— Это в честь подземного ядерного взрыва?
Баррис удивленно взглянул на собеседника:
— Да вы неплохо подкованы, дружище!
— Я журналист.
— Верно, я как-то упустил это из виду. Взрыв оказался неудачным, дальше сотого элемента мы так и не двинулись, зато коктейль — чудо, сами убедитесь.
Непринужденно болтая, Баррис с ловкостью опытного бармена наполнял хромированный шейкер компонентами знаменитого «Цикламена».
— Не понимаю, Арт, что может делать в океанографическом музее ученый-атомщик.
Баррис усмехнулся:
— Связи прогрессирующих наук да еще с программным акцентом ныне всеобъемлющи. Вы слышали о железо-магниевых конкрециях?
— Не так чтобы очень.
Ученый бросил в шейкер битого льда, закрыл его и начал встряхивать.
— Знаете, настоящий коктейль получается только в шейкере. Все эти электрифицированные миксеры типичное не то. Конкреции, Рене, растут на дне океана на включениях, чаще всего органического происхождения, за счет адсорбции из океанской воды химических элементов. Я не очень специален? Вы меня понимаете?
— Нет-нет, такой уровень мне доступен.
— Основу конкреций, как это видно из их полного наименования, составляют железо и марганец. Растут они миллионы лет и достигают размеров хорошего яблока, таким образом, на дне океанов концентрируются колоссальные запасы ценной руды. Наверное, скоро встанет вопрос о ее промышленном применении. Но что самое интересное, параллельно железу и марганцу в конкрециях избирательно адсорбируются и другие тяжелые элементы: свинец, ртуть, вольфрам, причем коэффициент обогащения конкреций по этим металлам по сравнению с морской водой достигает порядка миллионов. Таким образом, то, что в океанах растворено в совершенно ничтожных долях процента, можно попытаться найти в конкрециях в регистрируемых количествах. А регистрировать мы научились, особенно когда речь идет о радиоактивных изотопах.
Баррис закончил приготовление коктейля, присовокупил:
— Коктейль — дело тонкое, тут нужно попасть в самую точку. Мало поработаешь, он не успеет охладиться, долго — растворится слишком много льда и ухудшится вкус. — Он достал две большие рюмки, тарелочку с орешками и расставил все на столе. — «Цикламен» полагается пить без соломинок, как виски или водку. Попробуйте.
Рене отпил небольшой глоток, поморщился и поспешно опрокинул рюмку.
— Действительно нечто атомное, — выговорил он, бросая в рот пару орешков.
Баррис спокойно опорожнил свою рюмку.
— Я уже привык. А чувствуете особое, ласкающее ощущение в горле? Это из-за мятного ликера. — Лениво пережевывая орешки, он продолжал: — В смысле застолья мы антиподы французов. У них не сразу разберешь, что ешь, — такая подается мешанина, зато всегда знаешь, что пьешь, особенно под сурдинку хорошего соммелье. А у нас наоборот.
Он вдруг прямо взглянул на журналиста холодноватыми серыми глазами:
— Можно один не очень скромный вопрос, Рене?
— Хоть десять.
— Десять — это будет похоже на допрос, а один вполне укладывается в рамки приятельских отношений. — Баррис бросил в рот орешек. — Как вы познакомились с семьей Бадервальдов?
Да-да, конечно же, помимо своего научного амплуа, Артур Баррис еще и вполне современный энергичный деловой человек. Манеры простого свойского парня — всего лишь удобная привычная маска, которая помогает на пути к успеху и богатству. Впрочем, вряд ли стоит быть слишком строгим, Баррис скорее всего действительно неплохой человек. Другое дело, что не следует принимать всерьез его показную простоту.
Рене постарался улыбнуться просто, открыто, но вместе с тем несколько загадочно.
— Секрет фирмы, Арт. Так, кажется, говорят о подобных ситуациях в деловом мире?
Улыбнулся и Баррис.
— О-о! Понимаю! — он махнул рукой. — Секреты, секреты! Моя работа полна ими.
Переводя разговор, Рене спросил:
— А чем вас так насмешил Хирш?
— Меня всегда смешат люди, путающиеся в элементарщине. Разумеется, Вильям и не думал искать ни золота, ни платины, ни свинца. Он искал в Окло далекие трансурановые элементы и, главным образом, эка-свинец.
— Ну, а теперь вы можете посмеяться и надо мной. Я тоже не имею ни малейшего представления о том, что такое эка-свинец.
