Все хорошо изученное еще в детстве – и портрет, и табакерка, и голая женщина, сжимающая переплетенными руками свечу. И все-таки Наташа каждый день, когда Голицын уезжал по делам, приходила в отцовский кабинет и внимательно смотрела на письменный стол. Казалось, что среди знакомой пышности она вдруг найдет чужую вещь чужого человека; ведь должно же наконец когда-нибудь нарушиться надоевшее однообразие этого стола.
Но дворецкий успевает до прихода Наташи уничтожить все следы пребывания в кабинете сиятельного гостя.
Тряпочка, щеточка, несколько бережных движений – и опять тусклый блеск хрусталя, игра камней и традиционный порядок.

* * *
Сегодня Наташа в кабинете давно… Сидит в глубоком кресле и устало щурит глаза…
Устала от тревожных снов, объяснения которым не найти ни в одном толковом соннике, от новых мыслей, от всего нового, что ворвалось в ее спокойную жизнь. Вот она – возвещенная сентиментальными романами Ричардсона и Карамзина запретная и сладостная любовь.
Неожиданно за дверьми шаги и голос отца.
Наташа вскочила, испуганно оглянулась и бросилась за пузатый шкаф, вся сжалась, слилась с притаившейся в углу темнотой.
В комнате – топот, скрип кресла и басок Голицына:
– Садитесь… Садитесь, господа!.. Нам необходимо поговорить о весьма и весьма серьезных делах… Государь на воскресенье назначил подписание договора, и мы должны как самые близкие к государю люди остановить неизбежное…
– М-да!.. Но как остановить, Александр Николаевич?
– Вот за этим и собрал я вас в моем доме… Алексей Андреевич, вам первое слово для мудрого совета.
Аракчеев гулко откашлялся.
– Что говорить, беда! Государь, как ни тяжко об этом думать, заболел, душевно окачурился! Столько лет твердо на посту выстоял и вдруг – едал. Видно, тревоги последних лет неизгладимые следы в его сердце отметили. А тут еще каверзы всякие…
Аракчеев выдерживает паузу. Вспоминает бумагу, спрятанную в железный ящик, и новые сведения от своих агентов.
«Сказать, что ли, про заговор? Нет, не скажу! Вернее удар будет. Двойной удар!»
– Какие ж это каверзы? – любопытствует Голицын.
– Ну, хоть француза этого взять… Гнет свою линию! Не удастся реванша у Бонапарта взять… А совета государю преподать нельзя… рассеян очень! (Не забыл, как Александр из кабинета выгнал). От мнительности болезненной все планы и советы им отвергаются и явные безрассудства довлеют в его поступках. Ох, владыко мой, тяжко, тяжко, но надежду на просветление воли государевой нам оставить придется… Бог мне судья, но царь-батюшка за поступки свои не ответственен более…
Голицын вздрогнул.
– Что ж, – проговорил он, заикаясь, – ужели… ужели Михайловский замок повторить придется?
Выдохнул эти слова и побледнел.
– Господи сохрани! – замахал руками Аракчеев и себя внутри похвалил за находчивость. – Сначала француз… потом государю полная воля… отречься и уехать в Америку, о чем он помышляет. Болезнь престола лечится домашним врачеванием…
– Но, Алексей Андреевич, ведь много же путей есть, нельзя напролом идти!
– Есть только один… опасный, но есть! И нам придется путь этот избрать.
Наташе за шкафом душно, кровь в голове бьет курантами: шепот Аракчеева давит, давит Наташу к вощеному полу.
20
Роман только в карете догадался спросить:
– А разрешите, сударь, узнать вашу фамилию? Дела государственные память весьма притупляют.
За стеклами роговых очков шевельнулся радостный огонек.
– Член Академии наук, камергер двора Никита Петрович Владычин…
– Владычин?!..
…Орловская владычинская усадьба… Гостиная с приземистыми белыми колоннами, между ними в тяжелых резных рамах – предки. Память, много лет не возвращавшаяся в фамильную галерею, услужливо и поспешно отыскивает среди портретов полного мужчину с камергерским ключом в руках, рядом стол со свертками географических карт и пузатый глобус… Но портрет должен был передать не только черты почтенного предка – художник заботливо придавил стопку фолиантов на столе бюстом императора Александра, а темный отворот мундира украсил двумя значительными угловатыми звездами… Никита Петрович! Да, да!.. Разница только в очках – на портрете их не было, и, с минуту пристально посмотрев на соседа, Роман откинулся в угол кареты, точно прижавшись к пестрому жилету отца, когда тот брал маленького Романа на руки и носил по низким комнатам орловской усадьбы… Отец рассказывал о людях, тех самых, кто с пыльных полотен Рокотова, Левицкого, Кипренского следили новую жизнь тусклыми глазами… Так вот оно что! Родственник! Не просто чудаковатый русский вельможа, чуждый и незнакомый, сидит с ним рядом в карете, а родной, и если уж на то пошло – самый «родной» ему человек в этом перевернутом времени.

