После долгих расспросов о том, есть ли в городе клуб, в котором собираются бегущие жертвы, старый маразматик выдал информацию о чем-то подобном в Школьном микрорайоне, и даже назвал дом. Присовокупив, правда, что сам там никогда не был, но слухи, мол, идут. После чего доверительно подмигнул Василию и резво поплелся вдоль улицы. Мельников лишь проводил его взглядом.
А ночью он опять бежал от Витька. Как бывалый солдат, он теперь моментально переходил из состояния сна в состояние бодрствования.
Через неделю после ночного побоища собак в городе снова зазвучали выстрелы. На этот раз стреляли в людей, и почти никто не пытался бежать.
Три отряда, источающие боевой дух, приличествующий целой, пусть и небольшой армии, сошлись не на жизнь, а насмерть, и, когда кончались патроны, в ход шли штыки, кулаки, ногти и зубы.
Одна армия возглавлялась вождем, другая его была лишена, а третья вообще сражалась во имя непонятно каких идеалов. Скорее всего – она просто пыталась удержать расползающийся, как старая мешковина, старый порядок.
Время и место было оговорено заранее. Когда нашли труп Кабана – ближайшего подручного Босха, лежащего чуть ли не в обнимку с сектантом и непонятным волосатым монстром, главарь был в ярости, и публично воззвал к вендетте.
Были спешно мобилизованы все члены единственной городской преступной группировки, которые могли держать оружие. Те, которые держать не могли, были мобилизованы тоже, и им готовилась почетная должность пушечного мяса.
Босх бил в тамтамы и призывал, во-первых, к мщению, а во-вторых – к справедливости, высказываясь в том смысле, что в сила в городе должна быть одна, а, значит – эти мерзкие, стукнутые на голову сектанты должны все до единого присоединиться к своему гуру. В пору вдохновения он вспомнил хлыстов и привел пример их изгнания советской властью, хотя хлысты никакого отношения к секте Ангелайи не имели.
Мобилизовавшись по полной программе, непогожим вечером воины Босха выступили в свой крестовый поход. Кожаные куртки раздувались от прятавшихся под ними бронежилетов.
Смотрелось это столь грозно, что выглянувшие из окна две восьмидесятилетние бабушки в ужасе отшатнулись, поминая поочередно Первую и Вторую мировую.
Лучи мощных фонарей бесцеремонно обшаривали темные углы, и если кто-то попадался на пути грозного воинства, то был тут же схвачен и пущен впереди как живой щит. Когда армия Босха прошагала три квартала до центра, этих страдальцев оказалось аж пятнадцать. Слух о том, что творят бандиты, очень быстро распространился по городу, и потому все население спешно попряталось.
Позади шагающей армии катился подвижной состав, сплошь состоящий из дорогих иномарок, и подсвечивал дорогу фарами. Шли молча и угрюмо и лишь изредка награждали крепким словцом ополоумевших сектантов и их почившего предводителя.
А сектанты шли с песнями, облачившись в боевые, ярко-малиновые одежды, и над головами идущих вились кислотной расцветки стяги. Паства Ангелайи несла над собою фанерные доски с ликом гуру, который ободряюще улыбался. В эти доски, чуть позже, бандиты стреляли с особенным ожесточением.
Ангелайя был убит, но дело его жило. Сектанты горели священной яростью и безумной одержимостью. Смысл их жизни был утерян, и лишь месть имела теперь значение. Тоже отлично вооруженная, армия Просвященного Ангелайи не надела никакой брони, с голой грудью выступая против пуль. Ярость была для них защитой и тараном одновременно. Кроме того, их было ощутимо больше.
Воздух над марширующими звенел от боевых мантр, мантр войны, которые до сей поры ни разу не были произнесены вслух. От слаженного, пронизанного священной яростью хора сектантов мороз шел по коже. Вслед за выступающим войском волочилась небольшая толпа плачущих и причитающих родственников, состоящая преимущественно из мам и бабушек, что слезливо умоляли свои зомбированные чада вернуться назад в семью и бросить все это, пока не поздно. Плач их мешался с боевым пением и создавал особенно жуткое впечатление. Так что с пути этой армии люди убирались сами, и как можно поспешней. Когда разразилась битва, мамы и бабушки сообразили, что спасать надо себя, и покинули Ангелайевых солдат, оставшись на порядочном расстоянии, куда не долетали пули, где и столпились наподобие встрепанных баньши.
