сестрой или подругой из детских грез. Она связала свои черные волосы в небрежный пучок, подчеркнувший линию затылка и открывший грациозную шею. Она сменила джинсовый костюм, который раздобыла в разрушенном бомбардировкой магазине, на белое короткое платье с глубоким декольте. Он видел ее плечи и грудь, сожалея только о том, что сидит напротив и что ноги ее скрыты столом.
– Ты помнишь банки в доме Гогов?
Он кивнул. Ему становилось все труднее подбирать слова, собираться с мыслями. Вместо того чтобы прекратить пить и изгнать туман из головы, он храбро опрокинул стакан и протянул его Стеф. Слишком торопишься доказать, что ты мужчина, насмешливо хмыкнуло его глубинное «я». Она безмолвно налила ему вина, ничем не выразив своего неодобрения.
– Ну, ты никогда не догадаешься, что в них было…
– Их дерьмо.
– А, так ты знал?
Пиб надеялся поразить ее своим открытием, как некогда они с Пьером-Жаном старались ошеломить девчонок во время переменки на школьном дворе. Вкус вина вдруг стал кислым и как будто застрял у него в горле, очертания комнаты потеряли четкость и цвет.
– Что еще могли наложить туда эти засранцы? – пробормотала Стеф.
– Это… это отвратно, а?
– Только для тех, кому противны вид и запах дерьма.
Она встала, подошла к окну, стала смотреть на улицу, где неслись потоки воды. Пиб уставился на ее ноги, полосатые, как у зебры, из-за отбрасываемой стулом тени.
Трисомики ринулись к ней, обступили ее плотной шумной стеной. Он хотел попросить их отойти, но слова словно прилипли к его губам, толстым и вязким, как тина. Он решил подняться, но на ногах не устоял и, мягко опустившись на пол, обмяк между ножками стула и стола.
– Ты проспал почти пятнадцать часов…
Для Пиба пробуждение оказалось не из самых приятных: голова тяжелая, язык ватный, веки свинцовые, кишки словно спутанные. Чье-то влажное дыхание овевало ему лицо и грудь. Неяркий свет ночника создавал ореол вокруг маленького столика у кровати и изголовья. Тишину разрывали какие-то равномерные хлопки. Стеф сидела на краю постели, но Пиб видел только ее глаза и часть лба. Дуновением холодного воздуха чуть приподняло простыню, и он понял, что лежит голый.
– Это ты меня раздела?
Каждое слово отдавалось у него в голове, словно молотом били по наковальне.
– Я и мои друзья.
– Ты хочешь сказать… гоголы?
– Им очень понравилось. У них запрещено смотреть на обнаженное тело и прикасаться к нему. Они восприняли это как подарок.
– Ну, ты даешь! Они злобные, ненавидят меня. Содрали бы с живого кожу, если бы могли.
От улыбки Стеф в темноте открылся неясный слабый просвет.
– Да они тебя ласкали, неужели не помнишь?
Более сильный, чем прежде, звук привлек внимание Пиба. В задней стене возник прямоугольник, окно, чьи приоткрытые створки хлопали при каждом порыве ветра.
– Везде?
– Ни одного местечка не пропустили.
– И ты их не остановила…
– Зачем? Они не делали ничего дурного.
– А тебя? Тебя они никогда не…
– Я позволяю им рассматривать себя, иногда трогать. В остальном они выходят из положения между собой.
– А на тебя они не покушались?
– Такого не было и не будет.
Пиб натянул простыню на плечи. В нем боролись два чувства: удовольствие от присутствия Стеф и раздражение от ее ответов. Она и в самом деле разрешила своим дебилам прикасаться к нему и гладить его? И позволяла им глазеть на себя, давала себя трогать? Он не верил в это, она говорит чепуху, чтобы позлить его, сбить с толку. Как обычно. Однако кожа у него подрагивала, словно припоминая о тайных ласках.
– Хочешь, я буду спать с тобой?
Она задала вопрос с той же невинностью, с той же непринужденностью, которые сквозили в каждом ее слове. Ее предложение ошеломило его. Он вдруг вспомнил, что едва вышел из детского возраста, что не готов к играм взрослых. И потом, после вчерашней пьянки у него остались болезненные, тошнотворные ощущения.
– Я только полежу рядом, – уточнила Стеф.