— Не говорите глупостей! — Баррис снова наполнил рюмки. — Попробуйте теперь сначала разжевать орешек и только потом глотнуть напиток. Совершенно особое ощущение. Об эка-свинце же вы просто ничего не слышали, а Спенсеру рассказывали о нем добрый десяток раз, но он так и не может взять в толк и запомнить. Деляга! Вы с химией трансуранов знакомы?
Хойл усмехнулся:
— Вы не забывайте, что я журналист. А журналисты знают обо всем понемногу и ничего по-настоящему. Что такое трансураны от нептуния до гания, я представляю. А вот насчет химии и всего остального будет лучше, если вы начнете с нуля. Если это нужно, конечно.
— Нужно. Без этого вам не понять, в чем состояло предприятие Грейвса. А о магических ядрах и острове трансурановой стабильности слышали?
Рене даже поперхнулся коктейлем.
— Вы хотите меня уморить всеми этими премудростями?
— Перетерпите. Мы, дзюдоисты, живучие. — Баррис отставил бокал и посоветовал: — Не тяните до конца, там уже много воды, лед имеет свойство таять, как втолковывал мне наставник-бармен, немец по происхождению. Навострите уши и включайте на полную мощность свой компьютер.
Рене шутливо стукнул себя по лбу:
— Да, сэр!
— Тогда поехали.
Лицо Барриса обрело сосредоточенное выражение, лоб избороздили крупные морщины. Говорил он четко и логично, демонстрируя гибкий дисциплинированный ум, однако несколько злоупотребляя специальной терминологией. Впрочем, он все время поглядывал на Хойла, почти всегда угадывая его затруднения, и повторял свою мысль более популярным языком. При этом его лицо приобретало несколько досадливое выражение. Популярно изложенная мысль безнадежно теряла какие-то важные с точки зрения специалиста оттенки.
Баррис объяснил, что атомные ядра в зависимости от числа входящих в их состав протонов и нейтронов, так сказать, изначально обладают различной степенью стабильности подобно тому, как вещества в зависимости от структуры кристаллической решетки обладают различной степенью твердости.
Физики установили, что особенно высокой степенью стабильности отличаются атомные ядра, которые состоят из магического числа как протонов, так и нейтронов. Такие ядра называют дважды магическими. Их немного: гелий — два протона и два нейтрона, кислород — восемь протонов и восемь нейтронов, кальций — двадцать протонов и двадцать нейтронов и, наконец, свинец — восемьдесят два протона и сто двадцать шесть нейтронов.
— Улавливаете, Рене? Сначала соотношения были однопорядковыми, а потом верх взяли нейтроны. Приготовьтесь теперь услышать самую сногсшибательную информацию. Общеизвестно, что по мере увеличения атомного веса трансуранов продолжительность их жизни уменьшается. Уран существует миллиарды лет, плутоний — десятки тысяч, калифорний — сотни лет, фермий — десятки дней, а курчатовий и далее — уже доли секунды. Казалось бы, еще более далекие трансурановые элементы должны быть лишены права на существование.
— Как мелкие предприниматели в годы кризисов?
— Совершенно справедливо. Но в дело вмешивается магия, и кризис сменяет просперити. Очередное дважды магическое ядро вслед за свинцом лежит в далекой трансурановой области. Оно содержит 114 протонов и 184 нейтрона и отличается для своего атомного веса поистине уникальной стабильностью. Разные методы оценок дают разные цифры, но в среднем можно считать, что период полураспада сто четырнадцатого элемента примерно равен периоду полураспада урана.
— Чепуха! — вырвалось у Рене.
Баррис, расхаживавший по номеру, положил на плечо журналиста руку:
— Дорогой мой! Кто из нас сотрудник Лоуренсовской лаборатории — вы или я?
— Лоуренсовская лаборатория — это серьезно, — согласился Рене.
— То-то же. Поиски стабильных трансуранов сейчас ведутся по многим направлениям: их пытаются синтезировать в лабораториях, ищут в космических лучах и океанических конкрециях, ради которых я сюда явился. А вот Вильям Грейвс хотел их найти в рудниках Окло.
— Я догадался.
Баррис усмехнулся:
— Это делает вам честь. Однако учтите, эта идея Грейвса противоречит устоявшемуся мнению ученого мира. Не вдаваясь в подробности, добавлю, что по своим химическим свойствам сто четырнадцатый элемент должен быть тяжелым аналогом свинца — эка-свинцом по терминологии Менделеева.
— А-а!
