И вскоре мы научились определять, какому животному, птице или пресмыкающемуся принадлежат оставленные на земле следы.
Когда мы ходили с отцом в поход, он всегда показывал нам на чей-нибудь след, или на какое-нибудь дерево, или на груду камней и спрашивал, что, по нашему мнению, здесь произошло или происходит. Поразительно, как много можно узнать за короткое время.
Мы находили места, где животные сражались, спаривались и умирали. Мы узнавали, какие животные ведут активный образ жизни днем, а какие ночью, какие питаются мясом, а какие семенами.
И мы так хорошо изучили мир природы, что видели даже то, на что специально не смотрели. Мы «читали» лес и горы, словно открытую книгу, в ней не было для нас тайн. И мы научились понимать: как нет двух одинаковых людей, так нет и двух одинаковых деревьев, даже в пределах одного вида.
Ближе к вечеру я снова разжег костер, приготовил себе ужин и сварил кофе, а потом снова задумался, куда отец мог спрятать золото. Он был здесь двадцать лет назад, и это место могло выглядеть совсем по-другому. Самое старое из упавших деревьев тогда росло еще на своем месте, а другие, окружавшие меня, были совсем молодыми. Двадцать лет назад здесь могли стоять большие старые деревья, от которых теперь ничего не осталось.
Деревьям нелегко выжить в суровых условиях высокогорья, где дуют пронизывающие ветра, подолгу лежит снег, а зимой трещат лютые морозы. Дольше всех живет в этих условиях сосна остистая — ей не страшны ни ветра, ни морозы. Уступ, на котором я спрятался, большую часть года покрыт снегом, так что, когда отец был здесь, в местах, недоступных для лучей солнца, должно быть, еще лежал снег. Чтобы понять, как действовал отец, надо попытаться представить себе, как выглядел уступ в то время.
Там, где я сидел, несомненно, еще лежал снег. Снег не растаял и в этой пещере, и вдоль скалистой стены — туда не проникают солнечные лучи. Возможно, отец сделал на одном из деревьев зарубку, но оно, скорее всего, упало. Может быть, вот на этом самом дереве, которое лежит у моих ног, а может быть, то дерево срубили на дрова и сожгли или оно упало с обрыва. Внизу, у подножия утеса, много упавших деревьев.
Отец уважал нас и наше знание природы, и, если бы у него была такая возможность, он оставил бы нам специальный знак, указывающий, где он спрятал золото, или знак, по которому мы могли бы догадаться, что с ним произошло.
Перестал ли отец вести записи, после того как его дневник украли? Или он продолжал делать пометки? Последнее показалось мне более вероятным.
Как жаль, что со мной не было Оррина. У него цепкий ум, а профессия адвоката научила его распутывать всяческие хитросплетения, на которые идут люди, чтобы обойти закон. Тайрел тоже бы мне очень помог, поскольку, ничего не принимая на веру, он обладал здоровой долей подозрительности. Он хорошо относился к людям, но не ждал от них ничего особенного. И если бы его лучший друг предал его, он бы не удивился — людям свойствен эгоизм, и все мы иногда проявляем слабость. Но при всем том он знал, что все мы способны на благородство, мужество и самопожертвование. Короче говоря, все мы люди, все мы человеки.
Тайрел никогда не мстил людям, сделавшим ему зло. Он с симпатией относился к людям, но никому особо не доверял и был осторожен. И в той ситуации, в которой оказался я, его помощь была бы очень кстати. Он обладал железной логикой и здравым умом, неподвластным влиянию чувств.
Впрочем, я смогу обойтись и без братьев. Ведь мы, Сэкетты, принадлежим к одному типу людей, иными словами, похожи друг на друга. У всех Сэкеттов есть характерные черты, как у лошадей одной породы. Отец часто говаривал, что он встречал в своей жизни много Сэкеттов из разных районов страны, и хотя они различались по размерам, но все они своей смуглой кожей и чертами лица напоминали индейцев и отличались воинственностью. Даже Сэкетты, жившие в горах Клинч, самогонщики и конокрады, умели постоять за себя и никогда не нарушали данное ими слово и не предавали друзей.
Они могли украсть лошадь у своего лучшего друга, если представлялся такой случай и лошадь была хорошей, но они же, если этот друг падал раненым в стычке с краснокожими, отдавали ему своего коня, а сами оставались отбиваться от индейцев.
Вот, к примеру, Логан и Нолан Сэкетты. Они жили в горах Клинч, характер у их отца был не лучше, чем у гремучей змеи, но они никогда никого не бросали в беде.