Не ожидая ответа Пиба, она стянула через голову платье, скинула нижнее белье и скользнула под простыню. Он не посмел даже шевельнуться, когда она потушила ночник, в голове у него вихрем проносились мысли о том, что следует делать парню в такой ситуации. Он вспомнил идиотские разговоры на переменках в школе, когда они с приятелями старались поразить друг друга своими познаниями. Самые дерзкие утверждали, что шпионили за родителями, подсматривая в замочную скважину или через дырку в стене. Из вороха всей этой бредовой информации они вынесли убеждение, что мужчина должен совершать такие же движения, как пес, покрывающий сучку, все более и более убыстряя темп, пока женщина не начнет тяжело дышать и вскрикивать. Кто-то из ребят сказал, что его мать тяжело дышит и кричит сама по себе, так что отцу незачем залезать на нее. На дурачка, который даже не умел отличить крик матери, получающей наслаждение, от крика матери, которая бранится, все посмотрели с состраданием – но в то же время с замешательством.
Наверное, он бы всю ночь просидел, скорчившись у изголовья кровати, если бы рука Стеф не ухватила его за плечо и не принудила лечь. Он дрожал всем телом, от холода, конечно, но прежде всего от страха, пришедшего из глубины веков. Сомневаясь в себе, он повернулся к ней спиной и притулился на краю постели, чтобы не касаться ее. Окоченев до костей, он боролся с желанием прижаться к ней, не столько ощущая, сколько предугадывая ее жар, так контрастирующий с его собственным оцепенением. Он безмолвно просил ее взять инициативу на себя, совершить те необходимые движения, которые ему были недоступны. Тогда, словно услышав его мольбу, она, легкая как ветерок, прильнула к нему, обвила рукой талию, положила ладонь на живот. Несказанное тепло разлилось по всему его телу, уняло дрожь, уничтожило страх, а вместе с ним и всякое желание. Ощущая дыхание Стеф затылком, прикосновение ее грудей к спине, бедер к ягодицам, чувствуя, как сплетаются их ноги, он нырнул с головой в волну нежности, которая превосходила все хвастливые рассказы приятелей на школьном дворе и наполнила его счастьем.
Сквозь широко открытое окно лился свет. От вчерашней пьянки и блужданий в лесу не осталось и следа. Он немного поиграл со штуковиной, напрягшейся, как всегда по утрам, и сказал себе, что упустил свой шанс со Стеф. Ее не было ни в постели, ни в комнате. Его это не встревожило – все его тревоги минувшей ночью развеялись. Он встал с кровати и подошел к окну. Над улицами и пустынными площадями угрожающе нависали низкие тяжелые облака. Европейское правительство, поглощенное войной, бросило на произвол судьбы небольшие поселения, подвергающиеся постоянным атакам исламистов. Только крупным городам обеспечивали кое-какую защиту, впрочем, смехотворными средствами. После ливня давно не чищенные стоки были все так же переполнены водой. С колокольни одной из двух церквей раздавался долгий зловещий звон.
Двенадцать ударов. Он провел почти целые сутки в этой комнате с коврами и старомодной мебелью. Его одежда грудой лежала у кровати. Он спросил себя, не стянули ли гоголы пушку. Лихорадочно обшарил карманы парки и с облегчением нащупал гладкую холодную рукоять своей пушки. Вещи были грязные, влажные, пропитанные запахом земли и пота. Он напялил их с отвращением.
Стеф он нашел на кухне. Она была в том же коротком платье, что накануне, вокруг нее толпились трисомики, которые вынимали из коробок пиццу и совали в духовку газовой плиты. Стеф приветствовала его радостной улыбкой и звучным поцелуем в щеку, чем вызвала явное раздражение гоголов, бросавших на него злобные взгляды.
– Выспался?
Он кивнул, но не посмел сказать, как бы ему хотелось, чтобы все ночи походили на эту.
– После завтрака уезжаем, – продолжала она.
– Как это?
– Здесь полно разных тачек. Выберем лучшую. Есть бензоколонка. Зальем полный бак.
– А эти?
– Эти меня не волнуют. Пусть живут своей жизнью. Обойдутся без нас.
– Без тебя, ты хочешь сказать.
Отведя назад пряди, падавшие ей на щеку, она подняла на него непроницаемый взгляд.
– Ты, я, они, все мы играем в одну игру.