В первых рядах сектантского воинства шагал адепт первой ступени Прана, родной брат убиенного Ханны. В руках он сжимал тяжеленный пулемет и нес его так, словно оружие было сделано из пластика. Холодный ночной дождь капал на его широкие плечи и как будто кипел и превращался в пар от кипевшей в Пране ярости.
Они несли чадящие факелы, от которых в темные небеса взмывали серые дымовые змеи, словно по городским улицам следует стадо маленьких паровозов.
Некоторым воинам Ангелайи не досталось огнестрельного оружия, и они несли вилы, топоры и антикварные шашки, став похожими на некую версию народного ополчения.
– Победа будет за нами! – ревели они перед сраженьем на боевой сходке. – Мы очистим наш город от мерзкого бандитского отродья!! От поганых нелюдей, не видящих света истины! Смерть им! В нижний мир их!
– В НИЖНИЙ МИР!! – откликнулась экзальтированная толпа. – РВИ-ЖГИ-КАЛЕЧЬ-УБИВАЙ!!! – так начиналась одна из боевых мантр.
Проорав еще пару лозунгов, брат Прана утратил связную речь и огласил округу воплем самца орангутанга, вызывающего соперника на бой.
– РВИ-ЖГИ-БЕЙ-КАЛЕЧЬ!!! – надрывалась толпа, а потом над ней взвились многочисленные лики мертвого гуру. И сектанты пошли.
И теперь, не растеряв боевого пыла, быстро приближались они к точке встречи с братвой. По дороге пением боевых мантр они довели себя до такого состояния, что многие совсем перестали соображать и только пускали пену из уголков губ. Нет нужды говорить, что стимуляторы разливались по этой толпе рекой, придавая сил воинам гуру, так что каждый из них стал стоить по меньшей мере троих.
Третьей силой была городская милиция. С самого начала они попытались вести политику невмешательства, за что и поплатились, потому что на них накинулись и та и другая враждующие стороны. После этого стало понятно, что порядка в городе нет, и никогда больше не будет.
Проследовав через половину города, обе армии встретились на Центральной улице, которой и предстояло стать полем для будущей битвы. Сначала вышли боевики Босха, а чуть позже подоспели и воины Ангелайи.
Замерли. Цепочка людей со стороны Арены, эффектно подсвеченная автомобильными фарами, бросающая длинные искаженные тени на мокрый асфальт, и угрюмая, держащаяся плечом к плечу маленькая толпа с чадящими факелами со стороны реки. Сектанты смотрели на бандитов, бандиты смотрели на сектантов, и, казалось, воздух между двумя напружинившимися группами одержимых людей вот-вот накалится от ненавидящих взглядов. У Босха было двадцать пять человек, и еще пятнадцать тех, что поймали по дороге. Эти стояли в первом ряду с лицами гладиаторов, обреченных сражаться без доспехов с хорошо вооруженной конницей. В спины им упирались стволы, красноречиво говорящие о том, что будет, если жертвы попытаются сбежать. Так что эти, безвинные, в общем-то, горожане, при столкновении проявили себя ничуть не хуже впавших в боевое безумие сектантов и стали героями все до единого.
Сектантов было почти полсотни, они стояли плотной толпой – очень удачной мишенью для автоматического оружия. Просвященный Ангелайя добродушно пялился на вражеские рати с десятка плакатов.
Взревел мотор – и позади группы бандитов притормозила дорогая поблескивающая иномарка. Хлопнула дверь, и на свет появился сам Босх – глыбастый, неандертальского вида амбал. Впрочем, внешностью его обманываться не стоило, потому что в маленьких черных глазках, в густой тени под нависающими надбровными дугами, скрывался недюжинный ум. А уж хитрости у главаря хватило бы на троих обычных людей. Будучи человеком одаренным, Босх обожал заниматься созиданием и часто рисовал химерические картины, удивительно схожие с творчеством его средневекового тезки.
Скрываясь за спинами своих боевиков, Босх заорал:
– Вы, там!!! Даю вам последний шанс!! Если вы сейчас повернетесь и уйдете, я обещаю! Слышите, обещаю! Обещаю отозвать своих и больше об этом не вспоминать!!!
Ряды сектантов раздались, и вперед вышел брат Прана. Голову он повязал малиновой повязкой (перенятой покойным гуру у самураев), а в руках держал пулемет, из которого свисали и волочились по земле пулеметные ленты. Брат Прана был мертвенно спокоен. Боевых мантр больше не пели.
Прана раскрыл рот и рявкнул:
– СМЕРД!!! – от его голоса качнулись ряды противников, и даже слегка попятились. – ЗА ГУРУ, ТРУСЛИВЫЙ ШАКАЛ, ТЫ ПРИМЕШЬ СМЕРТЬ, И ДА УЗРИТЕ ВЫ ВСЕ СВЕТ ИСТИНЫ!!!