Однажды Нолан столкнулся в местности Пэнхэндл с команчами, и у них произошла стычка. Один прицелился в него, но Нолан всадил ему пулю прямо в ухо, когда тот повернул голову, чтобы сказать что-то другому индейцу, а потом ранил и второго. Затем Нолан подошел к нему, ударом ноги выбил у него винтовку из рук и стал над ним, сжимая в руках оружие. Индеец свирепо уставился на него и попытался плюнуть ему в лицо — он не боялся смерти.
Нолан рассмеялся, поднял индейца за волосы и подтянул к лошади. Положил его на седло, привязал и, вскочив на коня, поскакал прямо в деревню команчей.
Он остановился прямо посреди деревни.
Команчи — воинственное племя, храбрее их никого не было. Поначалу они хотели снять скальп с Нолана, но любопытство взяла верх — они вышли из своих жилищ и собрались вокруг.
Не слезая со своего мустанга, Нолан рассказал индейцам, каким храбрецом оказался их соплеменник, как бесстрашно он сражался, пока не был ранен, а в винтовке не осталось ни одного патрона, и как потом ругался и пытался броситься на Нолана с голыми руками.
«Я не стал убивать его. Он смелый человек. Вы должны гордиться такими воинами. Я привез его вам, чтобы вы вылечили его. Может, когда-нибудь мы снова встретимся и сразимся».
Потом он передал раненого индейцам и не торопясь уехал из деревни, ни разу не оглянувшись.
В любую минуту его могли убить, и он это знал. Но индейцы всех племен всегда уважали храбрецов, а Нолан вернул им одного из их племени, их собственного храбреца и пообещал сразиться с ним, как только он поправится.
Поэтому они позволили Нолану беспрепятственно уехать, и до сих пор в деревнях команчей рассказывают эту историю. А тот индеец, которого привез Нолан, рассказывает ее лучше всех.
Однако у меня не было времени предаваться воспоминаниям. Скоро наступит ночь, а я еще не выяснил, что случилось с отцом.
На небе сгущались тучи. Здесь, в высокогорье, почти каждый день после обеда бывают грозы, и сегодняшний день, похоже, не станет исключением. Я был даже рад ливню. Эти парни, что хотят меня убить, были новичками в горах, и, когда разразиться гроза, они подумают, что попали в ад.
Да, удовольствие очутиться в горах в грозу не из самых приятных: дождь льет как из ведра, вокруг ничего не видно, поскольку ты находишься как раз в середине облака — да, да, прямо в его середине. Сверкают молнии, и, даже если их нет, воздух так насыщен электричеством, что волосы у тебя встают дыбом, как у испуганной собаки.
Мне не очень улыбалась перспектива бежать по склону горы с винтовкой в руках в такую погоду, но, похоже, придется.
Сгустились тучи, и начал накрапывать дождик. Я встал с поваленного ствола, на котором затаился, как бурундук, обошел ствол с винтовкой в руках, взобрался на скалу, быстро огляделся и бросился на вершину утеса.
Если люди, засевшие там, спрятались в укрытие, моя затея удастся. Я побежал по склону утеса, зная, что буквально через минуту трава намокнет и станет скользкой как лед. Я уже приближался к вершине утеса, как вдруг на ней появился человек с винтовкой в руках.
Он и не подозревал, что рядом кто-то есть. Собираясь бежать в укрытие, мужчина встал, чтобы осмотреться. И тут я появился перед ним — прямо из облака.
У нас не было времени на раздумья. Я держал свой винчестер в правой руке дулом вниз, и, когда он вырос передо мной, я поднял ствол и с силой ударил его в лицо.
Удар пришелся в основание носа, брызнула кровь. Человек удал на спину и испустил такой вопль, какого мне еще не приходилось слышать. Должно быть, боль была адская.
Он покатился со склона холма и остановился только у его подножия. Лицо его было залито кровью. Я стоял и смотрел на него.
Утес напоминал по форме пирамиду, вытянутую в высоту. Склоны его поросли травой, в которой были разбросаны камни. Облако, которое скрывало меня, уходило, и мой противник мог теперь видеть, кто нанес ему удар. Я стоял на вершине, держа в руках оружие.
Он решил, что я собираюсь убить его, на мгновение у меня действительно мелькнула такая мысль, но потом я передумал.
— Иди-ка ты отсюда, парень, — сказал я ему. — Да не останавливайся. Твои друзья начинают мне надоедать.
Не отрывая от меня взгляда, он пополз прочь. С него ручьями стекала вода.
Я огляделся, но никого не увидел. Тогда я повернулся и стал спускаться с утеса, направляясь к своему убежищу.