– Ну, если называть это игрой… Ты по-прежнему хочешь отправиться на Восточный фронт?
Она мягко оттолкнула двух маленьких монголоидок, сунувших головы в духовку с целью посмотреть, как поджаривается пицца.
– От тебя воняет, Пиб. В ванной есть горячая вода, ты должен принять душ и найти вещи, чтобы переодеться.
– От тебя воняет от тебя воняет от тебя воняет от тебя воняет…
Трисомики выкрикивали эти слова хором, хлопая в ладоши, похрюкивая от удовольствия и гримасничая. Догадавшись, что они так и будут насмехаться над ним, он пожал плечами и стал рыться в ящиках. Мужская одежда была такой же старомодной и ветхой, как вся обстановка в этом доме. Он вышел на главную улицу и направился к соседнему дому, более привлекательному на вид, однако не решился переступить порог из-за невыносимой вони и из опасения увидеть что-нибудь совсем ужасное. Чуть дальше он заметил витрину магазина готового платья. За стеклом и железной решеткой возвышались громадные шкафы с рекламой известных марок одежды. К его изумлению, дверь была не заперта. По какой причине, стало понятно, когда он увидел на кафельном полу тело полуобнаженной женщины, державшей в черных раздутых пальцах связку ключей. Химическое оружие поразило ее в тот момент, когда она собиралась закрыть магазин. Она сорвала пуговицы со своей блузки в попытке разжать ужасные тиски, внезапно сжавшие ей грудь. Задравшаяся юбка открыла ноги в шелковых чулках, стянутых белой кружевной резинкой. Пибу почудились легкие движения в складках ее одежды и густых прядях волос. Какая-то жизнь продолжалась в этой гниющей плоти.
Пиба передернуло, в горле вновь возник кислый вкус вчерашнего вина. Он чуть не повернул назад, потом сказал себе, что не найдет лучшего места, где можно было бы разжиться одеждой, переступил через труп, осмотрел полки, выбрал широкие джинсы, серые хлопчатые трусы, пару носков веселой расцветки, черную рубашку на кнопках, кожаную куртку-пилот, высокие кожаные ботинки. Он брал вещи наугад, не теряя времени на то, чтобы примерить их или хотя бы убедиться, что это нужный размер – впрочем, стоявшие на этикетках цифры все равно были для него такой же загадкой, как иероглифы. Торопясь скорее убраться из этого кошмарного магазина, он снял со стойки солнечные очки в золотой оправе, в чьих вогнутых стеклах мир отражался, словно в кривом зеркале. Ему пришло в голову, что надо проверить содержимое кассы. Деньги всегда могут пригодиться. Он повернул ключик, вставленный в скважину, и ящик открылся. Распихав по карманам банкноты в десять, двадцать и пятьдесят евро, он стал выгребать монеты и тут заметил два маленьких тельца у входа в коридор. Два бугорка плоти в ореоле белокурых кудряшек. Дети двух-трех лет, мальчик и девочка, конечно, близнецы, чье сходство из-за разложения стало поразительным. Крошечный белый червячок вылез из глазницы одного из них, двинулся по щеке, свалился на ковер и непринужденно пополз в сторону плинтуса.
Пиб выронил монеты и бегом бросился к выходу.
– У тебя воняет жопа у тебя воняет жопа у тебя воняет жопа у тебя воняет жопа у тебя воняет жопа…
Трисомики добавили новое звучное слово к своему заклинанию. Он не ответил на вопросительный жест Стеф, ринулся в ванную, запер дверь на засов, сорвал с себя одежду и встал под сильный поток воды, не заметив, холодная она или горячая.
21
– Чертов бардак.
Из темноты выныривали все новые и новые фигуры. Они шли неторопливо, постепенно сжимая кольцо. Было что-то механическое, безжалостное в этом неуклонном продвижении вперед. Никто из них не падал, хотя товарищи по подполью и освобожденные узники валились вокруг него, словно кегли.
Он отступал, держа палец на спусковом крючке своей штурмовой винтовки. Вокруг него свистели и завывали пули. Он сдохнет здесь, перед ЦЭВИСом Центра, сраженный автоматной очередью, преданный, попавший в западню вместе с другими членами организации Центр-Берри. Два дня назад небольшое торжество в честь его двадцатилетия завершилось незабываемой попойкой. И не менее памятным похмельем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56