После чего надавил на спуск пулемета, и, надо понимать, огонь из его ствола и был пресловутым светом истины.
С этого все и началось.
Большая часть пушечного мяса полностью оправдала свое название и приняла пули, предназначавшиеся солдатам Босха. С диким звериным криком толпа сектантов рванула вперед, одновременно открыв огонь из имеющихся огнестрельных единиц.
– ЗА АНГЕЛАЙЮ!!! – орал брат Прана, сотрясаясь от отдачи пулемета.
Испуганные и попятившиеся босховцы открыли пальбу в ответ. Уже полторы секунды спустя воздух на улице был до того густо насыщен свинцом, что, казалось, обрел вес. Пули цокали об асфальт, с тупым звуком вонзались в борта дорогих машин и с характерным чавканьем в людские тела. Рои маленьких свинцовых насекомых со злобным гулом проносились над головами, во вспышке оранжевых искр находили свою цель.
Грохот стоял такой, что недавняя собачья охота казалось безобидным детским развлечением с участием хлопушек. Пули вонзались в дорожное покрытие, с хрустом выбивая из него асфальтовую крошку. С грохотом разлетались окна нижних этажей у всех ближайших домов. В пострадавших квартирах кто-то орал, но их не было слышно.
Панельные стены многоэтажек были быстро украшены затейливой вязью оставшихся от пуль выщербин. В мгновенных вспышках ослепли фары всех до единой машин, а секундой позже сами четырехколесные друзья человека грузно осели на лопнувших шинах. Грохнула лампа в неработающем фонаре и поблескивающим снегом спланировала на головы сражающихся.
Фары погасли, лучи фонарей в дрожащих руках светили куда угодно, только не туда, куда нужно, и ополоумевшие от страха пополам с боевой яростью стрелки лупили наугад, зачастую попадая в своих же. Пляшущий свет ламп и стробоскопические вспышки выстрелов придавали улице вид какой-то апокалиптичной дискотеки.
– ЗА АНГЕЛАЙЮ!!! – орали сектанты, вражеские пули попадали в них, они падали, поднимались вновь и снова начинали стрелять.
Автоматическое оружие стреляло не переставая, выпуская смертельные свинцовые подарки широким веером, косившим всех и вся.
Знамена сектантов повисли изодранными лохмами и то и дело тонули в толпе. Улыбающийся гуру ловил пулю одну за другой, но мрачнее от этого не становился.
В этот момент сектанты наконец добежали до рати своих противников и сошлись врукопашную. В ход пошли ножи, вилы и вообще все, что могло резать и колоть. Стреляли теперь в упор, глядя в безумное лицо ворога, били короткие очереди, кровь брызгала на искаженные яростью лица. Бранные крики и крики боли и ярости смешались в какофонию, прерываемую грохотом оружия.
Шествующий посередине побоища, раздвигая его, как ледокол раздвигает паковые льды, брат Прана зычно проповедовал истину, не забывая просвещать из пулемета подвернувшихся еретиков. Пули свистели вокруг него, и кровь сочилась из двух десятков ссадин на могучем теле Праны, но ни одна не ударила его по настоящему, и, казалось, нет такой силы, чтобы остановить его величавое продвижение.
– И узри, смерд! – говорил он и всаживал короткую очередь в зверского вида бандита со шрамом на скуле. Того отшвыривало в толпу, где он, раненый, с пробитым бронежилетом, быстро затаптывался ногами дерущихся.
– Свет истины! – продолжал Прана, приголубливая следующего прикладом по голове. Кровь расходилась веером, покрывая лицо сектанта красной боевой раскраской.
Уже через три с половиной минуты после начала сражения нельзя было понять, кто в кого стреляет. Больше того, в этом хаосе мечущихся лучей, вспышек выстрелов и сдавленных воплей невозможно различить ни побеждающих, ни проигрывающих, да и не было таковых. Битва шла на уничтожение, и, как в глобальной ядерной войне, победителей здесь быть не могло.
Хрупкий пятнадцатилетний сектант с обезумевшим взором всадил разболтанные ржавые вилы в горло дюжему бандиту, с натугой волочащему один из трех Босховых пулеметов. Тот повалился назад, а оружие в его руках залилось длинной очередью, нашинковав свинцом сектанта, а также еще трех, имевших несчастье оказаться позади него. А потом упал, и теперь пулемет бил в темное небо, как последний салют, и его ровная дробь выделялась на фоне остальной канонады.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63