* * *
Граненые хрусталики люстры слабо звенят, когда с хор проносится густая волна голосов. Потные верзилы из соборного хора, сглатывая колючие кадыки, старательно выводят величественные, громоздкие строки Бортнянского. Суетливый регент, маленький и чрезмерно вдохновенный, отчаянно волнуется – но хор спокоен, мужчины замолкают вовремя, и звонкие, как сухие липовые дощечки, голоса смолянок подхватывают и бережно доносят до конца аккорды витиеватой фуги.
Дьякона прилежно чадят кадилами, их возгласы тушат шепот толпы и устанавливают божественный правопорядок в занятом под священнодействие зале.
Перед зажженным образом богородицы низенький протоиерей меланхолично цедит слабогрудую молитву; ему так хочется оглянуться, рассмотреть этого самого французского князя, который стоит посередине зала на небольшом бархатном коврике, но старый служака господа бога – только покорный раб своих профессиональных обязанностей, и любопытство даже не убыстряет привычной размеренности его чтения.
– …и да будет едино стадо и един пастырь…
Протоиерей вспоминает, как, высаживаясь из монастырского возка, заметил повара, наискось через двор тащившего связку колотой птицы.
– …и да будет едино стадо и един пастырь… Слова молитвы клейкие, одно к одному, как паюсная икра, намазаны на страницах маленького молитвенника, заложенного розовыми закладками и кипарисовыми веточками, к ним льнет взгляд, и язык послушно протаскивает их через горло, как повар колотых кур через двор.
Никита Петрович возбужден и радостен, он нарушает чопорный этикет двора и церкви, он отгоняет клетчатым фуляром надоедливые струйки ладана, он поминутно протирает розовую лысину, – экая духота! – подбадривает знаками регента. Никита Петрович суетливо теснит приглашенных особ к стене, чтоб не слишком напирали на его будущего кума – посла французского императора, и когда в дверях показывается шествие с главным виновником торжества, он исполняет последний административный и родительский долг – осторожно пробует пальцем, не остыла ли вода в раззолоченной купели…
Торжественная минута близка, она идет, она пришла, и когда священник мокрого, дрыгающего пухлыми ножками младенца передал Роману, Роман с трудом сдержал улыбку, любопытно заглянул в безразличные синие глазки и нежно-нежно поцеловал в мокрый лобик своего дедушку.
21
Императору скучно… Князь Ватерлоо, cher Romain, в России. Император так привык к нему. Князь Ватерлоо, cher Romain, необходим императору…
В халате и туфлях, недовольно морщась, меланхолически позевывая, Наполеон слушает доклады.
Даву входит последним; Наполеон устал, морщится, сердито зевает во весь рот. Даву смотрит на императора: в халате, в туфлях, с лицом обрюзгшим и сонным – это не тот, чьим велением умирали тысячи, не тот, совсем не тот, кому миллионы кричали «vivat!». Доклады и бумаги – не дело императора.
Но… князь Ватерлоо в России. Император не доверяет никому, кроме князя Романа. Да и князь Роман, кстати, не доверяет никому, кроме императора…
По праздникам, в один и тот же час, аккуратно и неизменно, стоит ли над Парижем высокое торжественное солнце, или снег темнеет и тает под ногами пешеходов, – по праздникам, в один и тот же час, на одну и ту же площадь, аккуратно и неизменно выходят войска…
Офицер в пышной форме командует – и громовый салют, такой, что дух захватывает, приветствует появление императора…
Император на белом коне, как всегда…
Парижские гамены довольны. Кроме них, впрочем, никто не посещает еженедельные императорские парады – надоело… Только провинциалы включают императорский парад в свой список театров и музеев…
Скучно, ах, как скучно императору!..
22
«…И склонена держава Российская на колени перед Вами, Ваше Величество. Через неделю назначено торжественное подписание договора, и я думаю, Ваше Величество, что в конце месяца сумею лично приветствовать…»
– Ваша светлость… Ваша светлость! Женщина к вам пришла.
– Женщина?… Странно… Приведите ее сюда… Нет, нет! Постой! Лучше пусть подождет в приемной. Я сейчас.
Думал, опять какая-нибудь сумасбродная придворная дама тайком от мужа решила посетить таинственного француза в надежде, что ее убедительные прелести и жаркая мягкость вскружат «государственную голову», и тогда, в заветном дневнике, число ее тайных мужей увеличится на одного человека. Пустая цифра… Что ж, пусть подождет!
Не спеша еще раз прочитал письмо, вложил в конверт, запечатал сургучом и только тогда позвал Пико.
– Она там?
– Так точно!..
– Проводи сюда.
Наклонился над столом и написал на конверте два слова: «Фонтенбло. Императору».
За спиной услыхал легкие шаги, женские незнакомые шаги, быстро выпрямился и обернулся.
– Наталья Александровна!.. Вы?
– Ваша светлость… Я… никогда… поверьте… не решилась бы на такой шаг!.. Но… но… есть вещи… поймите… которые заставляют…
Запнулась. Комната закружилась, заплясал письменный стол, князь полетел куда-то вверх, а стены, точно пьяные, шатались и падали друг на друга.
– …Вам лучше?
– Да….да…
Когда Наташа спешила сюда к князю, в дом к князю, она приготовила много-много хороших слов, таких, которые бывают в чувствительных романах о любви и смерти, но теперь, когда рядом, совсем близко, можно протянуть руку и коснуться его – любимое лицо, – Наташа спутала все слова, забыла главы прочитанных романов и могла только, закрыв глаза, с великим трудом уронить короткую фразу.
– Князь, вам грозит смерть.
Сказала, медленно раскрыла глаза и удивилась: у князя спокойное лицо, та же нежная улыбка и насмешливо прищуренные глаза.
– Мне грозит смерть?
– Да!.. я знаю!., может быть, сегодня… они хотят вас убить… О, если он захочет, он сумеет… Он все может!.. А я не хочу, не хочу, чтобы вас убили! Я…
И только Наташа успела сказать, нет, едва заметно пошевелить губами, Роман радостную маленькую Наташу поднял и жадно поцеловал во вздрагивающие губы.
23
Сегодня Роман, перебирая полученную почту, заметил в парижских газетах траурную рамку:

М-М ЖЮЛЬЕНА РЕКАМЬЕ
12 АПРЕЛЯ 1818 Г.
СКОНЧАЛАСЬ В ВЕНЕЦИИ
Умерла. Ушла, оставив загадочно улыбающуюся тень на холсте Жака Луи Давида…
Роман спокойно отбросил газету.
Он окончательно забыл, какая аллея ведет от потайной калитки к балкону спальни м-м Рекамье.
– …Ваша светлость, два часа!
– Милый Гофман, поезжайте один.
– Но…
– Выдумайте что-нибудь… Я хочу поработать…
Два часа. Скоро придет Наташа.
Маленькая Наташа!.. Страх в огромных глазах и тревожные слова:
– Я не хочу… не хочу, чтобы вас убили!
Нет. У Романа еще очень хорошая память.
24
Аракчеев ходит по кабинету и размышляет.
Три удара: убийство французского посла, арест заговорщиков из общества «Друзей природы» и небольшой дворцовый переворот. Таков порядок.
Посмотрел на часы, сообразил что-то. Так. Князь Ватерлооский прибудет к восьми. За ужином можно будет послать приказ, вот только заготовить сейчас надо, потом с Голицыным заехать за остальными и к двум часам ночи во дворец.
Да, такой порядок будет самым лучшим.
Нужно только заготовить приказ об аресте членов общества.

* * *
Пико в почтительном поклоне.
– Какие распоряжения, ваша светлость, последуют на вечер?
Роман поднимает голову.
– Сегодня, старик, приготовь простой плащ, темный костюм и высокие сапоги.
Через пять минут Пико возвращается с пакетом.
– Просят ответ.
Роман разглядывает гербовую печать.
– Кто доставил?
– Ординарец, ваша светлость.

«Ваша светлость!
Покорнейшей просьбе моей внять прошу и дом мой сегодня вечером благосклонным посещением удостоить для бесед о делах государственных и для закрепления дружеских отношений между Вами, ваша светлость, и слугой покорным Вашим
графом Аракчеевым.
Санкт-Петербург,29 апреля1818г.»

Роман усмехается. Вспоминает о Фуше. Аракчеев, по-видимому, тоже переходит в наступление, но он, Роман, готов.
Быстро и не задумываясь чертит строки ответа.
– Поди отдай. Подай мне визитное платье…
Тьфу, какая мелодрама! Имеет ли он право на риск?
А!.. Пусть…
Перед отъездом зашел в книготорговлю Смирдина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Поиск книг  2500 книг фантастики  4500 книг фэнтези  500 рассказов