— Вот видите! Я сразу угадал, что вы быстро схватываете суть дела. Маловероятно, что эка-свинец — единственный долгоживущий трансуран. Скорее всего рядом, по атомному весу разумеется, расположено еще несколько элементов, образующих своеобразный остров стабильности: эка-золото, эка-ртуть, эка-висмут.
— Понял. Их-то вместе с эка-свинцом и собирался отыскать Грейвс. — Рене отставил бокал. — Знаете, Арт, ваш «Цикламен» лучше коньяка!
— Еще бы! Над созданием «Цикламена» трудились выдающиеся умы нашей эпохи, а коньяк — результат естественного процесса старения вина в глупой дубовой бочке. Вернемся, однако, к предприятию Вильяма Грейвса. Чтобы реактор нормально функционировал, то есть чтобы ядерная реакция не затухала или не произошло взрыва, нужно соблюсти довольно жесткие условия. Коротко говоря, нужна система управления и регулировки реактора. Это естественно, такие системы есть у любой машины.
— Даже у кухонной плиты?
— Совершенно верно. А природные оклинские реакторы никто не рассчитывал, никто не подбирал пропорции между топливом и замедлителем, не встраивал в них управляющие устройства. И тем не менее они исправно функционировали сотни тысяч лет! Разве это не поразительно? Ведь это примерно то же самое, как если бы природа вырабатывала легированный прокат или нейлоновые шубки для дам!
— И в самом деле! — Рене, слушавший с неподдельным интересом, почесал затылок. — Арт, может быть, я скажу глупость, но мне невольно приходит на ум мысль о звездных пришельцах. Что, если два миллиарда лет тому назад они гостили на Земле? А в Окло у них были мощные энергостанции?
Баррис развел руками.
— Должен вас огорчить, дорогой журналист. К сожалению, нет никаких свидетельств в пользу того, что в Окло хозяйничала рука разума.
— Но ведь с тех пор прошло два миллиарда лет! Что спустя такой срок останется от нашей цивилизации?
— Не беспокойтесь, что-нибудь да останется. Вы просто не знакомы с методами современного радиохимического анализа, которые позволяют исследовать чуть ли не отдельные атомы. Мнение моих коллег-ученых единодушно: Окло — явление естественное, но тем не менее весьма и весьма загадочное. Вильям и предложил одну из возможных разгадок: он полагал, что работа природных ядерных реакторов Окло поддерживалась за счет своего рода запальной свечи — нейтронного потока, который формировался при спонтанном делении далеких трансуранов. А если так, то есть смысл поискать их стабильные изотопы и в наше время.
— Ситуация с трансуранами мне ясна, — журналист вздохнул, — а вот с Вильямом Грейвсом не совсем. Слушайте, Арт, вы ведь некоторое время работали с ним в одной упряжке, не так ли?
Баррис, приглядываясь к Хойлу, ответил:
— Да, но я не был с ним связан непосредственно и не дружил, хотя время от времени перебрасывался парой фраз.
Рене потер ладонью лоб:
— Понимаю, но ведь слухом земля полнится. У меня есть сведения, что Грейвс пытается реализовать свои идеи. Он якобы изобрел ядерную взрывчатку колоссальной мощности, грейвсит, с помощью которой можно разрушить чуть ли не целый континент.
Баррис презрительно поморщился:
— Чепуха! Не верьте этому.
— Но мне говорил о такой возможности физик-теоретик!
— Вы думаете, среди этой категории людей нет дураков?
— Он говорил о некоем апейроне, — гнул свою линию Рене.
Баррис удивленно взглянул на журналиста и расхохотался.
— Апейрон? Да ведь это древнегреческая философская категория, введенная не то Анаксогором, не то Аниксимандром! Некая субстанция, из которой образовалось все сущее.
— Вот-вот, тот физик и говорил, что апейрон — это протовещество, которое сохранилось в недрах Земли со времен биг-банга, большого взрыва, породившего нашу Вселенную. С гипотезой апейрона выступили какие-то русские ученые-геологи.
Баррис пожал плечами:
— Не слышал, скорее всего это газетная утка. А впрочем, геология — это не по моей части. — Он на секунду задумался и вдруг оживился. — Хотите, я сведу вас с геологом? Хороший парень, прибыл вместе со мной из-за тех же конкреций. Он живет в соседнем номере.
— А это удобно? — усомнился для приличия Рене.
— Почему же неудобно?
Баррис легко подошел к телефону.
— Ник? Чем вы заняты?
Телефонная трубка оказалась такой громкой, что Рене расслышал ленивый басовитый ответ.
— Наиважнейшим делом — у меня сиеста.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31