Подойдя к лошадям, я выдернул из земли колышки и смотал веревки. Потом взялся за поводья и уже собирался было вставить ногу в стремя, как вдруг сообразил, что если не сниму мокасины, то ноги у меня скоро промокнут.
Достав сапоги и надев непромокаемый плащ, я сел, чтобы натянуть на ноги сапоги, и тут мой взгляд упал на трещину в скале.
Скала в этом месте имела слоистую структуру, и один из слоев выпал или был вынут, так что образовалось отверстие шириной не больше двух дюймов. Однако присмотревшись, я заметил, что оно глубже, чем показалось мне вначале, и что там что-то лежит.
Я просунул туда руку и нащупал предмет, похожий на книгу. Вытащив ее, я понял, что это второй дневник отца, очень похожий на первый, но только гораздо хуже сохранившийся.
Взбираясь на эту скалу, я, должно быть, наступил на камень, которым было заложено отверстие, чтобы дневник не промок и его не достали животные, и этот камень упал. Вот почему я не видел его раньше.
Это был дневник, и я знал, что это дневник отца. Переложив его в левую руку, я начал было уже засовывать его в карман моей куртки, как вдруг откуда-то сверху раздался голос:
— Это мое!
Я поднял голову и увидел Андре Бастона. Он стоял на скале, направив на меня винтовку.
Глава 25
Бывает, что противника можно убедить в бессмысленности его намерений, но я знал — на Андре никакие аргументы не действуют.
Бастон был настоящим убийцей, и его винтовка была направлена на меня. Я знал многих людей, которые, не задумываясь, убили бы меня и взяли из моих мертвых рук дневник, но Андре был не просто хладнокровным убийцей, он был садистом. Ему нравилось наблюдать мучения людей, понимавших, что пришел их последний час.
Но беда Андре была в том, что он обожал ритуал дуэли, когда сначала бросается вызов, потом встречаются секунданты и обговариваются все детали, и наконец противники расходятся и, сделав нужное число шагов, поворачиваются и почти с вежливостью стреляют друг в друга.
Мне привычнее другой способ выяснения отношений — выхватываешь оружие и стреляешь, без всяких там манерных штучек. Я знал, что у Андре на уме, — у меня было то же самое, только я не собирался стоять и ждать, пока он убьет меня.
Он сказал:
— Это мое! — И наставил на меня винтовку.
Человек, не желающий получить пулю в лоб, должен хранить оружие в таком месте, откуда его можно легко и быстро выхватить. Я знал: стоит мне опустить руку на револьвер, как я тут же буду убит, но мне хотелось сделать ответный выстрел.
Ладно, подумал я, он собирается пристрелить меня, но я прихвачу его с собой, а если он меня не убьет, то уж я-то не промахнусь.
Андре не ожидал, что я осмелюсь стрелять. Моя рука стремительно выхватила револьвер, я поднял его, и он сработал быстро и точно. От выстрела моя рука дернулась, но за секунду до этого винтовка Андре изрыгнула пламя. Я снова нажал на спуск. «Пусть стреляет сколько хочет, ты должен убить его», — сказал я себе, продолжая нажимать на спуск. Андре вдруг привстал на цыпочки, выронил на траву винтовку и упал со скалы прямо к моим ногам.
— Ты! — прохрипел он. В глазах его стояла лютая ненависть. — Ты даже не джентльмен!
— Да, сэр, вы правы, — вежливо ответил я. — Я не джентльмен, но зато я чертовски хорошо стреляю.
И Андре Бастон, знаменитый на весь Новый Орлеан бретер, умер на склоне Камберлендской впадины, а дождь лил прямо в его широко раскрытые глаза и стекал по свежевыбритым щекам.
— Ну вот, отец, — сказал я. — Если этот человек убил тебя, он расплатился по счету. Покойся с миром, где бы ты ни лежал.
Смахнув ладонью воду с седла, я взобрался на своего верного аппалузу и двинулся прочь. Вьючная лошадь покорно следовала за нами. Мы въехали на склон горы и, обогнув еловую рощицу, двинулись вниз. Я кинул последний взгляд на утес, наполовину скрытый от меня облаком.
И только тут до меня дошло, что Андре промахнулся. Я был уверен, что он убьет меня, и хотел только, получив пулю, вернуть ее ему. Однако он промахнулся. Может быть, увидев, что я схватился за револьвер, заторопился, а может быть, запаниковал, как это случается со многими, когда понимают, что в них сейчас будут стрелять, — а надо признаться, это очень неприятное ощущение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31